— …Раньше у тебя была акустика, ты работал в той самой котельной… Ещё раньше что-то было?
— Нет, когда я уже в котельную устроился. Я приехал с Таймыра, после армии. Мне дали направление в институт, я приехал, в гидрометеорологический институт поступил, на рабфак. Потом бросил институт, пошёл на стройку из-за прописки, и попал случайно в эту общагу. Женская общага строительного треста, в котором я работал – оказалось, что в подвале этой общаги котельная. Я туда перевёлся, тут все эти проблемы с лимитом-нелимитом, пропиской… Так я попал в эту котельную. Ещё когда я на стройке работал, там ещё были все эти комсомольские дела – то есть, не функционерские, а самодеятельность какая-то, слёты, просто ехали в лес, квасили там и проводили всяческие конкурсы. Это было очень сильной традицией, как сейчас КВН, только не было вот этой коммерции, за что я не люблю шоу-бизнес. Я там отвечал за самодеятельность, и сочинял какие-то песенки, переделывал… Потом с кем-то познакомился, стал на концерты ходить… И когда попал в эту котельную – уже своих штук пять песенок сочинил. Начальник меня послушал, — мол, ты в кочегары устраиваешься, надо прослушивание, — сказал, что я им подхожу, и меня туда взяли. Цой только ушёл… то есть, когда я туда пришёл, он там ещё работал. Осенью 87-го года я туда попал. Потом Цой ушёл, Башлачёв в феврале 88-го погиб, это всё я прекрасно помню. Я ещё успел походить на башлачёвские квартирники, познакомиться успел, застал всё это золотое время. Потом все музыканты такие оттуда ушли: Задерий – его по статье выгнали за прогулы, — Цой ушел, как раз все эти айзеншпицы начались. Башлачёв погиб. Остались Начальник, Фирсов… А когда уже Начальник уволился – я там стал начальником, и работал там вплоть до 95-го года, когда всю котельную разогнали. Просто приказ выпустили: всех вот этих вот уволить. Набрали работяг, они там всё ободрали. Там был такой уникальный интерьер, начиная с Цоя все там клеили, клеили, старались сделать, чтоб уютно было самим, гостей там было полно… Набрали туда левых работяг. Прихожу как-то вещи забрать – лежит там какой-то в резиновых сапогах, «Маяк» слушает, всё ободрано, закрашено, свежая краска, всё… Год где-то прошёл, Начальник тот самый опять туда вернулся, опять набрал своих. Они поняли, это было и так понятно, что там можно работать только таким вот коллективом…
— А как потом такой вот, вроде бы плавный, через «Тихо В Лесу!» переход к хард-кору?
— Сначала я всё это писал под гитару, потом мне это надоело, жанр этот себя исчерпал практически, бардовский. В своё время это было нормально, потом, в 90-х годах это всё, мне так казалось, — это всё не нужно. Я много раз где-то выступал, и всё равно это было как-то неполноценно. Тот же Башлачёв, собственно, всегда хотел группу иметь, — то есть, эти барды – это все какие-то несостоявшиеся групповые люди. Действительно, это очень сложно – собрать группу, что-то репетировать, это вообще другая жизнь: или ты один с гитарой, вообще ни от кого не зависишь, дома сочинил чего-то, на работе, где угодно, — сам же куда-то поехал, сыграл. Но таких мероприятий было всё меньше и меньше, и всё равно я себя чувствовал каким-то ущербным. Был, например, традиционный фестиваль рок-клуба, там все в электричестве, и я такой вот выхожу, — понятно всё, такой вот бард. Хотя, принимали всегда очень хорошо. Успех Полковника этим объясняется. Его вписали в шевчуковский фестиваль, он перед Шевчуком вышел, первую песню все орали: «На фиг, на фиг!», — потом овацию ему устроили. Это всегда какой-то героизм: вот так выйти – это довольно страшно. Я сам как-то выступал так по молодости, перед Задерием, — поначалу вообще никто не знает, все выходят из зала, все орут: «На хуй, Задерия давай!», — это очень обидно. Они лично против меня ничего не имели, просто люди пришли на Задерия. В общем, всё это мне как-то надоело, и я сам нацелился, что надо группу собирать. Потом, оно как-то само собой сложилось – всё-таки, в котельной полно музыкантов, работаешь, знакомишься… Был там Дрон, барабанщик модной панковской группы ЮГО-ЗАПАД, потом они распались, и мы с Дроном работали вместе в котельной. Сперва выступали – я под гитару, он на бонгах. В Москву ездили, имели успех. Но хотелось электричества, полноценного выступления. Как-то у кого-то был день рождения, из рок-клубовских деятелей, и мы пошли с Дроном туда, и там я познакомился с Ай-Ай-Аем. Он тогда был в ОБЪЕКТЕ НАСМЕШЕК, потом ОБЪЕКТ распался, а ТЕКИЛЫДЖАZZ ещё не было. Я там где-то на балконе просто песни орал, как обычно по пьяной лавочке, Ай-Ай-Аю это понравилось, мы договорились, что он придёт в котельную и мы там как-то прикинем, как что-то сделать из того, что есть. А я уже тогда такие более электрические песни сочинял, уже их действительно можно было сделать в электричестве, буквально без репетиций. Пошли мы к Коле Михайлову, президенту рок-клуба, он говорит: «Нам должны там какие-то часы в студии, давайте, я вас туда отправлю». Отправил нас на студию «Титаник», — а у нас сейчас везде эти бывшие кочегары, куда ни сунешься. Кроме музыкантов – Мартисов Сашка, звукооператор такой прославленный, он сейчас работает на «Добролёте» уже много лет, — вот и в «Титанике» он работал, и с АКВАРИУМОМ там куда-то ездил – в общем, все у него писались. Мы там записали сразу четыре песни, потом был какой-то перерыв, всё студии не было, потом ещё где-то там штук восемь записали – это всё года два заняло, первого альбома запись, «Тихо В Лесу!». Вообще, у нас была группа ПУЛЯ ДУРА, такой проект. Мы не выступали, у Ай-Ай-Ая в эти два года уже ТЕКИЛА вовсю началась. А мы с Дроном всё в котельной работали. Это 92 – 94-ый годы. А выпустили этот альбом уже в 95 – 96-ом – не помню. В общем, очень долго. Там, в принципе, кое-где заметно, что это порой какие-то акустические песни под гитару, часть, а часть уже – электрические вещи. Именно, что это был проект, Ай-Ай-Ай к этому отнёсся с юмором. Дрон стучал, я пел, Ай-Ай-Ай играл бас и гитары две там прописано. В общем, всё это записали, с Ай-Ай-Аем расстались, — просто так записали, мол, и всё. Надо было свой состав. Тут как раз Дима Винниченко, который тоже работал в котельной, — он в НАРОДНОМ ОПОЛЧЕНИИ играл, потом ТОКИО была группа, ВНЕЗАПНЫЙ СЫЧ, — с многими играл, один из первых таких кочегаров был, цоевский приятель и всё такое. Мы его сагитировали быть басистом, Дрон – барабанщик, а гитаристом взяли Григория Сологуба – он тогда тоже был не у дел. И вот таким составом, — Фирсова взяли директором, — стали репетировать. Это в 94-ом году мы начали, под новый год 95-й мы в первый раз выступили в электричестве. Там были все эти злобные песни: «Рыба», «Жопа», которые сейчас в «Бомбе», потому что тот альбом не вышел, и мы почти весь его переписали в «Бомбу». Я тогда уже наслушался всех этих ГЕНРИ РОЛЛИНЗОВ, — тогда это было актуально, — мне всё это понравилось. ТЕКИЛА тоже начала тогда – NOMEANSNO и такие группы. Я думаю: музыка-то вообще бывает другая, а я всякую хуйню слушаю. Мне захотелось, и давай играть такую вот музыку. Ну, и всё, собственно, подсел на это. Потом, значит, в 95-ом всех разогнали с котельной, я, Димусик, Дрон, Фирсов, — вся котельная тусовка, все по миру пошли. Денег нет, я полгода не работал, не мог работу по душе найти. Потом взяли меня на стоянку сторожем, — один наш бывший кочегар туда пролез и меня затащил. Ровно два года я сидел на этой стоянке сутки через трое. 20 – 30 «Мерседесов», сидишь, ничего там интересного нет, стрёмно. Мы там репетировали потом ещё, прямо в будке. И продолжали выступать с этим составом – с Григорием, Димусиком и Дроном. Где-то с год-полгода мы выступали, потом Дима дочку родил, Дрон организовал другую группу, денег не было – просто сами собой все разбежались. Последний раз мы играли на Пушкинской, 10 – там во дворе каждый год устраивают концерты. Мы там сыграли, и как раз на этот концерт Димусик привёл, по-моему, Ильича как второго гитариста. Откуда он его взял – я вообще не знаю. Этот Ильич не был вообще ни в какой тусовке, незамеченный. Оказалось, что он уже успел где-то поиграть. Но он очень тяжёлый человек, и его везде гонят. Совершенно буквально – только я с ним могу как-то общаться. Уже почти пять лет, — обычно его больше месяца никто не выносит, выгоняют и стараются забыть как какой-то кошмар. Очень тяжёлый человек… Когда эти все разбежались, мы вдвоём остались, и Фирсов ещё, директор. Он нас познакомил с Олегом Грабко, который начальник фирмы «Бомба-Питер», барыга, короче. И тот говорит: «Я вам дам денег альбом записать». Мы: «Ну, давай». «Вот вам 500 баксов, идите в студию». Пошли мы на «Добролёт», там то ли 20 баксов в час, то ли 40. Он говорит: «Вот вам 500 баксов, два-три дня, давайте!..» А нас двое, вообще, причём я ни на чём не играю. Пошли туда. День ушёл на то – не знали, с чего начать. Начали с барабанов, потом бросили, начали под метроном гитару писать. Главное было – первый инструмент, от него отталкиваться. Три дня прошло, мы, может быть, одну песню записали с барабанами. Он говорит: «Нате вам ещё 500». В итоге ему это тыщи в две обошлось, мы все были зелёные, Фирсов с Ильичом ненавидели друг друга, все лезли на пульт, все говорили: «Я знаю, какое ты говно», — мне говорили: «Давай, как ты скажешь», — а я ничего в этом не понимаю, в общем, атасная была запись абсолютно, просто кошмар какой-то. Но записали таки альбом «Жэлезо» вдвоём. Естественно, альбом получился суховатым, должно быть лучше, если бы был полный состав. Состав был всё равно нужен, чтобы играть – не могли же мы вдвоём, под фанеру выступать. У Ильича там были свои какие-то знакомства, и он привёл Шумахера, барабанщика — они вместе учились на барабанах играть. Ильич, он на всём играет, ему всё равно. Из АУ привели Юрку, басиста. АУ уже почти не выступали, это уже ОРКЕСТР АУ называлось, с духовой секцией. Юрка, вообще, на трубе играл в оркестре, работал по контракту, вот только недавно ушёл оттуда. У Свиньи тоже на трубе играл, а у нас – на басу. То есть, это уже полный состав, с директором, со всей фигнёй. Так с тех пор никаких изменений. Полным составом записали «Бомбу», всё очень живо. Вот такая история. Сейчас новый альбом пишем.
— Скоро будет?
— Осенью, надеюсь, выйдет. Пишемся, вообще, на халяву, и из-за этого очень медленно. Там все платные приходят, а нас суют в «окна».
— На «Второй Лестнице» ты выступал, с каким составом? Уже с этим, новым?
— Да… Это есть Екатерина Борисова, которая устраивает все эти фестивали, пасёт акустических людей каких-то, хорошо в этом разбирается, хорошо это всё себе представляет, — такая вот девушка опытная. Она меня пригласила на этот фестиваль, и мы пошли. Акустику играть я не могу вообще, просто мне противно. На фига это надо? И мы пошли все вчетвером, без громких барабанов, потихоньку всё это играли, а я потихоньку бормотал. По-моему, вполне нормально получилось. Мы так выступали раза три, приходилось – то барабанщика не было, то басиста. Где-то полчаса мы можем так играть, через полчаса это уже становится скучным.
— Есть такое мнение, что МАШНИНБЭНД зря поставили одним из первых, потому что после него уже было неинтересно.
— Наверное. Я сам думаю, что всё это бардовское дело… Я лучших видел, я знаю, что я видел лучших: Наумова, Башлачёва, — многих, не только этих. Я ходил постоянно на квартирники, когда был расцвет, и я всё это уже слышал. Они все, молодые, выходят, поют – и я врубаюсь, что это всё я уже лет 15 назад слышал. Темы абсолютно те же, и выходят они абсолютно так же, и понты у них абсолютно те же. Я не могу их всерьёз вообще воспринимать. Не знаю, на фиг это надо, вообще. Понимаю, что причины у них те же самые, всё то же самое.
— Поколение сменилось, пошёл второй круг или третий…
— Наверное. Пусть делают какую-то современную акустику, я не знаю. Я считаю, что МАШНИНБЭНД играет панк-рок такой вот современный. Играют панк-рок сейчас, например, КОРОЛЬ И ШУТ, – я к ним хорошо отношусь, как вот к таким балбесам, — но это панк-рок тот ещё. Зачем он сейчас нужен?
— Ну, они попсу играют самую настоящую.
— Это рок-попса. Я это считаю рок-попсой. Я не занимаюсь роком, то есть, вот этот пафос какой-то – ну его на фиг. Мне жаль, что все делают то, что их папаши уже сделали. Всё какой-то ритм-н-блюз, рок-н-ролл. А зачем это надо? Вы оставьте что-то о себе, представление о своих годах.
— Энергия у тебя прёт здорово. Откуда берётся?
— Это как бы нормально – из пищи. У всех она где-то есть. Я не хочу покрасоваться там, или денег заработать. Это очень важный момент, что мы на определённом, уже очень давнем этапе – я, по крайней мере, а от меня там всё-таки очень многое зависит, — я понял, что не надо вообще думать о деньгах. Вообще. Если вот эту составляющую убрать – настолько становится легко этим заниматься! То есть, мы ничем абсолютно себя не ограничиваем. Я не думаю о том, будут ли по радио крутить – то есть, знаю, что не будут. Я это пишу, сочиняю, заведомо зная, что это не будут по радио крутить, не будут показывать по телевизору. И всё, я об этом не думаю, я абсолютно свободен. Хочу матом ругаться – ругаюсь, хочу орать там, или… Не хочу я на сцене красивым быть, я могу позволить себе встать вот так вот и стоять весь концерт – да мне похуй, вообще! Кому не нравится – пусть не ходят лучше. Я ору и чувствую себя совершенно свободным, и ни о чём не думаю. И оказалось – в общем, я так и думал, — что не я один такой, а может быть, вот такого персонажа и не хватает. Вот я есть такой. А проще всего как быть оригинальным? – Быть собой, потому что насколько каждый оригинален, оставайся собой – и ты будешь оригинальным. Петь своим голосом каким-то – ну, похоже там на Шевчука или ещё на кого – ну так и хрен с ним. Главное – специально не петь похоже. Орёшь просто – это уж никак не подделаешь. Как можешь орать – так и ори. Как можешь кривляться – так и кривляйся. Раз я не один такой – будет и публика на такое. Надеялся как-то на это: будет 50 – 100 человек. В принципе, так и оказалось, одни и те же люди ходят, какие-то поклонники, — не знаю, как назвать, — но ходят эти 50 – 100 человек, их всё устраивает именно в таком виде.
— Крупные выступления кроме шевчуковского фестиваля были?
— Мы выступаем, очень часто.
— В Питере, или ещё куда-то ездите?
— В Москву ездим выступать, там по клубам играем. В Питере играем – бывает, раза три в месяц, бывает, раз в три месяца. Это зависит от сезона.
— А по стране проехаться желания нету? Поскольку столицы музыками перекормлены, а я знаю, что на периферии так называемой довольно много народа любит такую музыку.
— Мне постоянно пишут на гостевую страницу в интернете, я каждый день отвечаю на вопросы. Когда спрашивают, я всем отвечаю: ну как вы себе это представляете? Мы бы поехали куда угодно. Значит. Что нужно: дорога, питание и проживание. Я понимаю, что все бедные, нет гарантии никакой, — но это действительно не получится, потому что устроители не отобьют эти деньги. Какой-то клуб где-то в Казани, говорят: «Приезжайте к нам в Казань». Ну, придёт человек 50 – сколько с них надо за билеты брать, чтобы нам дорогу оплатить и накормить-напоить? А просто так ехать, за свой счёт – я в жисть не поеду, потому что – ну зачем мне это надо? Ну, пусть кассету слушают. При социализме – ради бога: всё было дёшево, всё было весело, езжай, куда хочешь. И опять же, я из нашей группы меньше всех озабочен деньгами. Я вот тут работаю литературным редактором, денег получаю достаточно на жизнь. Ильич, например, вообще не работает – он там где-то уроки даёт гитары, где-то что-то разгрузит, ещё что-то, где-то булочку съел – и нормально. Барабанщик приёмщиком стеклотары работает, басист устроился на пару с прошлым басистом – они по квартирам ходят, ремонт какой-то делают… Опять же, нет времени. По молодости сели там летом и поехали. Или как Башлачёв – доехал до какого-то города, денег на билет заработал и поехал дальше. В общем, пока условий нет. Это надо ехать, собирать зал. А народ скажет: «Кто это там поёт такой? Нам искусство давай!..» То есть, нет аудитории. Приезжаешь в Париж – там RAGE AGAINST THE MACHINE в лучшем зале Парижа. Там есть аудитория, а у нас нет аудитории.
— Там это модно, раскручено, — может, поэтому?
— Нет, там есть на такую музыку слушатели, а есть на такую музыку слушатели. Приезжает какой-нибудь… как его… Рикки Мартин – на него аншлаг. На следующий день приезжает RAGE AGAINST THE MACHINE – на них аншлаг. RAGE AGAINST THE MACHINE сюда приезжали, мы ходили смотреть. Народу не так уж много было. Тома Вэйтса привезти не могут… Главное, что мы сами себе определили, что будем играть и о чём думать, — так и живём, собственно. То есть, обломов нет никаких. Мне дают кассету послушать, я слушаю, и везде чувствую, что они все с оглядкой на кого-то. То есть, играют такой DEAD KENNEDYS, а поют хуйню какую-то, просто хиппаны какие-то – звёзды какие-то там, небеса… Почему? – Да потому, что они хотят, чтобы их по радио крутили. Смешно это…
С Андреем Машниным беседовал С. Ветер.
Питер, редакция журнала «Пятое колесо».
24 июля 2000 г.