Необходимое предисловие
Эта статья, как и интервью, появились на свет весной 1990 го да (см. «ЭНск» №2, 1992), когда в составе и жизни группы РАББОТА ХО произошли кардинальные перемены. Так получилось, что до широких масс моя информация не дошла. А жаль. В последнее время о РАББОТЕ ХО опубликовано множество материалов, однако, в большинстве своем построенных на субъективных авторских ассоциациях, догадках или случайно услышанных фразах. Мне посчастливилось неоднократно общаться с участниками этого коллектива, и я считаю своим долгом внести посильную лепту в то, что ныне называется «феноменом РАББОТЫ ХО».
С уважением, автор.
ФРАНЦУЗСКИЙ ДОЖДЬ
…Можно открыть болезнь «французский дождь»…
ХО
1 февраля 1990 года РАББОТА ХО могла бы отметить свое двухлетие. Живым не принято писать эпитафии или забивать кол в могилу. Собственно, произошло то, что в определенное время происходит с любым из нас: на системе координат выбирается новая точка отсчета. Всю зиму из дверей золотой стеной хлестал французский дождь — неведомая инопланетная болезнь.
Благополучие, которым мы жили весь 1989 год, на поверку оказалось фарсом. Дотянув очередную рок-н-ролльную десятилетку до конца, разменявшись по нескольким более или менее шумным фестивалям, славный трынтет (термин КОЛЛЕЖСКОГО АСЕССОРА). ХО раскололся на три самостоятельные единицы.
89-й для многих стал годом крутых переломов и ушибов. Змея не сохранила покой. Зато мы узнали, как живое дерево становится пеплом. Пепел — одно из видоизменений французского дождя.
Первая моя статья о «рабботниках» пришлась на первый год их существования — год трудный и радостный одновременно. Первые трудности всегда радостны. Подвальное помещение в «Пассаже», ставшее уютным зальчиком: стол под красной плюшевой скатертью, бюст Ильича в глубине сцены. Здесь был создан первый блок песен ХО: «Солидол», «Идиот», «Москва», «Муравьи», «Фельдфебельский романс», «Лицо». Завидное упрямство пополам с максимализмом, предфестивальные репетиции: мы с директором РАБЬОТЫ скатывались с площади Калинина от горкома комсомола (организатора фестиваля «Миру нет альтернативы!») на Крещатик — с жары в прохладный подвал. Время фантастического балансирования на тонкой проволоке — боязнь упасть и не подняться,— и такая же фантастическая радость от иллюзии полета.
Вопреки вселенской жабе
доживу до сорока…
Мы все были идиотами и шизофрениками. Но была «Рок-Артель»— созданная и взлелеянная тем же упрямством и максимализмом, но уже трех команд. Три муравья (трое в тройственном союзе)— Попович, Довженко, Грановский — разгрызали стекло и производили свое таинственное «ХО»: смех в конце тоннеля, депрессивный оптимизм вопреки бытовому идиотизму. Кстати, так называлась попытка «концептуального альбома», записанная в «Пассаже» посредством посредственного кассетника и, вероятно, не сохранившаяся. Между муравьями и синими крысами на крыше встал июль и «концептуальный альбом» «Бытовой Идиотизм».
Растеклась глазная жидкость
от удара потолка…
«Литуаника-88». Две стороны одной русскоязычной медали — ТЕЛЕВИЗОР и РАББОТА ХО — на фоне пробуждения национального самосознания у масс литовского народа. И здесь «рабботники» поставили последнюю точку, ибо ДО были: АКВАРИУМ, БРАВО, АУКЦИОН, ПОМПИЛИУС… «Литуанику» не спас даже ставший традиционным «Рок-Форум».
Танцы хвостами вперед — это про нас, окончательно свихнувшихся от собственной рок-н-ролльно — сексуальной неполноценности к концу 88-го года. Тогда в последний раз рявкнула и развалилась «Артель», переставшая удовлетворять заматеревших своих питомцев. Теперь уже стало как-то привычно узнавать о планах и поездках друг друга из «Киiвськой правди» — газеты «Молода гвард1я» и вежливо раскланиваться на редких киевских сейшенах.
Удар. Взгляд в потолок —
бесконечное небо.
Спи, мой ГЛАЗ,— ерунда…
Ерунда: уютный «Пассаж» сменился мрачным бомбоубежищем, в котором, казалось, навсегда остановилось время.
замешивать ряды на киселе
своих маразматических
построек
и выдувать из двух
квадратных метров
гармонии тональных этажей
и биться головой о стены продолжая
низко срезанное небо…
В гулких коридорах бомбоубежища «рабботников» гулял безысходный «Охотник». Тогда же появилась странная «Высокогорная астрономическая станция». «Отбросив руки за спину и прыгая до дна» — не лучшее ли подтверждение тому, что пришло время яснее формулировать вопросы и не дожидаться ответов?
Здесь было легко представить, что наверху, кроме «низко срезанного неба» и пепла ничего не осталось. Здесь бесконечные разговоры непременно сменялись любым часом из 24 суточных: рассветом, полнолунием, проливным дождем или мокрым снегом. Здесь по холодным стенам скользили бесшумные тени подвешенного к потолку магического шара, обтянутого нитями. Его потом украли участники ГО — советской гражданской обороны, хранившие в одной из комнат крещатикского лабиринта противогазы и прочую дребедень.
Молчат калибры
до скорой встречи
нейтральный ветер
ломает строй…
Весенние выезды на Западную Украину и в Таллинн, попытка записи в том же бомбоубежище через два плохоньких микрофона: «Станция», «День рождения», «Алабама»…
Мог бы появиться альбом, но подземное бытие кончилось. Следующей точкой для муравьиной троицы стал чердак, именуемый по привычке «подвалом» (все мы — из андерграунда). Комната в безлюдной коммуналке на последнем этаже старого дома: ул. Крещатик, 44, во двор и налево. Сейчас там расположился некий кооператив, а до недавнего времени за поролоновыми стенами и ненадежными замками бытовали «рабботники».
Окончательно благоустроились перед поездкой на фестиваль лауреатов журнала «Аврора». Недельное тусование в Питере добавило что-то неуловимое в их лица и выплеснуло в местный сентябрьский рок-н-ролл новую «ХО» — агрессивную и безнадежную музыку. 24 сентября половина публики, пришедшей в киевский Политех оттянуться, выла от непонятной злости, ибо ще получилось оттяга, на вышло — било по ушам, по почкам, по сердцу: запрещенные приемы вкупе с новой болезнью.
Нужно уметь открыть болезнь
«французский дождь»…
Из всей связки концертов «ХО» я выдергиваю один. 2 октября 1989 года выступление на чердаке для избранных слушателей. Белый пластмассовый поросенок на нитке, порхающий вместе со Слонами и Птицами. Взгляд, раздирающий в клочья фотографии и плакаты на стенах. Мокрый зонт, подвешенный к стойке.
Двери замерли в поклоне
за пределом вдох
одноразовая радость
больше двух слонов
что не птица то летает
если сон как слон
птичьи крылья руки двери
убирайся вон
Все тот же дождь, не французский октябрьский, смывший тусовку из «Люксембурга» и «Морозки». Мы впечатывали в лужи шаги, слегка покачивало — то ли от музыки, то ли от выпитого вина. На следующее утро смеялось «Солнце из лужи над головой»…
Я не ставила перед собой задачи написать хронологический или фактографический обзор. Скорее, это фотографический обзор, приближдающийся по замыслу к книге-вкладышу к так и незаписанному альбому РАББОТЫ ХО. Пачка черно-белых и цветных фотографий. Всего лцшь. Из нее можно составить неплохой семейный альбом — смешной и грустный одновременно.
Я была пристрастна — это видно с самого начала. Так получилось, что на протяжение целого двухлетия мне довелось быть рядом с «рабботниками» — видеть, запоминать.
Сейчас — новый этап, и я не имею права сказать, что в дальнейшем будет хуже. Музыка в духе депрессивного оптимизма — она не только в устоявшихся привычках.
Можно остаться в конце
и в начале свободным…
Но я знаю, что это — время. И оно ушло навсегда. И сегодня случайно проснулось во мне…
Татьяна ЕЖОВА
В конце 1991 года возник новый вариант названия Группы —ХАР- РОТА Б О. Вот что сказал по этому поводу сам Сергей Попович:
— Мы учились играть на собственном материале. Начинали мы с мозговых музыкальных построений, и на определенном этапе почувствовали, что это самодостаточная система. То есть это система, не предполагающая выхода к людям. Способ построения такой музыки — конструктор, и он очень сильно въедается в мозги. Я предпочитаю написать одну песню в полгода.
Начинали мы с умозрительной музыки, то есть это был такой театр-представление… Сейчас мы бы хотели отойти от этого… На
верное, очень полезно послушать Боба Марли, послушать регги, простую, самую примитивную чувственную музыку. То, что мы сейчас сменили название, это откровенная заявка на окончательное прощание с умозрительностью. В старом названии еще можно было отыскать какие-то смыслы, нам это в последнее время было неприятно. А ХАРРОТА БО — имя собственное, и мы считаем, что с этого начинается, наверное, самое главное. Но для того, чтобы о чем-то говорить, нужно, конечно, время…
Из интервью на саратовском фестивале «Перекресток», ноябрь 1991 года.