8 мая 1992 года г. Москва, Парк Горького
С реки несет холодком, какие-то безумные дети бегают среди ранней зелени. Сигарет нет, диктофон, как выяснится много позднее, не работает. Ревякин похож на рок-музыканта времен начала перестройки. И вообще, похож на рок-музыканта.
Я беру у него интервью, как потом окажется, на неработающий диктофон. Ревякин говорит много, охотно, но с такими огромными паузами, что выясняется, — наговорил он не так уж и богато. Ревякин явно не умеет много и красиво говорить. То есть, с разговорной речью у него туго.
Сначала он рассказывает по моей просьбе о своей жизни. Тут выясняется, что детство Димы прошло в Азии, откуда он вынес много Востока в своей музыке.
Один мой умный знакомый склонен считать, что это не столько азиатское детство сказалось, сколько влияние ДОРЗ, на что Ревякин произносит что-то типа: «Мориссон — это голова…»
Если не ошибаюсь, первые записи КАЛИНОВА МОСТА я услышал году в 89-ом. Они были сделаны на плохой магнитофон во время очередного пригородного фестиваля. Все тащились. Все говорили — какая русская группа, какая почва под ногами, какой вокал! Ругайте меня, как хотите, но я уже тогда говорил, что ничего особо русского здесь нет, одна стилизация.
То есть, не в том смысле, что все нерусское — китайское там, или итальянское, нет, просто те самые «русские моменты» были стилизацией. Или были неправильно поняты. Поняты, как нечто присущее русскому человеку вообще. Много говорилось про распевность, про тексты, про музыку, про Сибирь, про мост, про калину…
И теперь выясняется, что действительно — как много народу сами себя обманули из-за вредной привычки любовно приклеивать ярлыки и пришивать эти ярлыки на свои знамена. Не считает Ревякин, что КАЛИНОВ МОСТ должен гордо нести стяг русского возрождения, самозарывания в почву. Вместо служения идее, он потихонечку пытается говорить о своем. И обе его последние пластинки — что «Выворотень», что «Дарза» — это эксперимент над своим художественным языком.
Ревякин не только вырос на Хлебникове, как художник (поэт), но и работает немного «под Хлебникова». Все его неологизмы, которые мы по привычке клеили к знаменам и ярлыкам, и без проверки относим на счет то ли сибирской глубинки, то ли древней Руси — все они придуманы им, Ревякиным. Он сам так сказал. Диктофон мой лажанулся, но я помню все.
Ах так, ах это не диалект сибирской глубинки, это не старорусские выражения! Это даже не собственно Хлебников — это непосредственно Ревякин! Тогда я скажу, не боясь авторитетов— я, московский сноб и пижон, я — ничего не понял. Я долго читал текст на развороте пластинки «Дарза» и не врубился. Мало того, что это не песни, а целая поэма, так она еще и не по-русски написана!
Меня спасло то, что я не большой любитель КАЛИНОВА МОСТА и не хожу ни под какими знаменами.
Парк Горького. Из репродукторов льется удалая английская песня. У Ревякина большие глаза и в них время от времени появляется удивление — похоже, он сам удивляется тому, что говорит или тому, что может говорить.
Да, я слышал про торжественный прием КАЛИНОВА МОСТА в Барнауле, но я не очень представляю себе аудиторию НЫНЕШНЕЙ группы. Молодые эстеты с глотком портвейна в горле, препарирующие каноны православия буддистским скальпелем в руке, дрожащей от восторга? Меломаны, коллекционирующие названия «советских групп»? Я не могу понять. Мне кажется, это остатки той языческой публики, которая сама себя дурит еще с тех времен, когда кто-то первый отметил национальные корни команды. И чем дальше Ревякин будет уходить в свои переживания, чем больше и «хлебниковски» они будут становится, тем больше вопросов возникнет у его слушателей. Пока еще есть сознание, что «это наши…»
Завтра будет праздник. Соберутся «красно-коричневые» и побьют начальника московской милиции. Ельцин будет гулять, здороваясь за ручку с ветеранами. Ревякин с друзьями поедет на природу есть шашлычок, я со своими друзьями в очередной раз напьюсь. Почему Ревякин не переезжает в Москву или Питер?
В свое время он попытался это сделать, но не получилось. Ни Питер, ни Москва не приняли. Сейчас, вроде, у всего КАЛИНОВА МОСТА трудовые книжки лежат в центре Стаса Намина, неподалеку от нашей скамейки.,.
Мне очень нравится, что Ревякин предпочитает говорить не о себе, а о своей группе сразу. Это так приятно, что он не выпячивает собственную личность, как это невольно (или преднамеренно) происходит у многих генералов рок-н-ролла! Еще приятно, что КАЛИНОВ МОСТ не любит играть в больших сборных концертах. Хотя в тот момент предстояло обсудить с Юрой Айзеншписом их участие в концерте памяти Цоя.
Они вряд ли откажутся — все-таки реклама. И Кинчев зовет. А Кинчев — из немногих друзей в мире советского шоу-бизнеса.
Я не люблю Кинчева, а Ревякин его очень любит, это видно по глазам — они друзья.
Реклама — это не их забота, у КАЛИНОВА МОСТА есть директор, он всей организацией и занимается. Ревякин сейчас беден как все, но вовсе не заботится о заработках. Он говорит, что все произойдет само собой.
Лично я — так просто сомневаюсь, что у Ревякина с этой музыки будут когда-нибудь офигенные деньги, что толпы фанатов будут бегать по Новосибирску в поисках его подъезда. Дай бог, чтобы хватило денег, вырванных из рук спонсоров на запись еще пары- тройки альбомов.
Ревякин похож то ли на большого ботанического ребенка, то ли на умную американскую девушку. Мне, как жителю большого города, прямо скажем, столицы, чудится пресловутый налет провинциальности, но я понимаю, что это не провинциальность, что Ревякин просто уже так далеко ушел из нашего мира, что встречаясь с чем-то еще материальным в своей жизни, он хочет это что-то потрогать, поиграть. Правду говоря, Ревякина с нами уже нет.
На прощание он крикнул мне, выпендриваясь: «Прославляй нас!» Гаденыш…
А. Добров, корреспондент «Комсомольской правды» —
специально для «ЭНска».
