Когда поэт и рок-музыкант Александр Башлачев погиб — о нем заговорили. И чуть не заговорили впустую. То, что вы прочтете — это не рассказ о жизни Башлачева. Это опыт серьезного (и оттого не очень привычного) исследования его творчества. На взгляд «Собеседника», эта публикация уверенно оспаривает утверждение, что у рок-поэзии нет корней в нашем Отечестве.
Пронзительно ярок мир древних руссов, чисты его краски. Вера их поражает могуществом богов, но «одно земное» — ее предмет, ибо эти боги — сама природа. Она одушевленна и эмоциональна, способна ликовать или быть в глубокой скорби: «Ничить трава жалощами, а древо стугою к земли преклонилось»… А человек — «микрокосмос», получивший от земли — тело, от моря — кровь, от солнца — глаза, от ветра — дыхание, от облаков — мысли…
Обладаем ли мы тем особым — историческим — зрением, умением увидеть мир с расстояния народной былины?
Долго шли зноем и морозами
Все снесли и остались вольными
Жрали снег с кашею березовой
И росли вровень с колокольнями.
Если плач — не жалели соли мы,
Если пир — сахарного пряника.
Звонари черными мозолями
Рвали нерв медного динамика…
«Время колокольчиков» Александра Башлачева. Необычное, фантастически глубокое постижение Истории… Отчего ушел из жизни Саша Башлачев? Может быть, от ощущения своей чуждости настоящему? Словно попав во временной водоворот, он так и не смог выбраться из прошлого… Время там завивается в годичные кольца, застывает в бесконечном повторении: сгорает ярким костром лето, проходит осень, оставляя в наследство гнетущий непокой… Саша жил в вечном холоде зимы.
Кто смажет нам раны
И перебинтует нас.
Кто нам наложит швы?
Я знаю — зима в роли моей вдовы…
Он погиб в середине февраля, так и не дождавшись «заболевшей» весны. Нервный и чуткий к «переменам» русский рок сделал «Время колокольчиков» своим символом. Рок был «обезглавлен», потеряв своего лучшего поэта. Башлачев уникален: в его песни хлынула мощная волна древней славянской традиции, вселилось язычество — тот особый настрой на ирреальное, сотканный из мифов, предсказаний, примет…
Сколь беспощадно ни истреблялись на Руси волхвы-кудесники, в славянах сохранилась вера в «неведомые словеса», «чары» и «лечьбы»…
Кто-то заметил, что русский рок весь состоит из заклинаний. И если это так, то духовная суть рока — музыки, вернувшейся к своим магическим, ритуальным истокам — как бы сконденсирована в песнях Башлачева:
Я опять на краю
знаменитых вологданьских лесов.
Как эскадра в строю,
проплывают корабли деревень,
и печные дымы — столбовые мачты без парусов…
Вот оно, «панорамное» зрение. Но горестен этот взгляд. С высоты птичьего полета печальна увиденная внизу картина. Как изменились люди, убога, дика лишенная смысла жизнь:
Лишь печаль-тоска облаками
Над седою лесною страною,
Города цветут синяками
Да деревни сыпью чумною…
С незапамятных времен у древних земля называлась матерью, возводилась в ранг божества. Целебные силы родников и колодцев связывались с благодатностью и неисчерпаемостью ее недр. Мать-сыра земля была настолько чиста и свята, что никогда не враждовала с людьми. Земным поклоном отдавал человек почести одной из мировых стихий.
Но сейчас земля заболела, оскверненная болячками запущенных городов и деревень. А облака над заброшенной землей сотканы из человеческой тоски.
…В особом, исключительном перед другими странами положении находилась лесная и деревянная Русь: по словам русского этнографа С. В. Максимова, она вся, как неугасимый костер, который никогда не потухает совершенно, а порой истребляет все на своем пути. В ужасе и трепете душевном поклонялись наши предки могущественной силе огня и грозному солнцу. Этим огнем горели ритуальные костры и через него прыгали в таинственную купальскую ночь. На этом огне сгорел мятежный протопоп Аввакум. Не отсюда ли неизбывно тревожное состояние русской души? Та страсть, выходящая за границы возможного, которая живет в каждой песне Башлачева? Особенно в этой — «Пляши в огне»: «Но дай восход, и я его подожгу!»
Сквозь внешнюю форму башлачевской фразы просвечивает миф.
…Весело ли, грустно
Да по Руси, по руслу
течет река.
Ой, как течет река в облака,
Да на самом дне
Мечется огонь,
И я там пляшу в огне!
«Русь — русло — река». Массу ассоциаций рождает этот ряд живых и загадочных. Река — и «вода-царица», извечно почитаемая как источник жизни и печальный поток богатырской крови. И неостановимое течение времени, как у Башлачева в «Ржавой воде»: «Время ловит нас в воде губами жадными..»
Жизнь древнерусской литературы, особенно там, где она сплетается с фольклором, всегда напряжена в ожидании. Будущее предопределено, как рок. Кажется, что Башлачев ни на миг не расставался с этим мучительным ощущением неотвратимости. И в песнях он пытался заговорить судьбу…
Ой-е-ей. спроси меня, ясная звезда.
Не скучно ли долбить толоконные лбы?
Я мету сор новых песен из старой избы,
Отбивая поклоны, мне хочется встать на дыбы.
«Спроси, звезда» — этим рефреном пронизана вся песня.
Звезда была хранительницей человеческой жизни. Читаем у известного фольклориста прошлого А. Н. Афанасьева это замечательное предание о звездах. Искра небесного огня загорается при появлении человека на свет. Сказочные Пряхи, Девы Судьбы начинают ткать нить новой жизни, а конец ее прикрепляют к появившейся звезде. Крепка ли будет эта нить? Непрочна готовая порваться жизненная нить, все больше и больше на ней связующих узлов. И им, как рубцам, уже не рассосаться, они будут мучить, как нелегкие воспоминания. Память завязала свой тугой узел…
Ой-е-ей, спроси, звезда,
Да скоро ли сам усну,
Отлив себе шлем из синего льда.
Белым зерном меня кормит зима…
Вся песня словно мерцает синим ледяным светом.
Гнет, несвобода, оцепенение («то ли спим, то ли нет, а и не поймешь нас — ни живы, ни мертвы») были для Башлачева источником невыносимой боли. Наверное, поэтому в каждой своей песне он наедине со смертью.
В «Посошке» — с глазу на глаз.
У всех народов путь в загробный мир считался тяжелым и опасным, он отделялся от мира живых огненными потоками, горами и ущельями, крылся в глубинах земли или в выси неба. Ладьи и колесницы, крепкая обувь и припасы на дорогу необходимы были для нелегкого пути. В этом скорбном путешествии человек сдержан и молчалив…
Эй, налей посошок
да зашей мой мешок:
на строку по стежку,
а на слова по два шва…
Огоньки блеснут у последней заставы, и горячий штык часового поднимет входящему веки.
Отпусти мне грехи,
я не помню молитв.
Но если хочешь,
стихами грехи замолю.
Объясни: я люблю оттого, что болит,
или это болит, оттого что люблю?
Мудрый народный разум остерегался поминать словом беду. Волка-смерть, несчастье можно было и накликать…
А ты меня не щади,
срежь ударом копья,
не гляди-на груди повело полынью,
расцарапав края,
бьется в ране ладья…
«Подошел ближайший родственник, зажег деревяшку и пошел к вытащенному из реки кораблю. Потом пошли люди с кусками дерева и с каждым из них лучина, которой они зажигали сложенные перед кораблем дрова. И принимается огонь за корабль, за мужа, за палатку и за все, что в ней. И превращается корабль в мельчайший пепел. Потом они построили на месте этого корабля нечто, подобное холму, водрузили в середине его большую деревяшку, написали на ней имя этого мужа и царя руссов и удалились» (Ибн Фадлан «О руссах», 922 г.).
Галина Фролова
Горький
ПРОСМОТР
