Кассета, сказали мне, — демо, сиречь заявка. Признаем — обоснованная. Беспокойная нить полуночных строк рвется, бьется, завивается в узлы и рассыпается грудой дымящихся слов. Мечутся слова, толкаются и летят, горя. Им бы прозвучать, прожечь, пробиться. Нервно бьется гитара, захлебывается в языческом камлании скрипичный звук. Тетивой звенит ломкий молодой голос. Ведь начинают бредить, помнить другую жизнь — на заре. На закате — и эту-то с трудом припоминают.
Зарю он и кличет, вечно юный Авсень. Все уже было — жара и морозы, мрак и свет, смех и слезы, рождение и смерть. Все возвращается — гнилые болота, высокие стены, глубокие снега. Но — и солнце ясное, и весна-красна. И подымается вновь Авсень, чтобы строить мосты, идти по ним и нас будить-выкликать в путь-дорогу. По тропинке-ниточке в завтра из вчера.
А срывается голос — невелика беда. И пальцем да мимо струны — не крамола. Лишь бы чувствовать эту нить. И солнце нам улыбнется и на лучах понесет.
“А я не успел”, — голосит он.
Успеешь.
Весна — не опаздывает.
Дедушка Леннон.