Недавно по ленинградскому каналу ТВ в программе «Русское видео» показывали фильм «Голубой солдат». Сюжет прост: американская армия воюет с индейцами, а молоденький рядовой разочаровывается в справедливости этой войны с помощью женщины. Я смотрел этот фильм в гостях у моего приятеля Грина. (Кстати, вы знаете его?… Нет?.. Очень жаль!). И по ходу дела мы вдруг задались вопросом: в каком году снято это кино? Приятель мой, основываясь на качестве съемки, дал один ответ, я напирал на эстетику и дал другой. Когда пошли титры, обнаружилось, что каждый из нас ошибся на год. Данный результат подтолкнул мои мысли к давно вынашиваемому выводу: некий неуловимый «дух времени» почти столь же реален и конкретен, как и вполне материальные продукты технологии. Например, в вышеуказанном фильме это проявлялось через:
а) идеализацию первобытной «природной» жизни дикарей — в ауре широко распространенных тогда идей хиппи.
б) аллюзии на «грязную» войну во Вьетнаме;
в) внешний вид главного героя (ну просто вылитый идеал Бориса Гребенщикова);
г) и т. д., множество мелких деталей, интонаций, манер общения, которые были свойственны тем годам — «золотому веку» рок-музыки.
Интересно, что же является характерными чертами современности? Какими глазами мы будем смотреть на сегодняшний день лет через двадцать, ведь к тому времени многие наши представления будут казаться наивными и старомодными? Неумолимый Хронос в очередной раз перемешает столь значимые для нас понятия и границы между ними: так полвека назад большинство людей считало Гитлера и Сталина воплощениями крайне полярных сил, а теперь такое же большинство уверено в их принципиальном тождестве. Не исключено, что в будущем мы станем считать Невзорова, Патрицию Кас и Саддама Хусейна участниками одного глобального движения в защиту какого-нибудь «ТВ-культуризма».
Во всяком случае советские и американские фильмы 30—50-х годов воспринимаются сейчас как близнецы-братья. Какое к черту противостояние двух систем, когда сюжеты, характеры, способы изъясняться и лирические песенки и там, и там абсолютно одинаковы?! Не разберешь, где Любовь Орлова, а где Мэрилин Монро; где «охота на ведьм» (на «красных»), а где на «космополитов». В связи с этим, страшно даже подумать, каким причудливым образом будет восприниматься через такой же промежуток времени сегодняшняя музыка и различные околомузыкальные феномены: системы оценок, тусовок и «меси ловок».
Вот, например, разделение на андеграунд и истеблишмент (то есть на «свободное» и «коммерческое» искусство). При более подробном рассмотрении оно начинает казаться несколько поверхностным и скороспелым. При дальнейшей детализации невольно приходит на ум, что жуткий конгломерат существующих сейчас поющих-играющих коллективов можно группировать и расчленять любым другим способом. Много ли общего у:
а) побитого жизнью и ментами забулдыги, в детстве любившего «Дип пепл» и Боярского, а теперь играющего в общаге после работы на поганой гитаре, в силу чего звук, по отзывам специалистов, «непередаваемо панковский», и
б) пареньком из обеспеченной семьи, одетым в дорогую кожу, регулярно читавшим западные издания, слушавшим привезенные оттуда диски, и волею тамошней мимолетной моды приколовшимся к «гаражной музыке» и «грязноватоэлитарному саунду» от сумасшедших «примочек»?
У нас существует целый миф о «непримиримой борьбе героического рок-подполья и сытобуржуазной попсы», а на родине рок-н-ролла все обстоит несколько иначе. Пусть один человек выступает на стадионе в сногсшибательном прикиде, а другой сидит с гитарой на тротуаре, в лохмотьях и босой; — после работы они оба переодеваются в одинакового качества одежду, садятся в одинакового качества автомобили и едут по домам, которые находятся в одном районе, рядом, и тоже одинакового качества. Просто одному нравится играть в первую «игру», а другому — во вторую, и их противостояние носит чисто эстетический характер.
Или, отвлекаясь от низкой «денежно-материальной» стороны дела, посмотрим с позиции «наличия высоких и духовных ценностей». Много ли общего у:
а) пробившегося к славе через годы унизительной «технической» работы музыканта, который дарит музыку миллионам людей, для чего по-прежнему «не спит ночами», а при этом он еще и помогает молодым, не зажрался и делает кучу добрых дел, и
б) потомственного (или безродного — какая разница?) халтурщика, не способного ни к чему, кроме пьянок и связей с администраторами советской культуры, единственных людей, у которых он и его соц- купеческие замашки не вызывают отвращения?
На одного человека я мог бы положиться во всех мыслимых сложных ситуациях, а с другим, извините, я «срать рядом не сяду». Причем никакой усредненностатистической зависимости «клевости» от «андеграундовости» нет: талантливая музыка, крутые личности — одинаково редки и там и здесь.
Однако, это деление «попса— не попса» существует в головах у многих людей, причастных, или хотя бы интересующихся музыкальными делами и проблемами, следовательно, — это реальность. Реальность в том смысле, что оно отражает умонастроения сегодняшнего момента. Со временем оно, наверное, пройдет, обратится во прах, как обратились во прах разногласия между символистами и футуристами, или драки стенка на стенку между Замоскворецким и Арбатским посадами на льду Неглинки. До этого еще нужно дожить, а пока попробуем разобраться, какие жизненные установки стоят за нынешней антиномией.
Для начала возьмем механизм такого психо-социального явления как «фанатение» на любимой музыке или кумире. Раньше, четверть века назад, когда молодежная субкультура переживала «героический период» своего становления, публика в зале «заводилась» по простому принципу: «Мы пришли на концерт легкой музыки — давайте танцевать!». Т. е. была наивная, непосредственная, искренняя реакция на примитивный ритм рока и на все эффекты «физиологического воздействия», о которых взволнованно пишет академик Углов. Вслед за ней пошло осмысление себя как особой «прослойки» общества, которая не стесняется быть естественной в поведении, и поэтому намного лучше лицемерных «отцов» — начались баррикады в университетах, демонстрации за «свободную любовь» етс. Потом уже страсти поулеглись, в мире опять воцарилась тишь да благодать, но молодежная субкультура осталась, правда, не выплескиваясь больше в таких экстравагантных формах. И так массово. Она непременный атрибут нашего века, ведь на растущего человека наваливается сейчас поток качественно «сложнее организованной информации». Подросток может быть вполне конформистом, коротко подстриженным и нацеленным на «жизненный успех» — все равно, со сверстниками он говорит на одном языке, он видит в них людей (даже если враждует со всеми ними), а с родителями он только из лояльности делает вдумчивые глаза, — их слова для него тарабарщина, мертвая латынь полезных советов.
Так вот, фанатение на сейшенах сейчас не непосредственная реакция, а почти регламентированный ритуал приобщения, инициации, самоутверждения, даже карьеры в молодежной субкультуре.
В этом отношении показательна проблема «выбора кумира», как реализгция двух задач:
во-первых, поиск своей среды, «экологической ниши» обитания среди остальной молодежи;
во-вторых, необходимое уточнение, что попал в действительно «лучшую касту» мира сего.
Мне неоднократно доводилось наблюдать, как человек «разочаровывался» в своем кумире после столкновения с множеством софанатеющих, которые ему не понравились (неважно, по своим личным качествам или по тому, что они «обскакали» его в карьере по иерархии субкультуры). Это выражалось впоследствии в идеологических дефинициях типа: «Макаревич — попса, а Майк —это круто!», «Летов — попса…», «Тальков — попса…» и т. п. Благодаря тому, что в топку молодежной субкультуры подбрасываются все новые и новые подрастающие поколения, этот процесс — бесконечен, хотя со временем (может быть скоро) основной знаковой системой станет не музыка, а что-то другое. Музыка перестанет выступать в роли одного из центральных коммуникативных средств тинэйджерского космоса, как давно перестала им быть поэзия. Чтобы это случилось, достаточно дать каждой советской семье видеомагнитофон (еще лучше видеоплэйер) и развить индустрию мелких студий для снятия фильмов. Все начнут не играть и слушать, а сниматься и смотреть. Или дать компьютеры с играми, или что-то еще.
Концепция «искусство для населения и искусство для знатоков альтернативны» сложилась во второй половине прошлого века (тогда же сформировалась среда, названная «богемой»). Это была эпоха «начала конца» европейских гармонических принципов, после которой пошел распад эстетических «стержней» — элементов западной культуры. Проще говоря, до того момента никто не сомневался, что «красивое — красивее некрасивого». А после него единый цельный идеал Красоты перестал существовать. Искусство стало лихорадить сменой «школ», направлений, влияний, вкусы поляризовывались и перемешивались, пока, наконец, не вернулись к мифологически-примитивной азбуке —к постмодерну и тотальной поп-культуре, включая и соцреализм с соц-артом, попсу и прочее.
Я к чему все это вспомнил,— поскольку сейчас данная концепция реанимировалась и широко распространяется в молодом сознании, значит эстетические элементы субкультуры разлагаются. Это говорит не только о взаимопроникающем контакте со «взрослой» культурой (фэнам «Битлз» от 15 до 40 лет), но и о собственной эволюции в сторону внеэстетических приоритетов. Разумеется, не к полной демократии и свободной экономике, куда движется «старшая» культура, а поближе к консолидации и самостоятельному утверждению поколения в общей жизни.
Во всем мире устойчивая тенденция последних десятилетий и лет — рост молодежной преступности. Подростки вливаются в группировки, структурированные аналогично известным из истории шайкам викингов, ватагам новгородцев и т. д., иначе говоря — в круги, живущие по законам архаического общества, где царило «неупорядоченное» насилие. Уже сейчас рок- музыка во многом сохраняет свое влияние только потому, что «обслуживает» потребность в идейном обосновании, в религиозноязыческом культе для этой стихии разрушения («Каждый из них знал свое место, когда вставал район на район» — подпевают поклонники вслед за Кинчевым). Наивный народ, разве для мордобоя обязательно нужны песни? (А «Марсельеза»? — ред.).
Я забыл еще один важный момент: из-за постоянного контакта со «взрослой» культурой порой возникают причудливые феномены, которые можно окрестить «бунт отцовских детей против детских отцов». Многие «открытия» состарившейся молодежи перешли в массовое культурное обращение: например, раскрепощенное поведение на сцене у Аллы Пугачевой. Соответственно, отрицание оного возможно двумя путями:
а) «клин клином вышибают», то есть увеличение развязности Пугачевой до уровня Сида Вишиоса;
б) подчеркнутая строгость, как у «дедовской» эстрады («Дэд Кэннэдиз», «Наутилус Помпилиус»).
Второй путь, который выбирает некоторая часть молодежи в сущности значит, активное освоение богатств старой культуры. Тип «книжного мальчика» получил второе дыхание в образах многих певцов рок-подполья: БГ, Е. Летов, С. Гурьев. У него есть ограниченный контингент почитателей, но я не берусь строить прогнозы о его перспективности. Во многих отношениях он не жизнеспособен (после короткого периода почитания его начинают заплевывать), потому что входит в противоречие с духом нашего жестокого времени.
А. СЕРЬГА.