Новое Средневековье

Сергей Калугин
Сергей Калугин

— Сергей, давай поговорим о развитии нового русского искусства и культуры в целом. В последнее время можно отметить определенные черты некой новой культурной формации, которая по своим признакам отличается от других, что позволяет говорить о возможности ее дальнейшего становления. Ее отличительные черты — это аристократизм, верность традиции, ее творческое воплощение в современных образах и формах, что указывает на нечто большее, чем увлечение архаикой. С определенной долей вероятности эти попытки можно подвести под формулу Юлиуса Эволы — «оседлать тигра». В качестве основной идеи на первый план выходит поиск новой цельности, что обосновывает мистическую и религиозную основу мировосприятия и творческого процесса. Сохраняя дистанцию от советского культурного наследия, новое искусство чуждается и копирования в стиле «а ля русс». Соответственно вот об этом хотелось бы поговорить . Об эстетике, исторических корнях этого искусства, о самосознании и самоидентификации новой культуры. О твоем творчестве, которое можно назвать ее наиболее ярким воплощением.

Сергей Калугин — У меня ощущение такое, что вся эта новая культура резко отличается от того, что было раньше. До этого шла деструкция цельности средневекового сознания. Начатое в реформацию, когда возникло деление на храмовое и светское искусство, это дробление продолжалось вплоть до последних лет. Кульминация была наверно в середине этого века, когда чистые холсты даже не просто оставляли чистыми , а рвали их, резали и так далее… Деструкция в живописи — появились геометрические формы — на молекулярный уровень вышли, и затем все рассыпалось просто в прах. А сейчас начинается обратное движение, обратное течение. Направленное к новой цельности. И в связи с этим вектор идет в сторону синтеза различных искусств, с опорой на традиционные культуры, с этим связан глубокий интерес к архаике.

— Это движение иногда называют Новым Средневековьем. Правомочно ли это?

— Я думаю, что вполне. У нас даже дискутировался одно время вопрос о том, чтобы группу назвать «Новое Средневековье», но потом решили, что слишком пафосно будет.

— Иногда термин «Новое Средневековье» употребляется по отношению к литературе начала двадцатого века. Можно ли соотнести европейское искусство того времени с сегодняшним процессом?

— Это естественно, поскольку центр этого падения пришелся на середину двадцатого века, и выход тоже начинается где-то от середины века. Сейчас что происходит — просто стягивание концов, стягивание раны, которая образовалась за счет эпохи революций с тотальным падением культуры во всем мире. И, соответственно, ближайшее, что к нам находится, по этой замыкающей петле — это как раз культура начала века. Естественно, что с ней наибольшее число параллелей прослеживается. Но я думаю, что культура начала века была попыткой, да, но она была опосредована, она была, не хочется говорить, вторичной, но … не было сакрального в искусстве, это было осмысление в светском искусстве некоторых сакральных канонов. И сейчас происходят подобные вещи, но я думаю, что это не конечный пункт, что за этим периодом должно последовать восстановление истинно сакрального искусства, когда слово будет весомым, подлинным, истинным Словом.

— Говоря о рок- музыке, не считаешь ли ты, что рок- культура 60 — 80-х годов была отлична от того типа культуры, о котором мы говорим? Обобщая, основной ее пафос состоял в отрицательном отношении к существующей действительности. Они не были направлены на творчество каких то вневременных вещей, это была культура тотального бунта.

— Что касается России, то из этого списка выпадает Гребенщиков, который изначально был человеком именно действия, и это было действие позитивное, созидательное, синтетическое. Он был как бы провозвестником того, что началось позже. Честно говоря, если брать какую-то негативную волну, то это можно отнести к волне достаточно агрессивных панк-групп, середины восьмидесятых годов. А наоборот, вот интересно, тот же Кинчев, например… Тут получается очень интересный момент, они были вроде бы такие бунтари, котркультурщики, и между тем, в творческих подходах (мне почему-то Кинчев пришел на ум), они каким-то образом пытались подражать традиционной культуре социума. Вообще-то говоря, поэтически Кинчев очень напоминает советских поэтов середины века. Чисто творчески он не был радикально противоположен и разрушителен по отношению к существующей культуре. В принципе, если смотреть на это дело отстранено, то его можно поставить в один ряд с каким-нибудь Асадовым. Другое дело, что он и не мог иначе. Ему не на что было опереться, чтобы сделать что-то принципиально иное. А так — похож был, похож… И я не думаю, что эта культура была чисто негативной. Она была местами глуповата, но в принципе в ней было что-то… В последние годы социализма люди были очень инфантильны. И сквозь все это рок-творчество и даже рок-бунтарство очень здорово прослеживалось воспитание мультфильмами, где все пели песенку про дружбу. Это стоит за всем рок-творчеством восьмидесятых годов. В глубине лежал именно такой чебурашечно-солнечный позыв. И очень немногие люди были настолько глубоки, циничны и замучены, чтобы выдавать, что-то действительно негативное. До негатива еще нужно дорасти.

— Интересно поговорить о «воинском» элементе в искусстве. Дело в том что, воинская мораль и эстетика, в свое время «вытесненная на обочину» пацифистской и гуманистической цивилизацией, начинает брать свое, в том числе в области искусства. Все чаще можно отметить обращение к сюжетам «воинских» легенд, своеобразное воскрешение героики как в текстах, так и в музыке, в ее агрессивном и энергетическом звучании. Твое творчество буквально насыщено всем этим. Как ты считаешь, с чем это связано?

— На мой взгляд, современная цивилизация, как в России так и на Западе поставила на ряд определенных ценностей, вполне истинных. Это нормальные серьезные ценности. Но их диктат подавил не менее серьезные вещи, такие как иерархия, служение, то, что входит в кшатрийский кодекс поведения. И совершенно естественно, что эти вещи восстали. Что они пытаются заявить о себе, и говорят, о том, что бытие без них не может быть полным. Естественно, что восстание этих ценностей идет через искусство, в том числе и через мое. Это нормально. Ненормально то, что, к сожалению, поскольку со этим всем имеют дело большей частью люди молодые, они это тоже понимают неглубоко. И я боюсь, что в очередной раз, что восстание… То есть, первое восстание этих ценностей было появление фашистских цивилизаций, ну а поскольку это все было достаточно глупо, то и привело к печальным последствиям… Сейчас мы имеем риск получить дубль второй того же самого. С другой стороны, чрезмерная акцентация на этих вещах, например, в ущерб тем ценностям, которые защищает современная цивилизация, она тоже приведет к перекосу. И взгляд на бытие, опять таки должен быть синтетическим, точно так же как искусство появляется синтетическое. Взгляд на мир должен включать в себя все полюса. В противоположном случае будет ущерб. И мое искусство воспринимается таковым не в силу того, что там исключительно эти вещи содержаться, а в силу того, что они там в принципе содержатся, потому что об этом забыли. Это не значит, что оно исчерпывается этим. И что исключительно ради утверждения этих вещей я работаю.

Сергей Калугин
Сергей Калугин

— Возможно, возрождение воинской эстетики и морали есть один из элементов восстановления иерархии как таковой?

— А куда деваться, иерархию надо восстанавливать. Главное не пытаться это насильственным способом делать. В древних обществах это же спонтанно все получалось. А попытка вмешаться в процесс с некой волей, приведет просто к профанации всего.

— Иерархия должна восстанавливаться естественно?

— Да, она должна восстанавливаться естественно. Сейчас появляется новая культура, как травиночки сквозь асфальт пробиваются… И так все должно восстанавливаться. Если это примет бурные формы — профанация неизбежна.

— То- есть в будущем нас ожидает элитарное искусство?

— Думаю, да. А потом уже, через какое то время, возможно через сто лет или через пятьдесят, сейчас время ускорилось… Мы смотрим на мир сейчас с эволюционной точки зрения, которая настолько же правомочна, как взгляд на него как на регресс… В этом случае, через какое-то количество лет именно культура этого времени станет знаменем масс. Энергия, которая сейчас начинает входить в мир, пока она достаточно тонкая и существует, допустим, на уровне искусства, потом она немножко огрубеет и попадет в социум. И тогда социум начнет восстанавливать свои естественные формы. Я думаю, так.

— Есть ли у искусства Нового Средневековья бинарная оппозиция? Что-то противоположное ему по сути?

— Можно говорить о том, что существует оппозиция, но это не бинарная оппозиция, это как бы взаимоотношение между гумусом, на поверхности земли лежащим, и цветами на кроне дерева — между примитивной культурой и глубокой. Но я по ходу соображаю, и получается, что не совсем так. Потому что мы сейчас наблюдаем попытку профанации того, что нашли музыканты этой новой волны в искусстве, — включи телевизор и там возникнет некий попе с фольклорными подпевками. Все это они пытаются сейчас присвоить, опошлить. Можно говорить, о том, что как раз пошлятина и есть противоположность по отношению к новому искусству. А можно говорить, что… Но это все не бинарные оппозиции. Новое искусство очень похоже на постмодернизм, но оно сильно отличается от него, оно похоже на него формально. Постмодернизм манипулировал составляющими частями различных культур, но при этом у него не было стержня, который должен был все объединить. Постмодернизм не религиозен, принципиально атеистичен. И в силу этого все его попытки синтеза превращаются в развлечение мозаикой, лишенное смысла. Очень красивое такое, формальное мертвое искусство. Новое искусство пытается внести в это вертикаль, внести в это подлинно духовное отношение. И такие люди как Умберто Эко, например, их формально очень часто относят к постмодернистам, но они представители как раз нового искусства.

— Как бы ты мог определить соотношение серьезного и ироничного в современном искусстве? Не считаешь ли ты, что ирония постмодернизма дошла до своего предела, и по большому счету может восприниматься как тотальное разрушение. Не является ли необходимым условием становления нового искусства дистанция от «игрового пространства» постмодерна, от мира, в котором все слова и идеи обесценены до взаимозаменяемых элементов текста.

— Да, постмодернизм тотально ироничен, и он углубился до того, что развлекается приколами типа ирония над само- иронией, ирония над иронией над самоиронией… Тотальный стеб… В иронии как таковой нет ничего плохого. Гребенщиков ироничен от начала и до конца — такая легкая джокондовская улыбка проходит через все его творчество, и в принципе ее наличие — это хорошо. Другое дело, что тотальный стеб настолько всех достал сейчас, что когда употребляется ему противовес, то волей-неволей люди становятся серьезны как гробы, для того, чтобы разрушить диктат этого иронического искусства. Я думаю, что в дальнейшем, когда зло будет преодолено, ирония вернется в искусство, в легкой, ненавязчивой форме, именно в той форме, в которой она должна существовать, когда она не нарушает, не уничтожает ничего… Кстати говоря, альбом «Nigredo», если честно, с моей стороны это была еще ловушка всем постмодернистам. Я там был не просто серьезен как гроб, я внес еще специально туда целый разряд вещей, которые перегибают планку. Над которыми, невозможно не смеяться, если ты иронически мыслящий человек. Можно сказать, что я как бы иронизировал над теми, кто иронизирует.

…У меня аллергия на такие вещи как нарочитое следование стилю, тем более искусственная выработка его, у меня аллергия на слово имидж, этим заражена современная культура. Огромное количество кретинов, которые употребляют слово «стиль”, «стильно»… Зайди в любой дискотечный клуб, там тебе там расскажут что такое стильный человек… Берется личина, ведь на русский язык слово имидж переводится как личина, уместная для комедиантов. И более того, люди тыкают это куда ни попадя. Я считаю, что характерная особенность культуры, о которой мы сейчас говорим, это принципиальное отрицание таких вещей как имидж, стиль и так далее, и направленность на проявление некоторой внутренней сути. Проявление лика, который действительно уникален, и в этом смысле можно употреблять слово стиль, но это будет стиль одного единственного человека — творца. Это есть проявление истинной сути людей, сути вещей. Меня имидж достал в последнее время. «Каким вы видите ваш имидж?» «- Пошел ты на…»

— Кого бы ты мог причислить к новой, становящейся культуре, чье творчество близко этому направлению?

— Я могу произнести набор имен, которые для меня означают появление этой новой культуры. В литературе я знаю два имени из тех, кто сейчас живет — это Умберто Эко и Пелевин. В поэзии как таковой… может Иван Жданов. Поскольку вся эта волна искусства стремиться и к синтезу искусств, поэзия соединяется с театральным действием, с музыкой. Сейчас у нас появилось колоссальное количество групп, играющих старинную музыку. Люди просто живут Средневековьем. Могу, например, назвать петербургские «Зеленые рукава». Стихи роскошные пишут, венки сонетов, отличные просто. Ольга Арефьева со своим «Ковчегом» явно работала в этой струе, но потом ее, к сожалению, регги с ума свел.

— Как бы ты мог объяснить обреченность, уныние, проскальзывающее в творчестве тех же «Зеленых рукавов»?

— А что делать, уныние естественная форма для людей, принадлежащих к этой волне сейчас. Когда все вокруг говорит тебе нет, вернее даже наоборот, когда ты всему на свете вынужден говорить нет, это очень противное состояние. Ощущение обреченности вызывает то, что очень четко понятно, — несмотря на то, что все это появилось, мы все обречены на одиночество, непонимание и так далее… И ничего с этим не поделаешь. Так как мы склонны тешить себя иллюзиями, то, соответственно, возникает уныние. Но, вообще, на самом деле, уныние — грех, и надо с ним бороться…

— Какие отечественные рок- альбомы, ты мог бы отметить?

— Егор Летов — молодчина, потому что он записал альбом «Солнцеворот». Я считаю, что эксперименты Летова с растворением собственной сути увенчались каким-то странным исходом. Для него это выход в позитив. Летов на самом деле всю жизнь был добрый и пушистый, и очень тщательно это скрывал. Это как раз тот самый случай, о котором мы говорили. Он на самом деле очень позитивный был всегда, а вынужден был демонстрировать негатив. Все его творчество до «Солнцеворота», оно искусственно, фальшиво. Он говорит, не то, что ощущает. Ему понадобилось всего себя вывернуть наизнанку, чтобы его собственная суть как-то восторжествовала. И оказалось, что это возможно. Что с той же энергией, с теми же приемами можно давать позитив, но не книжный, искусственный какой-то, а подлинный, настоящий солнечный позитив.

Беседу вел Максим Шмырев
Фото Константина Кудрячева


Обсуждение