ПРОЛОГ. Кое-что об индустриальной музыке, бессоннице и пробежке на лыжах.
В первые мгновения мне показалась инструментом рока электричка, в которую я сел. Неотвратимой мощью своего устремления, что ли.
Жалобно простонал далекий тепловоз. Мы ответили ему по-женски крикливо и коротко. Похоже на то, как перекликаются, пробуя голоса в начале программы, саксофон и синтезатор. И вот уже понесла нас многосоставная звуковая волна. Шокированный слух обвыкается не сразу. Порог явно выше обыкновенных способностей восприятия. Представил себя внутри грозового раската. Тоже вариант рока, «тяжелого рока», который, слава богу, говорят, отходит. Вот где децибелы!
В электричке же в общем ничего, терпимо. Постепенно начал различать мелодические нюансы: легкое позванивание, негромкий частый стук, обслуживающий монотонные вздрагивания на стыках шпал. Ритм, ритм здесь, конечно, главное. Эти постукивания… Ксилофон? Перкуссия?
Смех в тамбуре. Вписался. А что, если смех издевательский? Не над кем-то — над всем. Или это просто напряжены нервы? Грохот-то какой! Вспомнил название композиции Сергея Курехина:
«Сколько волка ни корми, а капитаном он все равно не станет». Отличная композиция. К названию, кстати, никакого отношения не имеет. Почему бы и не посмеяться?
Наконец и бас-гитара заработала — поезд начал снижать скорость. Ликующий, упершийся в поднебесье звук тормозов — снова синтезатор. Теперь всё. Тишина. Свист. Восторженные крики. Станция «Ланская».
Я возвращался с третьего фестиваля ленинградских самодеятельных рок-групп, не мог еще вполне отрешиться от увиденного и услышанного, чем и объясняются мой индустриально-музыкальные ассоциации. Надеюсь, в них нет ничего обидного для музыкантов. Я бы этого не хотел. А вот городская индустриальная природа рока стала мне в эти минуты как-то особенно очевидна. Ведь и Маяковский недаром призывал в свое время сыграть «на флейте водосточных труб», а позже сравнил с флейтой собственный позвоночник. Бездушно-железное и живое срастаются в один болевой организм. Когда он начинает задумываться и петь — возникает рок.
Так размышлял я, не умея еще довести до конца ни одну из мыслей. Потому и договорился заранее о прогулках с моим другом, который побывал уже на трех смотрах-конкурсах, был знаком со многими участниками групп, пообтерся в этой пока еще экзотической для меня толпе и, в сущности, давно уже потерял право на симпатичную, вызвавшую некогда саркастические реплики приставку «дилетант». С этого фестиваля он уехал чуть раньше и теперь ждал меня в Комарове, в Доме творчества писателей.
Не успел затихнуть последний десятивагонный аккорд электрички, как я оказался в весне. Описывать это состояние не стану — знакомо каждому горожанину. Главное, конечно, оглушительная, слепящая тишина. Действительно ли, подумалось, обрушивались на меня три дня подряд эти музыкальные водопады на улице композитора Рубинштейна в Доме самодеятельного художественного творчества? Может быть, почудились? Но в этот момент ворона по-человечьи скандально гаркнула надо мной, давая понять, что я слишком увлекся гармоническими ощущениями и что природа, как и город, полна диссонансов.
Ну вот и ладно, вот и хорошо, что мне опять не удалось вернуться в свой мир мелодического жизнеприятия. Пусть рокоты рока еще потерзают меня, а там будет видно.
Когда я вошел в номер, мой друг с приятелем толковала о бессоннице.
— Неплохое начало, старик, — сказал я, — микройод с фенобарбиталом против рок-музыки. А может быть, лучше плюнуть на весь этот рок и спать спокойно?
— Я надеюсь, слово «старик» — не для печати, — усмехнулся он. — Мне кажется, рокеры могут понять нас слишком прямолинейно, что отнюдь не будет способствовать взаимопониманию поколений.
— Что ж, давай тогда бегать на лыжах по ручьям. Может быть, тогда мы станем с ними ближе друг другу.
— Начало неплохое, — на этот раз сказал он.
ПРОГУЛКА ПЕРВАЯ, во время которой мы так или иначе кружимся вокруг рок-смерча, пока не уходим в исторический экскурс.
Не то чтобы мы тут же схватились за лыжи или, допустим, за финские сани, нет, но по ручьям, все же отправились. Друг мой надел вязаную шапочку типа «петушок», я заправил брюки в высокие сапоги — издалека герои наших бесед вполне могли принять нас за своих.
— Ну, какие впечатления? — спросил он, начиная разговор на правах дилетант-маэстро.
— Впечатление пронесшегося смерча. Чувства и мысли не на все успевали реагировать. А о смерче… Что чаще всего вспоминают о смерче? «Это было такое!..»
— Нормальная реакция. У меня в первый раз было то же самое. Но особенность этого «смерча» в том, что он не возник мгновенно и не исчез бесследно, Я уже не говорю, что первые рокеры — почти наши ровесники, не говорю о долгих годах существования непризнанных рок-энтузиастов. Но вот уже третий год официально существует рок-клуб на улице Рубинштейна неподалеку от знаменитых Пяти углов. Существует — в окружении Областного драмтеатра (о постановке «Братьев и сестер» в котором шумит театральный Ленинград), в окружении шашлычной, пышечной, магазина грампластинок и, наконец, Института усовершенствования учителей, где ведется планомерная работа по улучшению воспитания и образования тех же подростков. А многие ли работники и посетители этих учреждений знают о том, что буквально под боком у них живет этот неспокойный, тревожный сосед? Вернее, может быть, и знают, но обходят его стороной, как тот самый смерч, в который лучше не попадать.
— Ты прав, хотя я и предвижу почти непременные возражения. Продолжу принцип «по-соседству». Много ли среди посетителей Гостиного двора любителей классической музыки, оперы и живописи? А ведь рядом с ним находятся два зала Филармонии, Малый театр оперы и балета, Русский музей. Но скорее всего посетители Гостиного двора чаще идут не туда, а, например, на эстрадный концерт, а то и просто к своему телевизору. Мы же не делаем из этого проблему.
— Я ведь не говорю, что всем надо завтра же приобщиться к рок-музыке. Но мы не можем отрешиться от того, что в роке выражает себя сегодня некоторая часть молодежи. Они поют…
— Или кричат…
— …или кричат о чем-то наболевшем.
— В искренности им, действительно, не откажешь.
— А разве одного этого мало? Фальшь и формализм в любом виде для них неприемлемы. Может быть, оттого и кричат, что душа в смятении, хотят ответов на многие вопросы и в то же время чувствуют свою ущемленность. Некоторые ведь именно это боятся расслышать. Расслышать — лишиться спокойствия.
— Такая постановка вопроса мне кажется более верной. Вспомнился почему-то эпизод из рукописи твоего корреспондента, которую ты мне на днях показывал.
— А, того самодеятельного литератора?! По-моему, он очень способный. Недавно прислал мне рукопись своих рассказов — странных, подчас неправдоподобных, с элементами фантасмагории. А какой эпизод ты вспомнил?
— Процитирую по памяти: «Подкрепившись, кто-то как бы нечаянно наступал киске на хвост и рождалось пение. Оно неслось, раздирая души тем, у кого они были. Те, у кого их не было, волновались, и уносили себя вспять или вшесть, где и были таковы».
— Я понял. И, конечно, те, у кого есть душа, не должны бежать от этого явления «вспять или вшесть». Но боюсь, что с первым образом не согласятся ни рокеры, ни их противники. Что это, действительно, значит: наступили киске на хвост? Это в стиле бытующего и неверного как раз представления, что в лице рокеров мы имеем дело с неприкаянными, вышибленными из жизненной колеи людьми. Это не так. СТРАННЫЕ ИГРЫ, например, сплошь состоят из молодых специалистов. В других группах есть и учащиеся, и студенты, и служащие. МАНУФАКТУРА не принимала участия в этом фестивале, потому что все ребята сейчас служат в армии. Я знаю, что и строительные отряды увозят с собой на лето кассеты с роком.
— Честное слово, я бы призвал тебя не терять по дороге чувство юмора, если бы не знал, что ты мастер юмористики.
— Но мы должны помнить, что читать наш разговор будут разные люди, в том числе те, кто боится юмора, как огня. Я готов отказаться на время от близкого мне жанра во имя того, чтобы быть правильно понятым.
— Хорошо, поговорим серьезно. Всевозможные школы, направления и течения в искусстве создаются, как правило, молодыми. Некоторые со временем попадают в графу «исторические курьезы», другие знаменуют собой начало явлений грандиозных, но те и другие были некогда вызваны к жизни определенными потребностями времени. Современники обычно с большим опозданием осознавали их масштаб. К тому же, желая самоутвердиться, никто не избегал крайностей, категоричного отношения к предшественникам, увлечения глобальными задачами. Созиданию всегда предшествует пафос отрицания, эпатаж часто является реакцией на непонимание. Да и всякая волна несет с собой много пены, по которой некоторые близоруко судят о самой волне.
Примерам здесь несть числа. Возьмем хотя бы конец прошлого — начало нынешнего века. В живописи шумно пробивали себе дорогу импрессионисты, кубисты и иже с ними, выступая фронтом против реализма. Реализм не свергли, но в конечном счете обогатили именно реалистическое искусство. Спустя десять лет буржуазная пресса издевалась уже над футуристами.
Одновременно со стихами Маяковского на благополучных петербургских выставках, где правил еще, недавно «Мир искусства», появились «комнаты диких». Виктор Борисович Шкловский вспоминал: «Уже не хватало красок. В картины начали вводить вещи. На выставке Ларионов окружил вещами и красками вентилятор. Вентилятор был электрический, его включили, он завертелся, и художник очарованно стоял перед картиной, вобравшей в себя движение». И всякий раз, когда приходили «новые», их спрашивали: почему не живете, как все люди, чего ломаетесь, зачем кричите — вам что, кто-нибудь наступил на хвост? А сегодня лучшие картины Ларионова можно увидеть в том же Русском музее. Из недр символизма, футуризма, акмеизма, имажинизма, отбрасывая групповые костыли и строительные леса эстетических деклараций, вошли в великую литературу Блок, Маяковский, Есенин, Ахматова… Вошли сами по себе, но ведь было время, когда они не мыслили себя вне групп и цехов, и скидывать это со счетов нельзя.
— А не так же ли пробивал себе дорогу в серьезное искусство, к массовой аудитории и джаз, который входит теперь в репертуар филармонических концертов?
— Да что далеко ходить, возьми 60-е годы, которые у нас с тобой еще на памяти. Окуджава лет двадцать был почти исключительно магнитофонным бардом, прежде чем его «обнародовала» фирма «Мелодия». Я помню концерт, на котором один маститый поэт утверждал, что Евтушенко, Вознесенский, Рождественский — формалисты и выскочки, не имеющие отношения к серьезной поэзии, а нынче… Достаточно сказать, что нынче все они носят звания лауреатов Государственной премии СССР.
— Все эти исторические аналогии соблазнительны, конечно, но очень опасны. Хоть и не в утвердительной форме, но мы все же некоторым образом заранее исторически оправдываем явление рока.
— Мы ведь не сравнивали масштабы.
— А получилось, что сравнивали. Важнее, мне кажется, ответить на вопрос: «Почему?»- Почему у нас сейчас возник и приобрел такую популярность рок? Тут будет полезно привести письмо ко мне молодого журналиста, а в то время еще студента Василия Голованова. Поэтому отложим разговор до следующей прогулки.
ПРОГУЛКА ВТОРАЯ, в которой мы задаемся вопросом: «Почему?» и сам-третей с нами прогуливается вчерашний рокер Василий Голованов.
— Письмо написано два года назад в ответ на одну из моих публикаций в «Авроре». Василию Голованову был тогда 21 год. Он сам в свое время страстно увлекался рок-музыкой, что, как он пишет, не помешало ему увлечься поэзией, литературой, а потом — и классической музыкой: Чайковский, Моцарт, Чюрленис, клавесинная музыка. Таким образом, перед нами вчерашний рокер…
— Судя по всему, раскаявшийся…
— А вот послушай: «Вы правы, восприятие рока коренным образом отличается от восприятия любой другой музыки;
Вы правы, что рок, как музыкальная форма, часто грешит примитивными мелодиями и текстами (хотя и в этом жанре созданы серьезные произведения);
Вы правы в том, что часто увлечение роком — вернее, коммерческим роком (+ диско и т. д.) — мешает духовному развитию людей, обедняет их. Чисто психологический момент: выбирая для себя рок-музыку, молодой «бунтарь» как бы отвергает своим выбором то, что «старшие» считают хорошим, отказывается от их наследия.
Но с самого начала вопрос вами поставлен неправильно. О примитивизме и громкости рок-музыки исписаны горы бумаги; еще писали о «вандализме» публики. И о бесчинствах рок-звезд.
Вы хотите оспаривать ценности рок-музыки, но вместо этого просто отрицаете будущее этого жанра только потому, что не можете представить нынешних молодых старыми. Вы пишете о том, что вот, дескать, все эти ВИА играют для этой глуповатой публики страшно громкие и не слишком умные песенки, а публика всю эту грубофизиологическую дешевку проглатывает и превозносит своих кумиров. Конечно, МАШИНА ВРЕМЕНИ играет громко, но группы «новой волны» играют еще громче, к тому же — на диссонансах… Но публика валят валом…»
— Насколько я понимаю, эти упреки обращены уже к тебе вчерашнему, но никак не сегодняшнему.
— В общем, да. Главное: за эти годы я сумел рассмотреть, что группы, да и любители рока, очень разные. Главная несправедливость в отношении к рокерам — это их огульное отрицание. Кое к чему я просто попривык, к громкости в частности. Многое принял. На этом фестивале, например, мне понравилась группа АЛИСА — представитель «новой волны», о которой пишет Голованов. О МАШИНЕ ВРЕМЕНИ, кажется, и вообще перестали спорить — она гастролирует по всей стране, снимается в кино и на телевидении, записывается на «Мелодии». Так что, судя по всему, оценки изменились не у меня одного. Но главное в этом письме не претензии, а вопросы: «Неужели Вы думаете, что поколение, которое моложе Вас на 20 лет, менее полноценно, чем Ваше поколение? Менее способно воспринимать произведения литературы, музыки, живописи? Не думаете же Вы, что нынешним молодым меньше нужны герои и идеалы, чем вам, когда вы были молоды?» Я так не думаю.
— А я к тому же не думаю, что рокеры представляют всё поколение.
— Конечно. Но и при этом вопросы, о которых пишет Голованов, не теряют своей актуальности: «Тогда почему рок, а не Пушкин, Блок, Ахматова?
Может быть, следует иначе преподавать литературу в школе? Ведь многие «вопреки» школе через много лет приходят к классике. Может быть, нужно демонстрировать в кино добрые, умные фильмы, а не дешевые французские кинокомедии и американские боевики а la «Чудовище» и «Каскадеры», несущие потребительскую «диско» — философию?
Может быть, нужно воспитывать грамотную публику «грамотным» роком — таким, как у Тухманова, АРСЕНАЛА, МАШИНЫ? Может быть, в заботах о молодежи не стоит ограничиваться спортсекциями и заниматься не только с пионерами, но и с теми, кто по вечерам сидит во дворах? Театром, музыкой, живописью.
Вы утверждаете, что философия одиночества — удел слабых. Значит, все-таки «плохое поколение»?
Но у этой «нехорошести», нежелания принимать подтвержденные всей человеческой историей ценности тоже есть свои причины. Но причина — не рок, рок — следствие.
Поэтому, говоря о роке серьезно, надо не столько давать оценку этому жанру (боюсь, что оценка эта только уверит молодых рокеров в том, что контакт со «стариками» невозможен), сколько говорить о роке как о явлении, задавать вопросы и пытаться на них отвечать.
Почему возникло?
Почему до сих пор популярно?
Почему громко, агрессивно?
Почему они считают себя одинокими?
И почему рок, а не литературу, считают учителем жизни?»
— Вопросы, что и говорить, серьезные.
— В сущности, на многие из этих «почему» дают ответ многочисленные дискуссии, прошедшие за последние годы в нашей печати, хотя впрямую они и не затрагивают проблему рока как такового. «Литературная газета» в этом году проводит дискуссию «Литература и школа». Мало книг, отмечают ее участники, в которых подростки узнавали бы себя и жизнь, их окружающую, получали ответы на мучающие их вопросы. Я добавил бы, что на эти вопросы они часто не могут получить четкий ответ и от своих родителей. Много говорится о примитивно-благодушном репертуаре нашей эстрады.
— А реальная-то жизнь — неукороченная, нерегламентированная, неприукрашенная — она повсюду. От нее не прикроешь ладонью глаза, не заткнешь уши — не смотри, не слушай. Подросток видит и отцов-алкоголиков, и распадающиеся семьи, и благополучных ханжей, и дельцов… Неустроенность одних и неправедно нажитую благоустроенность других. Всякая несправедливость и фальшь обжигают юную душу. Порой, не найдя поддержки и объяснения, подросток в какой-то момент вдруг объявляет всякий позитив, который ему предлагается, — ложью, а негатив опрометчиво вводит в ранг правды, то есть жизни истинной, а не придуманной. Этому, мне кажется, во многом обязана своим рождением и эстетика агрессивного, что характерно, в частности, для рока.
Кстати, спустя два с лишним года после этого письма Василий Голованов, уже молодым журналистом, опубликовал статью о рок-музыке в журнале «Юность». В ней он сам ответил на некоторые вопросы, которые ставил в письме. В частности, он пишет: «Я спрашиваю себя: что был для нас рок? Что-то очень близкое, понятное, рассказывающее о наших проблемах нашим же языком. Музыка? Да, но не только. Первый выход на рок-копцерт знаменовал собой начало «взрослой» жизни. Подражание солисту РОЛЛИНГ СТОУНЗ Мику Джеггеру я считал свидетельством своей оригинальности. Знание названий ансамблей и их участников считал универсальным тестом для проверки человека «на культурность». Рок был не только музыкой, созвучной моему восприятию мира, но и способом, при помощи которого я искал место среди своих сверстников. Все это было именно так… Я тоже отдал дань символам — носил волосы до плеч и рваные джинсы, являя собой образ, омерзительнее которого не могут себе представить нынешние молодые. Сейчас прошло семь лет, и я спрашиваю себя: что дала мне «борьба» за эти символы? Стоило ли за них бороться? Наверное, стоило. И хотя сами символы утратили для меня былое значение и само пристрастие к внешней символике я считаю теперь признаком инфантилизма, осталось главное — «чувство поколения», чувство локтя и уверенности, что я не один».
— Тут есть некоторое противоречие, но, похоже, живое противоречие: ища общности, они собираются вместе, создают песни об одиночестве и, исполняя их, уже не чувствуют себя столь одинокими.
— По-моему, надо сказать и еще об одном: рок — это возможность скорейшего самоутверждения, в котором столь нуждается подросток. Что ни возьми: наука, техника, производство, литература — чтобы утвердить себя во всех этих сферах, нужны годы и годы труда. А тут — сегодня, сейчас, в 17-18-19 лет ты уже можешь оказаться на скрещении юпитеров и сотен пар глаз, ты имеешь возможность говорить от себя, за себя, а то и за всех.
— А хорошо ли это?
— Не знаю.
— И главное: есть ли у тебя что сообщить своим сверстникам?
— Вот это, я думаю, можно обсудить.
ПРОГУЛКА ТРЕТЬЯ, во время которой мы пытаемся разобраться, о чем они поют и существует ли рок-поэзия.
Читатель, возможно, в Комарове, где хорошо в эту пору ловится корюшка, уже забыл, что дело происходит весной, бьют фонтаны сосен, запах которой по свежести можно сравнить разве что с запахом огурца. И вот, пока ловится корюшка, пока леса заселяются птицами, вернувшимися из чужого леса, а дачи — людьми, возвратившимися к ним из своей зимы, мы все ходим и ходим, размалывая русла ручьев, в надежде, что хоть этим, если не своими разговорами, приносим какую-то пользу (пассаж придуман специально для недовольного читателя, который легко найдет ему применение; начинать лучше со слов: «Вот именно…»).
Иногда мы встречаем своих знакомых. Один из них, узнав о теме наших бесед, сказал: «Ну-ну, а я ношу с собой вот это». И он достал из спортивной сумки обыкновенную скалку, купленную в хозяйственном магазине. «Зачем?» — удивились мы хором. «А знаете, — ответил он лукаво, — ходишь так, бродишь по свету и вдруг надо срочно раскатать тесто, а нечем». Мы посмеялись и пошли дальше разговаривать о своем.
— Тексты, — кисло поморщился мой друг, — конечно, самое слабое у них место. Оно и понятно: музыкальная традиция насчитывает десятилетия, а собственные тексты стали писать сравнительно недавно, до этого пели в основном английские.
— Я спросил ребят, почему бы им не брать за основу тексты поэтов, близких им по духу — и русских, и западных, и современных советских, особенно молодых. Разве это противоречит року? Тухманов ведь так и поступил. Да и СТРАННЫМ ИГРАМ ничуть, на мой взгляд, не помешало, что они используют поэзию французских, скажем, поэтов или стихи Николаев Гильена. Знаешь, что они мне ответили? «Это все равно, что думать наполовину с кем-то».
— В общем-то, понятно, конечно, что они всё хотят делать сами. Отчасти пример им в этом подали те же Окуджава, Высоцкий и другие наши барды, соединившие в одном лице композитора, поэта, музыканта и вокалиста.
— Но новый синкретизм предполагает и новый уровень культуры, новый тип личности, если хочешь. А тут ведь речь порой идет об элементарной грамотности. Возьми хоть это: «Он был лишь всего сумасшедший». Или: «Разных коллекцию душ я собрал». Парни, как правило, очень обижаются, когда их критикуют за слова, говорят, что нельзя вырывать из контекста строчки, разбирать стихи в отрыве от музыки. Все это аргументы резонные, но безграмотность не оправдать никаким контекстом, никакой музыкой. А сколько банальности, сколько «рос на травах», «слез на щеках и на мостовой»… Куда в этих случаях пропадает их чуткость, их язвительность? Да не будь эти тексты написаны их кумирами, они хохотали бы над ними до слез. Девять из десяти сравнений случайны и неточны. Если говорится о штанах, то они «истерты, как монета», если о человеке, то он «лишний, словно груда лома». В одной из иронических песен есть такое признание: «Как выяснилось, петь и сочинять не очень сложно». Мне кажется, эти слова слишком серьезно восприняты многими рок-сочинителями.
— Но они ведь настаивают на том, что есть особый род поэзии — рок-поэзия. Что ты об этом думаешь?
— Это очевидное недоразумение, да простят мне резкость приверженцы рока. Один пишет ямбом, другой дольником, третий верлибром, один создает балладу, другой лирическую миниатюру, третий поэму, один чувствует себя уютно в высоком штиле, другому стих близок своей разговорностью, третий лепит изысканные метафоры — но все это поэзия. Есть, разумеется, специфика индивидуальных манер, жанров и направлений. Песенная поэзия, несомненно, тоже имеет своп особенности, а своеобразная ритмическая организация рока предъявляет свои претензии и к тексту. Но это не освобождает его от обязанности быть точным, художественно экономным, поэтически значимым и своеобразным. Ну и уж, конечно, не освобождает сочинителя от знания грамматических правил.
— Я понял так, что ты солидарен с теми публикациями, где рок-тексты упрекаются в пошлости, примитивности, цинизме и антипоэтичности.
— Не совсем. Хотя для подобных упреков оснований больше чем достаточно. Особенна много примитивности. «Вот иду я по сугробам целый день, чтобы получить мне бюллетень» (грамматические ошибки — следствие поглощенности автора только что высказанным стремлением). Или: «Время есть, а денег нет, и в гости некуда пойти». Это очень популярная песня Виктора Цоя, который мне, кстати, как солист понравился на этом фестивале. Да и проблема, о которой он поет, как говорится, имеет место быть. Недаром строчки эти повторяются множество раз, и зал, как ты сам мне говорил, с удовольствием их подпевает (на последнем смотре эта песня не исполнялась). Я подумал: а были ли у нас в их годы подобные проблемы? Еще как были. Моя жена, например, работая осветителем в БДТ, получала всего сорок с небольшим рублей — сейчас таких и ставок-то нет. При этом жилось нам хоть и не безбедно, но весело, и о безденежье пели весело: «Денег нету — не беда, плащ в заплатах — ерунда» и так далее. Поэтому песенные сетования сегодняшних рокеров на отсутствие денег хоть по-своему и трогательны, но у меня лично вызывают досаду и жалость: неужели им так неинтересна жизнь? Неужели они так примитивно устроены? И все же, повторяю, я бы не упрекал сразу всю рок-поэзию в примитивности, У того же Цоя есть интересные и достаточно неординарные по смыслу песни. «Троллейбус», например, или «Фильмы».
— Может быть, и в приведенных тобой строчках главное не отсутствие денег, а то, что не к кому пойти в гости?
— Да, тема одиночества звучит постоянно и выражена очень искренне. От нее не отмахнешься, сказать, что это удел слабых — не значит решить проблему, «Ездят такси, но нам нечем платить и нам некуда ехать»; «Все люди братья — мы седьмая вода»; «Нету ни друзей, ни знакомых, ни тепла, ни зла в лицах встречных». Цитировать можно много. Не могу отделаться от ощущения, что я сам, лично в чем-то виноват перед этим одиночеством.
— «Я вчера видел новый фильм, я вышел из зала таким же, как раньше». Это Борис Гребенщиков, один из самых интересных, на мой взгляд, авторов. Ты имеешь в виду отсутствие такого рода контактов? Искусство — это ведь тоже до некоторой степени диалог, попытка найти собеседника. А здесь беседа явно не удалась.
— Да. И наивно было бы говорить, что автор просто попал на плохой фильм, пусть, мол, зайдет в другой кинотеатр. Проблема сложнее, и мы о ней уже говорили. В другой композиции (группа ПАТРИАРХАЛЬНАЯ ВЫСТАВКА) поется: «Я включаю телевизор — без звука. Я люблю смотреть меняющиеся цветные картинки». Что ж, посоветовать автору переключить программу?
— Нет, конечно. И все же замыкание в себе страшно, на мой взгляд, обедняет внутренний мир. Надо, конечно, говорить и о правде в искусстве, и о близости художника к своей аудитории, но надо говорить и о бесплодности такой вот индивидуалистической реакции на окружающую жизнь. А так что же: закрыть глаза и вообразить, что тебя не видно?
— Ты знаешь, я был рад услышать в некоторых песнях именно это вот осознание бесплодности индивидуализма. Герой композиции «Новое платье короля», запершись от жизни в своей квартире, начинает сходить с ума. Тот же Борис Гребенщиков поет о «колючей проволоке собственной правды». У него звучит и традиционный для русской литературы мотив личной вины за несовершенство мира: «Я не знал, что это моя вина: я просто хотел быть любим». Рядом с мотивами безысходности и бесцельности собственного существования («Ни во что я не верю, мне спасенья нет») все ощутимее становится тоска по идеалу, пусть и выраженная несколько абстрактно. «Тот, кто летал, лишь тот поистине велик»; «Мы рады за тех, кто в пустоте находит ветер и, расправив парус, рассекает волны однообразия»; «Пить чай, курить папиросы. Думать о том, что будет завтра. Завидовать тем, кто знает, что хочет. Завидовать тем, кто что-нибудь сделал». В одной из песен (пусть довольно беспомощно) нарисована картина будущего мира, «где пустяков в помине нет, но все и всюду важно. Там вокруг цветы, и каждый рад и улыбается весне. А о бедах и несчастьях люди там давно забыли. Все пороки человека собраны, утоплены в пруду… И невероятно — человек с природой там в ладу». Наивно? Конечно. Но ведь об этом поют те самые рокеры, которых взрослые не без основания обвиняют в нигилизме и агрессивности. Может быть, как раз благодаря этим их мечтам мы сумеем найти общий язык? А стремление к людям, к человеческому теплу и состраданию у них несомненно есть. Вот, например, о чем говорится в программной песне ТАМБУРИНА: «Мне так хочется быть хоть маленькой, но живой частичкой этой жизни. Слиться с ней, побыть ее темпом, ее ритмом… Я вижу окна, в которых еще горит свет. Там не спят, и это греет. Там ждут, там думают, или заботятся, или любят… Не тушите свет, дайте мне время, дайте мне время дойти до дома».
— Согласись, однако, что и мечты их и тоска по идеалу какие-то вялые и умозрительные. Об этом можно мечтать и «в клетках сколоченных хрупких квартир». До выхода в жизнь здесь еще далеко.
— Но мы же говорим не просто о темах в рок-поэзии и об их эволюции, мы говорим о людях, которые ищут. И людям этим нужна помощь. В том числе наша помощь. Поэтому: «Не тушите свет!»
Повалил снег, небо отяжелело. Весна для чего-то оттягивала неизбежный солнечный финал. Она словно и нам внушала, что композиция наших разговоров еще не созрела для оптимистических аккордов.
ПРОГУЛКА ЧЕТВЕРТАЯ, посвященная парадоксам рокеров.
— Ты их лучше знаешь, — сказал я, — какие они в жизни?
— Как правило, спокойные, доброжелательные ребята. Что меня поразило на первых порах — умеют слушать. Со сценическим их обликом это как-то не очень вяжется. Живут небогато, мягко говоря. Один из сегодняшних кумиров, например, занимает с женой и маленьким сыном небольшую комнату в коммунальной квартире. В комнате тахта, кроватка, шкаф, зеркало и магнитофон с колонками. Дверь выходит прямо на коммунальную кухню, а из кухни — на крышу. Мансарда. Мы пили чай на кухне за круглым столом. Соседи входили и выходили, некоторые успевали перекусить за своими столиками. Вражды я не почувствовал, впрочем, доброжелательства тоже.
— «Ни тепла, ни зла в лицах встречных».
— Похоже, просто смирились. Это что касается исполнителей. Есть другая категория: те, кто занимается техникой. Эти вообще фанатики своего дела. Для того чтобы получить чистый звук, они готовы трудиться в поте лица. Третья, самая многочисленная категория — публика. Их, как и ты, я наблюдал в основном со стороны. Могу только сказать, что на этом фестивале она выглядела гораздо более скромно, меньше было эпатажа в одежде и в поведении. Это же, кстати, относится и ко многим группам. В прошлом смотре-конкурсе на глазах публики на сцене разбивали телефонную будку, на спине одного из участников была приспособлена автомашинная мигалка и прочее. В этот раз все было проще. На сцене висели какие-то перевернутые дорожные знаки, на куртке у исполнителя фосфоресцировал вопросительный знак, да во время композиции ПОП-МЕХАНИКИ распиливали на глазах у зрителей бревно. Только ум, настроенный на изыскание подтекстов, может усмотреть в них нечто большее. Знаешь, например, как появилось название группы ТЕЛЕ У?
— Нет.
— От Тележной улицы, на которой живет руководитель группы Александр Ляпин. Не зная этого, можно бог знает что намудрить.
— Пусть так. Но давай все же не будем их идеализировать. Ты обратил внимание только на один парадокс: несоответствие сценической маски и лица. Допустим, что этот парадокс имеет знак положительный. Но есть и другие. Заметил ли ты, что большинство из них, «безденежных и неприкаянных», одеваются не из магазинов? Мы с тобой не поем про отсутствие денег, но мы не можем достать и такие кроссовки, которые носят они. Правда, мы и не пытаемся… Как при этом относиться к их песенке про дефицит: «Замечаю я все чаще, что вторгается в наш быт, отнимая радость счастья, этот самый дефицит»? Дефицит у них отнимает радость счастья или они сами отнимают его у себя в поисках дефицита? Они, такие страдающие и одинокие, жутко меркантильны. На один из вечеров у меня случайно оказался лишний билет. Я отдал его первому, кто подошел из толпы жаждущих. Он стал засовывать мне в карман приготовленный пучок денег, состоящий из рублей и трешек. Когда я стал отказываться, он сказал: «Ну возьмите хоть десятку!» Ты думаешь, что после окончательного отказа я услышал вслед «спасибо»? Нет, вдогонку он мне бросил: «Вы сумасшедший!» Выходит, они давно уже живут по тем правилам, против которых сами восстают в песнях, и не видят в том противоречия.
— Разве они виноваты в том, что выступления их достаточно редки? Что ловкие люди делают свой бизнес на кассетах с записями их программ? Сами-то они, как правило, не делают из своего занятия коммерции.
— Но мне все же не забыть удивление того парня у подъезда — «Вы сумасшедший!» Как отчаянно надо заблудиться в мире человеческих ценностей, какой зазеркальной психологией обладать, чтобы этот возглас вырвался искрение! И ведь через каких-нибудь полчаса он, наверное, истово выкрикивал вместе с залом: «Оставьте меня, я живой!» И те ребята, которые с хамской вежливостью или, может быть, с вежливым хамством «сняли» в перерыве со стола жюри бутылку пепси, оставив в стакане сорок копеек, тоже, наверное, выкрикивали. Да еще и остались скорее всего в уверенности, что поступили остроумно и даже совершили некий акт справедливости: почему это им принесли пепси на стол, а мы должны стоять в очереди.
Их нетерпимость к чужим мнениям объясняют консерватизмом наоборот. Ну а те парни, которые раздвигали нас бесцеремонно в толпе, спеша к своей компании, где тут же миролюбиво закуривали сигарету и надолго замолкали, — это что — тоже проявление кланового консерватизма?
— Больше всего меня поразило, что они и по отношению друг к другу очень нетерпимы. Когда на сцене заиграли музыку чуть более традиционную, из зала тут же послышалось: «»Малиновку» давай!» А потом и вообще половина зрителей вышла.
— А попробуй с ними согласиться и высказать критику в адрес тех же групп, какой поднимется шум — вы нас не понимаете.
— А что, если маска когда-нибудь прирастет к лицу? А что, если в зале никто даже и не подозревает, что это маска?
Мы еще помолчали.
— Как считаешь, эти пацаны тоже любят рок-музыку? — спросил я.
— Это вопрос, — ответил друг.
ПРОГУЛКА ПЯТАЯ и заключительная, в которой мы задаемся традиционным вопросом: «Что делать?».
Утром подморозило. По народной примете начались сорок утреников, обещающих жаркое лето.
— Я уверен, — сказал мой друг, — в одном: заговор неприязненного молчания вокруг рока надо кончать. Не много пользы и от редких ругательных статей людей со стороны. Року нужна гласность.
— Кстати, что-то давно не появлялись твои статьи на тему рока.
— Именно потому, что не хотелось больше выступать в роли человека со стороны. Сейчас кое в чем разобрался, и один из выводов, к которому пришел: надо дать им возможность чаще выступать. Почему бы, например, лучшее не записывать на фирме «Мелодия». Есть же у нас альманах «Молодой Ленинград» для начинающих литераторов — диски самодеятельных рок-музыкантов могли бы выполнять такую же роль. Да и по дельцам бы это ударило, спала бы волна ажиотажа и никто бы не пихал тебе свои нелегкие рубли.
— Все это резонно, но ведь в «Молодом Ленинграде» печатаются и поэты, и прозаики, и критики, и юмористы. Кроме рок-музыкантов, у нас много других самодеятельных коллективов. Правильно ли отдавать предпочтение именно року. Все равно, что в «Молодом Ленинграде» печатать только тех, кто пишет верлибром.
— Надо ведь еще, чтобы пластинки продавались. Поэтому популярность здесь играет не самую последнюю роль. Кроме всего прочего, выход на широкую аудиторию помог бы отличить и самим рокерам значительное от посредственного, дал бы стимул для их совершенствования. Я думаю, десятки групп очень скоро обнаружили бы свою несостоятельность и ушли со сцены. Другие стали бы серьезней задумываться над тем, есть ли у них действительно нечто значительное, что они имеют сообщить людям. Посредственность любит тень. Надо дать им возможность выйти на свет — ничего кроме пользы это не принесет.
— Собственно, первый шаг уже сделан в Ленинграде открытием рок-клуба и проведением смотров-конкурсов. Я знаю, что наш опыт в этом году хочет перенять Москва. Нужно только, чтобы к работе в рок-клубах привлекались профессиональные музыканты и литераторы. В сценических решениях программ — много изобретательности, но и пластика и решения сцен часто очень неумелы. Иногда трагически задуманная сцена вызывает в зрительном зале смех — не хватает мастерства. Тут большую пользу могли бы принести профессиональные актеры и режиссеры. Потом: в роке огромную роль играет техника, которая пока еще оставляет желать лучшего. Может быть, есть возможность как-то оплачивать выступления рок-групп с тем, чтобы вырученные деньги шли в фонд клуба, который бы тратился, в частности, на приобретение качественной аппаратуры. Впрочем, все это вопросы хоть и немаловажные, но цеховые. А как быть с другой, немузыкальной стороной рока?
— Мне однажды позвонил незнакомый человек, прочитавший в «Ленинградском рабочем» мою статью «Сын купил магнитофон». Пафос статьи сводился к тому, чтобы родители прислушались, что проигрывает на магнитофоне их сын, а не затыкали уши и не махали в негодовании руками: «Опять ты завел эту дрянь!» Может быть таким образом вы найдете контакт со своим сыном, писал я, а то и отыщете в ему близком что-то близкое себе. Может быть, в какой-то момент ему захочется послушать и то, что любите вы. Позвонивший товарищ, занимающийся охраной памятников культуры, стыдил меня добрых полчаса. Он называл рок-музыку свистопляской, варварством, вандализмом и удивлялся, как я могу писать о ней всерьез. И почему, собственно, отец должен идти навстречу сыну, а не сын отцу. По поводу этого я прочел где-то недавно верную мысль: старикам легче принять молодых, чем молодым стариков, потому что старики были молодыми, а молодые еще не были стариками.
— Вот мы и вернулись к слову «старик», которого ты так опасался в начале разговора. Хочется надеяться все же, что молодые не воспримут его слишком прямолинейно. Ведь и 23-летний Василий Голованов тоже чувствует себя по отношению к ним до некоторой степени «стариком». Кстати, свою статью он, заканчивает совершенно согласно с тем, чем мы заканчиваем наши прогулки: «Да, ребята, которые сидят на скамейке у моего подъезда, поют уже неведомые мне песни. Для начала — давайте послушаем их…»