Сегодня много говорится и делается б пользу различий и суверенности чего бы то ни выло: наций, народностей, региональных экономик, языковых культур. Все ранее подавлявшееся восстает и обнаруживает гигантские расстояния, на которые мы удалены друг от друга.
Что нас сегодня об’единяет? Наверное, правда как общественный раздражитель. Но, оказывается, то, что обладает всеобщим действием, разделяет полярностью реакции на раздражитель. Ненаправленное возбуждение общественного конфликта, по известному закону существования любых систем, ведет к распаду общества.
Ныне область применения энергии разбуженного государства определяется в двух словах: взаимопонимание и взаимовыгода, причем первое, волее широкое, понятие сводится к более узкому второму и таким образом обесценивается. Противники обновления сознательно опускают противоречивый смысл этих слов, поддерживая и увеличивая инфляцию общественно-политической терминологии. Тем же занимаются, но по преступному незнанию, дилетанты, коих в смутное время всегда было достаточно для развала любого дела. Это спор уже не о-терминах, а о методах и направлениях выхода из нестабильности.
Пока общество наше находится в состоянии возбужденных потребностей выгоды, люди теряют головы от одного намека на возможность их удовлетворить и это мало чем отличается от опьянения застоем. Чтобы выйти на Официальный уровень удовлетворения потребностей, люди собираются в группы, партии, дабы в лице законности своих требований оправдать (прошу не путать оправдание и смысл) свою природную неспособность добывать Блага Бесчестным путем. Всяческая группировка здесь гарантирует уважение интересов, а это прежде всего — уважение силы, основанное на сознательном или подсознательном страхе перед ней.
Таким образом, отношения государства и человека на сегодняшний день не выходят за рамки биологических обстоятельств, а нас делает людьми то, что поднимает над этими обстоятельствами, т.е. культура.
Ныне уже очевидно бессилие государственных институтов, примеряющих на себя амплуа творцов культуры, — это им не к лицу, — и духовная безотцовщина молодых — яркий пример не сегодня возникшего экологического в этом плане дефицита. Но проблема видится еще глубже.
«В человеческой активности есть арифметика и высшая математика, есть два типа отношения к жизни: один, направленный к распределению старых, уже элементарных идей, другой — к творчеству новых, высших идей.» Творцы и популяризаторы борются между совой, «причем вторых принято считать Более справедливыми и, по роковому недоразумению, более прогрессивными…» Недоразумение состоит в том, что при оценке достигаемого большая часть — не всегда правая часть, а популяризаторов всегда несоизмеримо Больше, чем творцов, и их прогрессивность лежит в пределах стабильности и удобства при совпадении мнений. Встает даже вопрос: «А нужны ли популяризаторы?» Занимаясь тиражированием и заведомым упрощением, они обессиливают качество достигаемого, в то время как творческое меньшинство не нуждается серьезно в этом, а вирус тщеславия, отнимающий эту независимость, привит им популяризаторами для доказательства своей нужности,что подчас сворачивается вопросом: «А нужно ли Творчество?» или «..такое творчество». Ревнителей уже достигнутого страшит переход к более высоким материям, «арифметика начинает обвинять высшую математику в недостаточно просветительском характере, почти в реакционности», невнимании к традициям, хотя именно новаторы в силу своей творческой компетенции охраняют традиции лучше всего, не засоряя их вторичностью.
Наше время не поражает открытиями, т.к. очень много несвободы отнюдь не политической, много вынужденности в обращении к «экологии культуры». Страх гивели лежит в основе всего, «а в наши дни и воздух пахнет смертью» — о каком творчестве может идти речь? Парадокс, но чтобы выжить, надо завыть о смерти, и отсутствие этой боязни не имеет ничего ОБщего с распущенностью, которая все равно сориентирована на страх. Быть сопричастным, не Будучи зависимым, — вот принцип и удел чаемого ныне свободного сознания, но пока только чаемого; мы слишком опьянены собой, и кажущаяся новизна настроений обманчива; «воз и ныне там», т.к. цитаты, мной используемые далее, взяты из статьи 1985 года. По-моему, тот момент, о котором там идет речь, вот-вот наступит.
«Радостная минута освобождения для многих может оказаться роковой, т.к. обнаружит все их убожество, полное отсутствие творческих идей, варварскую некультурность. До сих пор многое было прикрыто и затушевано тем внешним гнетом, который создавал приподнятое и напряженное политическое настроение… Но скоро, верю, Что скоро уже Будет иначе. Произойдет культурная дифференциация, политика отойдет к практической жизни и газетам, общественную арифметику нельзя уже будет выдавать за литературу, за творчество культуры… Какими приподымающими настроениями Будет жить наша передовая интеллигенция, если внешний, почти механический гнет не будет уже их поставлять?»
Необходимо признать самоценность духовных исканий, признать, что материальный мир в лучшем случае определяет Благоприятность сохранения достигаемого духовного, причем признание зто должна иметь практические формы. «Иначе нам грозит страшное Банкротство, т.к. мы все равно не сумеем быть хорошей буржуазной, позитивной, американской страной, не из такого материала сделаны.» Это вопрос о критериях истинности национального развития: либо это удовлетворение, пусть даже и эстетическое в числе многих, либо — дерзкий поиск нового сверхчеловеческого измерения бытия, которое единственное может быть проводником через искушения цивилизацией, Бунтом и страхом уничтожения.
Может, кому-то покажется кощунственным размышление об искушении цивилизацией в период уже созревшей карточной системы и многих других Бедствий, но несвоевременность этих мыслей иллюзорна, как иллюзорна нетрезвая революционная романтика, последний раз качнувшая Европу в 60-х, «а в России искусственно поддержанная гнетом и бесправием». Ниже я приведу парафраз примера одного из великих русских писателей, но его именем я прикрываться не буду.
Представьте, что на следующий день после армянского землетрясения вместо соответствующих материалов в уцелевшей газете появляются такие строки:
Кто знает, где мы наяву,
Когда и нево окнам вровень,
И, обманувшись высотою крови,
Под кожей ласточки прорыли синеву.
Кощунственная несвоевременность этих строк очевидна. Далее в примере этом автор строк подвергся, ну, скажем, линчеванию, а газета — чему-то вроде этого, и, что менее возможно в России, через годы поставили памятник поэту. Наверное, краски сгущены, но, в принципе, такие капризы культуры смертельно необходимы ее творчеству.
Почти подсознательные намеки на нарушение культурных запретов — это вестники новой неслыханной свободы духа, а «наши аскетические интеллигенты — фанатики человеколюбия и морали, морали бесцельной, Безотрадной», не понимают этих знаков новизны от неполноты бытия, которое «тем меньше, чем больше ваше имущество». Вероятно, Маркс, когда писал это, думал не о юродивых и ленивых приобретателях. И я, говоря os армянском землетрясении, имел в виду не идиотство Бесчувственности; религиозный обряд поминовения в древности выглядел как веселье в память ушедших. Такая полнота бытия всегда страшила многих с их скопчески вынужденным существованием, когда живут только потому, что боятся умереть.
Сегодня нам предоставляется возможность возрождения, но не о политическом возрождении идет речь, одно оно «не может уже удовлетворять современное усложненное, обогащенное роковыми сомнениями сознание». Развитое таким образом, сознание находится в пограничном состоянии оценки,его сомнение — еще не вера в себя, но уже недоверие к другому, ему противен любой эскапизм, гедонистический и идеологический.
Первый представляет собой идеально замкнутый целесообразный процесс, ненасытный из-за инстинкта самосохранения, но это — всего лишь Бегство от действительности, и в таком соревновании действительная реальность оказывается проворнее.
Второй вид Бегства, идеологический, даже если это самые прекрасные иллюзии, лежит, как ни странно, недалеко от философии живота — вследствие зскапического единоначалия. Но идеологическая машина страшнее, потому что она Безотходна, а значит — Беспамятна и цинична, в ней все идет в дело, вплоть до трупов погибших на полях ее сражений — из их костей делают пуговицы на пальто тем, кто вскоре тоже должен погибнуть. Человек может думать, что сражается с: чуждой идеологией, а она всего и есть одна и вмещает в себя ове воюющие стороны — потому и Безотходна.
Осознание всех этих вещей входит в подготовку почвы, долгое время вывшей под паром из-за некой альтруистической русской традиции, от доверия ли, от историческом жестокости в закаливании идей или просто от русской халатности. Так или иначе, мы имеем шанс совершить качественный скачок, к алгебре русского бытия. В Европе культура слишком явно замещена цивилизацией,целеполагание не выходит за рамки культуртрегерства, сохранения, стабильности и. редких уже эстетичских скандалов. Творческое, ищущее начало индо-европейской линии перемещается в сторону России, она замыкает эту цепь, и, возможно, не так уж далека разгадка ее судьбы.
Все это существует в виде возможности, особого импульса, энергии исторического процесса, освобожденной про прохождении точки нестабильности, а уже от нас зависит, насколько точно мы выберем форму и направление воплощения этой энергии. Любого рода боязнь рождает недооценку возможности и в итоге — самоубийственную узость выбранной формы. Также бесконечно важен вопрос совпадения во времени нашего выбора и момента освобождения энергии, т.е. можно опоздать, и она уйдет бесполезной и, что хуже всего, неузнанной, в виде землетрясении, войн, голода и неправильных выводов относительно назначения таких смутных периодов. Все противоречия на этом пути выполняют роль дорожных указателей, не более, и то лишь в случае своей плодотворности, ведь человечество подчас напоминает клубок змей.
Выше я говорил об истинности критериев национального развития. Это стоит обсудить подробнее и разовраться, нет ли во всех существующих взглядах на возможности и потребности каких-лиБО эмоциональных искажений.
В самом деле, на первый взгляд смешно даже предполагать, что целесообразность любых жизненных актов не есть их смысл, что это не более как оправдание, но именно отсутствие (или неведение, это еще предстоит решить) смысла в любом действии побуждает нас оправдывать его целесообразностью, замыкая его в самом севе. Человеческому мышлению присуща некоторая кривизна, похожая на Блуждание по лесу кругами, когда люди всегда почему-то заворачивают влево и только по внешним признакам-ориентирам выходят из леса. Таков феномен замкнутости целесообразных процессов. Поэтому в выборе истинных критериев национального развития я обращаю ваше внимание на поиск внешних, сверхчеловеческих ориентиров, с которыми в истории обычно связывали смысл и целеполагание. Но хочу заметить, что нужно уберечься от неосторожного перегиба: идти по звездам еще не значит идти именно к ним — это не цель, а средство к выходу.
Еще в прошлом веке многими писателями и философами выла отмечена какая-то посторонность людей, самоопределяющихся русскими, несмотря на кровную принадлежность самого различного свойства (говорю так во избежание Бесполезных споров о национальных принадлежностях), постороннесть, если не потустороннесть участия в мировом культурном процессе. Россия — это область подсознания планеты, интуитивно впитывающая и обрабатывающая плоды европейской работы, и, чтобы говорить о нынешних путях собственно российской культуры, нужно вспомнить прежде всего, на чем остановилась Европа в своих духовных исканиях, и какое отражение это получило у нас.
(Продолжение следует)