Чуваки! Какой прикол узнать, что в полумиллионном городе невест не все загружены, как Уренгой-Помары-Ужгород. Наконец звучит музыка живых не пока ещё людей. Вестимо – каждый в говне, и тот с крылами снова ёбнулся об солнце и вообще замело, но жизнь – она продолжается. И это радует.
Пусть название СЕЛЬСКОЕ НАСЕЛЕНИЕ вас не обманывает: мальчишки выросли на асфальте, и это ясно с первых тактов:
Летела бела лебёдушка,
На крыле весну несла, —
колхозники петь не будут – им, как правило, охота музыки «с гораду». Хлящите! А здесь весь джентльменский набор рефлексирующего городского подростка: жизнь, смерть, Бог, Солнце, Луна, Осень – компактно укладывается в сорок с хвостиком быстротекущих минут.
Каждый в говне, но не каждый осознаёт.
Перевернись, Егорка! (Ой, что это я? Он ведь жив пока…) В общем, это ребятки осознали. Что и повергло их в депрессию, но неглубокую – солнечную. Так, то погружаясь, то выныривая. Плывут они, последним солнцем бабьего лета палимые, плывут… Жаль, что в основном по мелководью. Но глупо требовать мудрости тысячелетий от тех, у кого обрывки детства шуршат под ногами.
И вот новая осень со старым окном
В рваную дыру дверей входит в мой дом
И по полу стелется скользким ковром.
Моя шестнадцатая осень машет крылом.
Всё ещё впереди.
Песни у СЕЛЬСКОГО НАСЕЛЕНИЯ похожи на их депрессию – солнечные, т. е. не очень дерзкие, но очень живые, с искрой. Слышны и ум, и совесть, осталось только с честью по жизни пройти. А жизнь…
Жизнь — она продолжается
Жизнь — она не кончается
Позабыв про отчаянных
Жизнь — она продолжается
И все путем, все своим путем
Днем позже, днем раньше
Мы становимся старше
Огонь с дождем давай переждем
И выпьем по глоточку неба
ЗА ПАМЯТЬ ПАВШИХ!
Приятно было послушать, но шестнадцатилетним (teen-age, если шире) должно понравиться больше.
Дедушка Леннон.
