…Однажды тёплым летним вечером в компании Лёши Абакшина, рок-барда из города Александрова, я прибыл в гости к Джеку, лидеру московской банды МЕДВЕДЬ ШАТУНЪ. И с тем, и с другим я собирался поговорить за жисть, мало того – с Джеком по моей просьбе уже было сделано интервью для «сДМ», которое он почему-то решил аннулировать. Беседа проходила в уютной кухне Джека под водку и обильный стол, сооружённый хлебосольной хозяйкой Машей, которая также на начальном этапе присутствовала при разговоре.
В.: — …Вообще, всю свою историю пересказывать, наверное, не надо – было интервью недавно в «Одиноком Солнце»…
А.: — Да, там подробно было.
В.: — А ещё где-то, кроме «Одинокого Солнца»?
А.: — В «Хабибулине» ещё было, во втором номере.
В.: — Ну, значит, кто подробно интересуется – отсылаем к тем журналам. А на сегодняшний день вопрос такой. Сегодня ты записал…
А.: — Было дело, «Собачья Свадьба» будет называться альбом. Ещё не свёл.
В.: — Какие планы на счёт этого альбома?
А.: — Вообще-то, свести. Усилиями Саши Фабер и Лёши Маркова, этого замечательнейшего продюсера. И Джека вот ещё приобщить, чтобы он там где-то подыграл, и чтобы получилось это хорошо и весело. Если предыдущий альбом, «Дети Солнца», о тех, кого я люблю, — то этот альбом – о тех, кого я не люблю, о всяких козлах, скажем так. Рисуется обложка, даст Бог, выйдет какая-то кассета.
В.: — Прошлый альбом был достаточно неплохо записан, — ты с ним совался куда-то на предмет издать?
А.: — Да никуда я не совался. Я разослал его по самиздату, и журнала четыре уже написали какие-то рецензии: кто-то похвалил, кто-то поругал. В общем-то, я никуда особо соваться и не собирался.
В.: — А с этим вот, новым альбомом?
А.: — Наверное, тоже… А куда соваться-то? Если только на «Дар», или в «Зоопарк русского рока» к Ковриге, или ещё в пару мест – и всё… Попытаюсь к этим людям…
В.: — О своём литературном творчестве расскажи. Я слышал, у тебя новый рассказ печатается в журнале «совсем Другая Музыка»?
А.: — Ну, если напечатают – «Хеллоу, Америца!»
В.: — Такой здоровый антиамериканский рассказ, да?.. За что ты не любишь Америку?
А.: — За то, что она хочет под себя всех подмять, за то, что она из любого микроскопического события устраивает событие вселенского масштаба, за то, что каждый второй фильм американский рассказывает о том, как какой-то американец спасает мир в очередной раз. А мы как бы не при чём и в жопе. А мы ведь тоже что-то можем. И мы, и Европа в целом, и страны «третьего мира», и страны «четвёртого мира»… Мне кажется, они хотят под себя всех подмять… А по поводу книги стихов – об этом говорили, писали… Вышла книга стихов, называется «Я выбираю ночь», — там стихи лет за 15, несколько текстов песен, но в основном стихи. Лирические стихи, очень разные по настроению: в начале более лирические, а к концу более иронические. Из поэтов мне очень нравятся Саша Чёрный, Александр Блок. Из современных – я не знаю, кого назвать… А к следующему году собираюсь выпустить сборник рассказов, вот «Хеллоу, Америца» как раз туда войдёт. Там будет 12 рассказов, 10 из которых уже написаны. Писателем назвать меня слишком громко, скажем, вот Чехов – писатель был. А я – просто человек, который пытается писать рассказы… Издавать буду в Москве, штук 500, если Бог даст денег наскрести… Рассказы будут очень разные по настроению – и весёлые, и печальные…
В.: — Книжки твои каким образом распространяются?
А.: — Распространяю на каких-то своих выступлениях, в кабаре Дидурова, например, во Владимире у меня выступления запланированы, в Нижнем Новгороде, в Питер я собираюсь поехать… Часть книг просто дарится друзьям и знакомым. Кстати, гораздо приятнее дарить, чем продавать.
В.: — Ну, а если напишет тебе кто-то с просьбой выслать?..
А.: — Конечно, с удовольствием я вышлю. Я не ставлю целью заработать книгами или чем-то. Если получается заработать – замечательно, не получается – ну, что теперь сделаешь?.. Главное – чтобы дошло до людей, которым это интересно, я так думаю… Мы вообще друг другу помогаем, я замечаю в последнее время. Если хоть что-то получается – это потому, что мы друг другу помогаем: Саша Фабер, Джек, — все, с кем мы в одной упряжке. И твой журнал, стати, тоже, — интересно, что в стране происходит. Раньше этого не было, последние пять лет, по крайней мере, я такого не знал. То есть, самиздата как такового для меня не было – я не знал никаких журналов, знал, что когда-то была «КонтрКультУр’а» – и всё. А сейчас могу назвать добрый десяток классных журналов.
В.: — Дай Бог нам не объединиться в смысле «сбиться в стаю», — но как-то между собой взаимодействовать.
Алексей Абакшин записывает песню
«Мёртвые новые русские» для альбома «Собачья свадьба» –
Москва, студия Саши Фабер, 10 июля 2000 г.
Д.: — Кстати, если когда-нибудь буду участвовать в самиздате, в каком-то проекте, или сам буду что-то издавать, — первое, что я напишу – о том, что я лично никогда не читал «Золотое подполье». Потому что все современные самиздатчики, я смотрю, начитались его наглухо. Все об этом пишут, все этим гордятся. Я читал только журнальный вариант, а с самиздатом как таковым знаком только по непосредственно артефактам: «УрЛайт» через меня проходил, «КонтКультУр’а»…
А.: — Ещё такой интересный момент: как я познакомился с «совсем Другой Музыкой». Я играл в рок-кабаре Дидурова, подошёл Джек, представил мне человека, которого звали Денис Третьяков, мы разговорились. Он сказал. Что у них в Ростове есть журнал «Кора дуба», и я Денису послал свою кассету. Получилось так, что эту кассету он переслал в «совсем Другую Музыку», и оттуда пришла бандероль с журналом. Вот, собственно, так и завертелось. Так что, Джек – один из виновников того, что мы здесь вот сейчас сидим. Я предлагаю за Джека и за его семью просто выпить.
В.: — Спасибо Джеку!
/Выпиваем, после чего разговор плавно переходит на Дениса Третьякова./
Д.: — …Значит, как у Дениса вышло с выступлением на «Посолонь» /Акустический фестиваль, прошедший в Москве в феврале 2000 года/. Я звонил Диме Студёному – Дима намеревается делать фестиваль, все дела. Я говорю: есть человек такой из Ростова-на-Дону, Денис Третьяков, талантливейший малый, хочу, чтобы он играл. Студёный говорит: ну, давай, кассетку принеси. Я схватился за голову, потому что Студёный терпеть не может, когда народ матерится, причём делает это без комплексов, употребляя матерные слова как вполне литературные. – Студёного это бесит. Пришлось мне все денискины вещи внимательно прослушать, отфильтровать, я с большим трудом выбрал четыре песни, в которых нет ни одного матерного слова, и сделал два варианта демо: на одной стороне кассеты было «демо для людей» – семь песен, лучших, а на другой стороне – «демо для мудаков». Вот Студёному я отдал второй вариант. Он сказал: ну, у человека есть своё лицо, пусть приезжает. /Общий смех./ Дениска приехал, значит, ничего не подозревающий, — получалось. Я Денису подставу делаю. Но на самом деле, Студёный не такой уж крутой, чтобы каким-то образом Дениску дискредитировать, он не будет ему перекрывать воздух. Просто это был вариант засветить Дениса на большое количество людей. И начинается со сцены: «Бог на понтах, Бога забыли – старого, скучного, глупого. За порожняк фуфло налепили, черти уссались, услышав зубовный скрежет его…» Студёного аж перекорёжило, перекосило слева направо, — он богохульства терпеть не может. Потом он мне говорил: разочаровал, я его в сборник с этого фестиваля включать не буду. Я говорю: и не надо! – Я отснял на видео его выступление, теперь всем записываю… Конечно, выступление Дениски на этом фестивале эффект произвело очень серьёзный. Девочки там ещё смешливые попались в зале, хохотали над каждым вторым словесным оборотом, а Дениску это напрягает, он поёт и злится: чё люди смеются? Я серьёзно пою! – А у него ещё выражение лица, когда он поёт, такое… в общем, бабам нравится, — такого шкодливого свинтуса, причём, он тощий такой, нос крючком, очки – Чикатило такой, интеллигент-ботаник взбесившийся. Он сидит и злится, а когда он злится, у него ещё круче получается, в общем, выступление было – пиздец! Песен восемь или семь он спел – просто отпад получился…
В.: — После первой «Крови» /альбом группы МЕДВЕДЬ ШАТУНЪ/ было что-то?..
Д.: — Вообще, если вернуться к началу, «Кровь» – это не первый альбом. Всё начиналось с трёх акустических альбомов: «Отставной козы барабанщик», «Пень-колода. Альбом для галочки» и «Волкодав». Потом в том же 97-ом году был дописан, сведён и выпущен альбом «Я здесь» — этот уже под названием МЕДВЕДЬ ШАТУНЪ. Делался он два года и делался с совсем другими музыкантами – не с теми, с кем я писал «Кровь». В основном, это были сессионники. По сути, электрический альбом «Я здесь» – это моя сольная работа. Тем не менее, он считается первым альбомом МЕДВЕДЯ ШАТУНА. Альбом «Кровь» был записан на базе группы АРИЯ и часть – в клубе «Факел» во время концерта. Скажем так: была потребность сделать демо, а демо – это три песни и хорош, больше не нужно. А я подумал: а чё три песни делать? Скомпоновал альбом. На обложке так и написано: «demo-LP». То есть, он служит и как демо, и одновременно на тот случай, если нас обломают со студией, чтобы наша нынешняя программа хоть в каком-то виде существовала. Тот альбом, который мы сейчас доделываем, рабочее название «Контрольный выстрел», — он, в принципе, полностью дублирует альбом «Кровь» плюс одна песня. Если повезёт – допишем ещё две новые вещи, то есть, «Контрольный выстрел» будет более полный, чем он замышлялся, по отношению к альбому «Кровь». «Кровь» – это чистое демо, промежуточный рабочий альбом.
В.: — Довольно неплохое демо. С первого же прослушивания я сразу отметил для себя, на душу легло, две песни: «Человек и радиоточка» и «Москва — бардак».
Д.: — Что касается этих песен – были гораздо более мощные исполнения на концертах, к сожалению, не зафиксированные. В принципе, «Москва – бардак» и «Радиоточка» по всем отзывам считаются нашими хитами. Хотя «Москву» так уже заебало петь, и ребят заебало её играть. Мы её уже два года играем…
А.: — Примерно таким же макаром я решил записать вот этот свой новый альбомчик. Ты сам видел, как мы с Сашей пытались соорудить какое-то электричество. Ни хрена не получилось – и без специальных людей не получится, это надо готовить месяцами. Я просто решил: пускай это будет хотя бы в акустике. Если получится. Потому что люди подходят, спрашивают, пишут письма: мы слышали, у тебя есть какие-то новые песни? Хоть в каком-то виде хотелось бы послушать. – Как мне сказала одна журналистка, если песня хорошая – она, даже в акустике записанная, всё равно интересна. Кстати, ты мне сам писал по поводу «Питерской акустики», по поводу которой я ужасно комплексовал из-за этого «FUZZ’a» грёбаного… Но не будем о печальном, да?..
В.: — Я так считаю, что если есть возможность, надо писаться в любом виде. Потому что завтра, может статься. Не будет вообще никакой возможности. Или нас не будет.
А.: — Согласен. Вот я два-три дня попотел, ещё будет сведение, призову на помощь Джека, Сашу Фабер и Лёшу Маркова – что-то из этого выйдет. Пусть это будут песни под гитару, кто-то что-то подыграет – максимальное акустическое воплощение, я надеюсь, получится. Я чувствую, что надо выпустить хотя бы акустику. Если повезёт – то и электричество. Так же, как у Джека…
Д.: — А ты разве не сам собираешься обложку делать?
А.: — Мне обещали люди знакомые что-то придумать. Альбом будет называться «Собачья свадьба» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вот ты как мыслишь это понятие – «собачья свадьба»?
Д.: — Лет 10, наверное, назад видел в какой-то газете карикатуру: граница, как она обозначается на карте, нарисована прямо по земле, два пограничника: один на одной стороне, другой – на другой. И две овчарки: прямо на этой полосе одна другую жарит.
/Общий смех./
А.: — Да… Этот альбом выражает мою нелюбовь к политикам и к блядям в широком смысле этого слова…
Д.: — Кстати, здесь мы пытались записать акустический альбом Дениски «Белые крылья», но половина материала была забракована, в следующий его приезд допишем. В Ростове одного знакомого художника, который для «Коры дуба» очень много рисовал, он попросил разработать обложку к этому альбому. Дениска говорит: альбом будет называться «Белые крылья», а моё тотемное животное – пингвин. Он предложил художнику такой вариант: такой приземляющийся прямо на тебя здоровый пингвин с огромными белыми икаровыми крыльями, который тот держит своими культяпками. А художник ему предложил несколько другое: стоит огромная толпа чёрных пингвинов на льдине, и посреди них такая мёртвая зона, пустой круг, в центре которого стоит такой белый пингвин с закатившимися глазами, обосранный такой весь, зачморённый, — а они так злобно на него зырят…
А.: — Я в своём альбоме хотел что-то сказать о тех, кто заслуживает, чтобы их на хуй послали. Не так прямо в лоб – но есть же какие-то понятия, о которых надо спеть, обратить внимание людей. Если хоть 10 человек. 20 задумаются, скажут: да, блин. Правильно!.. А последняя песня, написанная мной на данный момент, называется «А мы пьём водку (Жизнь без радости)». Ко мне однажды после концерта одна девчонка подошла, которую я давно знал, мы с ней о жизни разговаривали, пиво пили, я пью пиво, а они, ребята, соседи, — водку. И что-то разговорились, и они мне говорят: мы водку пьём не из-за того, что мы алкоголики, а из-за того, что денег нет. – И она мне говорит: Лёша, напиши песню про то, что мы пьём водку, потому что нет денег. И я написал эту песню – «Жизнь без радости». А вообще-то, правильная ситуация: люди пьют не из-за того, что у них много денег и они с жиру бесятся, — а от безысходности. Безысходности в России. А Россия – это не Москва. Я шахтёрам на Горбатом мосту говорил в 98-ом году: Россия начинается через 100 километров от Москвы, а что здесь «мерседесы» мимо ездят – это не Россия.
Д.: — Из-за этого-то, наверное, Россия Москву не любит.
А.: — Да при чём здесь «не любит»? Москва – великолепный город, очень добрый, — а не любят вот этих вот мажорищ, которым главное – под себя побольше подмять.
Д.: — Кстати, по поводу доброты московской. Один из соредакторов «Коры дуба», Шевцов, — он ругается, очень ненавидит москвичей, хотя Юля Теуникова ему очень понравилась, её песни. И вот когда ребята – Денис Третьяков, Миша Малышев – приезжают из Москвы с целыми рюкзаками кассет, материалов разных, — он начинает сразу с ними грызню: вы, говорит, из Москвы какие-то обдолбанные приезжаете, добрые, от вас солнышком сияет. Злыми, говорит, надо быть, гнобить всех и вся.
А.: — На самом деле, Москва – очень добрый, отзывчивый город. Ещё Марина Цветаева писала, что Москва – это огромный странноприимный дом. А вот Питер – не знаю… В Питере я был пять раз, меня там записывали, и я ни хера в Питере не понял. Это холодный город, какой-то чумовой, ходишь там, как дурак. В восемь часов вечера, летом, ещё светло – а на улицах никого нет. А в Москве выйдешь – нормальные живые люди идут, улыбаются…
Д.: — Москву очень сильно портят те, кто приехал полгода назад, осел – и уже называют себя москвичами. На этой кухне уже был такой разговор про лимиту – вот именно лимита и портит этот город. Приехали сюда, устроились здесь ментами, водителями автобусов – и называют себя уже коренными москвичами. А по поводу гостеприимства московского – это относится к настоящим москвичам. Если походить по Москве, можно встретить пару-троечку бабушек, и спросить просто, как куда-то пройти – они обязательно покажут, как дойти, особенно, если эта бабушка – абориген центра. А в Питере почему такая хуйня происходит, почему там народ такой холодный. Город квадратный, ветер с одной стороны залетает, а с другой вылетает. А в Москве он циркулирует…
А.: — Когда я там «Питерскую акустику» записывал, знаешь, что мне там сказали? Люди так сказали: ну, раз ты приехал, мы тебя запишем. Нам похую абсолютно, что ты там поёшь, может, ты Гребенщиков третий, может, гений абсолютный – нам абсолютно похуй, мы уже всё видели и всё слышали, но раз ты приехал – мы тебя запишем. – Вот такой подход. Они врубили, воткнули, всё записали аккуратненько – на, получи запись. Им пофиг абсолютно. В Москве если людям нравится – они говорят: «Да, нам нравится». Я, кстати, Питер не лажаю…
В.: — Ну, тут есть ещё такая фишка: куда попадёшь. Есть люди везде, и есть нелюди везде. К сожалению, людей всё меньше становится…
Д.: — Скажем так: я в Питере хороших людей встречал, принимали нормально, но тем не менее, я Питер лажаю, я Питер ненавижу – только за то, что они ненавидят Москву, только за это. Были споры с этими ребятами, и я им говорю: вот вы Москву не любите, презрительно относитесь, а между прочим, Москва – это большая плотина, в Москву стекается всё говно со всех краёв России, и Москва это говно держит. Рухнет Москва – следующий рухнет Питер. Мы по горло в этом говне, и мы живём, творим, работаем и пытаемся нормально существовать. Не любить нас за это – это просто глупость. Поживи в Москве, хлебни нашего говна – тогда разговаривай…
А.: — По поводу литературы: откуда пошло. На меня большое влияние оказали отец и брат. Брат мой журналист, отец – инженер, но очень много читает. В школе у меня по истории и по литературе были пятёрки, но так получилось, что из школы меня выгнали…
В.: — И после этого ты решил стать учителем…
Д.: — Сельский учитель, бля!..
А.: — Нет, после этого я учился в ПТУ на токаря, работал на заводе. А потом волею судеб оказался в институте, закончил его для себя – не ради диплома, а чтобы стать грамотней, скажем так. В институте у меня появилась куча друзей, там я начал писать песни первые… Институт – это ради самоутверждения, но литературу я всегда любил и всегда к этому стремился. И потрясением для меня было 14 апреля 95-го года, когда я приехал в рок-кабаре Дидурова, просто сел, спел четыре песни, и Дидуров меня взял за руку и сказал: пиши заявление. – Я хотел сказать: куда, в ЗАГС? /Общий смех./ – Нет, в Союз литераторов. Когда я приехал домой и своей бывшей жене сказал: знаешь, куда меня приняли? – Она просто не поверила, сказала: да ты охуел!.. На самом деле, это всё-таки было. И после этого я сам себе сказал: Лёша, коль скоро тебя назвали писателем, давай-ка, начинай писать рассказы. И сейчас вот с десяток рассказов готовы, пытаюсь немножко заниматься музыкой… Вот так всё идёт…
Д.: — По-моему, я был при этом моменте?
А.: — Да, Джек вот был, и это один из первых людей, с которыми я познакомился, и кто очень по-доброму ко мне отнёсся. Мы ещё на природниках с ним вместе играли, в ЦДЛ не раз с ним бухали и пели друг другу песни… Постоянно пересекаемся, очень классно.
В.: — Джек, а у тебя какие литературные пристрастия, коли ты с детства книжки читать любишь?
Д.: — Начинал я с русских народных сказок. Потом разные были советские рассказы – про животных, в основном. Потом был серьёзный перерыв в чтении – это когда в школе началась литература, она напрочь отбила всю охоту читать. То есть, Достоевского я на читал до сих пор и, в принципе, не стыжусь этого. «Преступления и наказания» мне хватило выше крыши. Наверное, когда-то я прочту «Бесов», сподоблюсь…
А.: — А ты сподобься, сподобься!..
Д.: — В детстве, опять же, перечитал почти всего Алексея Толстого – у деда 12 томов его. Конан Дойла читал, индейских писателей всяких… Фантастики много было, Стругацкие были. И потом как-то резко переключился – пошла философия, пошёл Сартр и Камю, на которых я просто засыпал. Но тогда это было модно, и я… «Тошноту» я полностью прочитал, выдержал, у Камю что-то…
В.: — То есть, экзистенциализм тебе не попёр?..
Д.: — Не попёр… Может быть, он каким-то образом осел у меня в мозгах, но читать это было невозможно.
В.: — А стоило того?
Д.: — Может быть… Да всё стоит. Всё влияет, даже зажжённая спичка, от которой не успел прикурить – и она имеет значение в твоей жизни… Фэнтези было много, Толкиен, Перумова до сих пор уважаю. И Пелевин. Пелевина сейчас поругивают и причисляют к попсе – я резко с этим не согласен: чувак не виноват, что его так растиражировали. Гениальнейший писатель, особенно – «Жизнь насекомых» и «Чапаев и Пустота». Среди моих знакомых попадались молодые ребята, которые первым у Пелевина прочли «Поколение П». Я им говорю: дураки. А им нравится. По-моему, «Поколение П» нужно читать после «Чапаева и Пустоты» обязательно. «Чапаев и Пустота» мне репу в клочья порвал, я не ожидал такого. Хотя это и профанация, но впечатление произвело неизгладимое совершенно. Хотя, как на творческого человека, Пелевин на меня не повлиял, потому что к тому времени, когда я его прочёл, я, наверное, творчески уже как-то сложился, закостенел.
В.: — А ты, Лёша, что читаешь?..
А.: — Из русских писателей мне безумно нравится Тургенев, практически весь; Леонид Андреев оказал на меня огромное влияние, особенно на мои ранние вещи. Ещё мне нравится Максим Горький, я могу это честно сказать. Это действительно великий писатель, никакой не «пролетарский», большой русский писатель, не надо из него штампы делать какие-то. Ну, и Алексей Толстой. Этот человек мог писать в совершенно разных жанрах. Из современных нравится Фридрих Горенштейн… В прошлом году у меня было несколько открытий – я прочёл несколько книг, которые давно хотел прочесть. Я прочитал «Лолиту» – великолепнейшее произведение. Набокова вообще обожаю. В этом году прочёл его «Машеньку», «Защиту Лужина» буквально на днях закончил. От Набокова я просто балдею. В прошлом году прочитал ещё одно великолепнейшее произведение, которое меня буквально перевернуло – это «Аквариум» Виктора Суворова. Борис Гребенщиков посвятил этому произведению целый альбом – «Навигатор». Книга сильнейшая.
В.: — Ну, это же сказки…
Ночные бражники: фото на память
Д.: — Это сказки, которые приятно читать. Такие убедительные вещи читать всегда приятно, при этом прекрасно понимая. Что, возможно, это пиздёж. Всегда нужно иметь фильтр, когда читаешь… Кстати, как тебе Кафка? /Алексею./
А.: — Кафка?.. Я живу в городе Александрове, это провинция. В этом городе трудно жить, там мало общения – Ветер вот знает, не так много общения, не так много интересных людей. Там просто иногда не остаётся другого выхода, как сесть за стол и заставить себя что-то писать. Чтобы не сойти с ума…
В.: — На самом деле, одиночество – это великий толчок к творчеству.
А.: — Да-да. Затворничество. Отсюда идёт и Кафка. Кафка однажды заявил: «Я ненавижу всё, что не связано с литературой». Я так не могу сказать, но для меня литература – это не пустой звук. Когда я увидел, что мои произведения напечатаны в нескольких изданиях, когда я по радио услышал, что передают мои песни, благодаря Дидурову, — я понял, что это кому-то нужно, что это действительно интересно. Это даёт стимул к жизни и к творчеству.
Д.: — Стимул это мне не давало. Ну, услышал раз свою песню по радио – приятно. В то же время думаешь: ну, а кто её ещё слышал? Кто её запомнит? – Тем не менее, я никогда не отказываюсь, если мне предлагают эфир и так далее – это для меня не зазорно. А по поводу Кафки я спросил с некоторой подъёбкой – ты часто вспоминаешь Дидурова, а Дидуров, когда на него нападает словесный понос, он очень часто вспоминает Кафку, причём часто всуе и в положительном образе. То, что я успел прочесть у Кафки – это часть «Процесса» и несколько рассказов… Трус Кафка! Откровенный трус, причём в каждом произведении дикая какая-то загнанность, самозакомплексованность. Я его просто презирать начал.
А.: — Это обыкновенный рефлексирующий европейский интеллигент. А что ты хочешь: война на носу, на носу безумие, какой-то конец, — человеку не на что опереться, и единственная опора -= это литература. И он все свои страхи как раз туда выливал.
В.: — Мне с эстетической точки зрения Кафка нравится. Я не буду с художественной точки его оценивать. Но с эстетической точки – в каком плане: человек сидел, можно сказать, на заднице, никуда не выходил, и из каких-то своих внутренних комплексов, внутренних переживаний сумел создать свой мир, огромный мир, который после него… Сюда, например, можно того же Мейринка каким-то боком приплести – то есть, он был близок к этому, но всё-таки свой, ни на кого не похожий мир. Когда читаешь Кафку, понимаешь, что это только Кафка. И больше никто.
А.: — Те же экзистенциалисты – они гораздо более уверены в жизни и в себе. У них больше опор в жизни. Камю был лауреатом Нобелевской премии, Сартр тоже был признанным писателем, известным всему миру… А Кафка действительно был загнан в какой-то угол…
/Диктофон ненадолго выключен, затем продолжает Джек./
Д.: — Со мной на протяжении очень многих лет, вот как существует проект МЕДВЕДЬ ШАТУНЪ, — а этому скоро уже шесть лет будет, в этом году в феврале было пять, — я с музыкантами, с ровесниками своими очень трудно уживался, и у меня в команде так никто и не осел. А в 98-ом я набрал молодых ребят: басисту сейчас 27 или 26, гитаристу – 19, клавишнику тоже где-то 19 или 18, барабанщику – 25, по-моему. Мне же в следующем году будет уже 30. Ну, барабанщик как бы в идеологию не лезет, его дело – стучать по котлам, что он, кстати, делает великолепно. Я на элементарном уровне говорю с ребятами, всуе упоминая группу LED ZEPPELIN, — они не знают, что это такое. Они не понимают того духа, который LED ZEPPELIN вселял в нас, когда мы его слушали ещё на бобинных магнитофонах, — я это время застал. Они не понимают ВОСКРЕСЕНЬЕ раннее – это всё они просто не понимают и не могут понять. Тем не менее, каким-то образом мы уживаемся. Когда только-только МЕДВЕДЬ ШАТУНЪ начал играть в электрическом составе у4 всех моих друзей, ровесников, доброжелателей, недоброжелателей сложилось впечатление, что вот «Джек набрал себе пионеров и теперь строит их». Говорят, это видно даже на сцене. То есть, когда мы играем, ребята себя как-то скованно чувствуют. Хотя, по последней видеозаписи я бы не сказал, что очень скованно. То есть, ребята понимают меня только на уровне музыки, хотя тексты им тоже некоторые нравятся. Хотя, песня «Президент» их испугала, там слова такие: «Эй, президент! Опять по нашей улице ездишь?..» Нас, говорят, перестреляют за это. Я говорю: с меня спросят. А ты сыграй под дурака: какой президент? А мне казалось, «крейзи мент» или «крейзи дед», придумай говно какое-нибудь. Скандалы, идеология группы, имидж группы – это оставьте мне, я сделаю всё, как надо…
А.: — Я скажу, кто на меня повлиял. У меня брат в своё время записал и всё время слушал «Белый альбом» битловский. Он и экспериментальный, и очень лирический, и там ещё до фига всего хорошего. Мне всегда нравились LED ZEPPELIN. Ещё мне очень наравились группы, близкие к британскому фолку: FAMILY, KING KRIMSON, PINK FLOYD, психоделия всякая… А из наших, кто мне последнее время нравится… Вообще, самый лучший концерт, который я видел в своей жизни, — это 93-й год, ДК Вернадского, играла группа НОЛЬ. Они играли втроём и выдали такого – я никогда такого в жизни не видел. Последние три песни я провёл, сидя на сцене. Я забрался на сцену, потому что весь зал ходил ходуном. Это было нечто невероятное… РАЗНЫЕ ЛЮДИ нравятся. Группа КРЕЙЗИ ХАУЗЪ мне очень понравилась. Мне очень приятно, что в стране опять что-то происходит. Поднимается какая-то волна.
Д.: — Как Башлачёв в своё время пел: «Родится мальчик новый за меня, гада, воевать», — вот они, мальчики новые, и народились. В силу некоторых личных жизненных обстоятельств я где-то году в 91-ом был выбит из андерграунда, было ощущение такое: либо уходить в тину, в более цивильную жизнь, — либо устраиваться работать ментом и гасить этих сраных панков направо и налево. Потому что я наблюдал, что вокруг творится: ни чести, ни совести у людей не оставалось. Полный беспредел в понятиях, в элементарнейших понятиях о законах джентльменства, о дружбе и так далее. Всё это полнейшим образом сгнило благодаря перестройке и постперестроечным временам. И вот только недавно, года три назад, я стал потихонечку опять втягиваться, я посмотрел и послушал, что люди делают, почитал новый самиздат, послушал новые записи наших групп — того же Ермена, того же Дениску Третьякова, — я охуел на самом деле: культура – она никогда не гнила, всё равно рождаются и выходят новые люди, причём, не просто талантливые, не просто нахватавшиеся верхушек, — а именно на новом уровне, абсолютно независимом от той классики, которая сейчас мастодонтами считается. От того же «Золотого подполья», от той же отечественной «Энциклопедии рок-музыки» совершенно независимый народ.
В.: — Ну, за молодёжь!..
/Диктофон вновь выключен, затем разговор переходит на Александра Непомнящего./
А.: — …Интересная фигура! Его знают десятки тысяч. Человек, которого отродясь не показывали по телевизору, не гоняли по радио, — но его знают десятки тысяч людей. Что можно сказать об этом парне? Недавно мне дали его альбом «Земляника». Я послушал, и мне этот альбом понравился. Не со всем я согласен, но он очень красиво поёт. Этот человек знает, что он делает. Мне этот парень понравился, в нём что-то есть серьёзное… Вообще-то, это надо уметь: не имея нигде никакой практически засветки, кроме «совсем Другой Музыки» и ещё пары журналов независимых, скажем так, — я не люблю слова «самиздат», я считаю – это независимые издания, они ни от кого не зависят, они издаются сами по себе и пишут о том, о чём им интересно. Этот человек – его знают в десятках, если не в сотнях городов России, это надо уметь.
Д.: — По поводу НБП, исходя из моего прошлогоднего общения с Непомнящим. Я охранял концерт в «Факеле» – это был как раз тот концерт, где Ермен записал свой «Live в Факеле». Там был Непомнящий, его кто-то что-то спросил, такая пара фраз, касающихся НБП и Лимонова, — и он ответил вот так: «Что ж вы прямо причисляете меня к адептам НБП?» – То есть, он как-то удивился; по-моему, он старается держаться в стороне от всего этого. Видимо, люди в нём что-то увидели, они дают ему возможность играть, он это принимает, милостиво съедает угощение, но на ласки и уговоры сердито ворчит, как пойманный волчонок. Что касается меня, — МЕДВЕДЬ ШАТУНЪ не пойдёт играть, если позовут какие-то политики из тех, кто сейчас при власти, то есть концерт в поддержку того же Путина, Черномырдина…
В.: — А за любую оппозицию? За любую – будь то фашисты, будь то «Яблоко» какое-нибудь?
Д.: — За «Яблоко» опять же, не пойдём, а если фашисты позовут – будем играть.
А.: — Сейчас уже несколько раз мне в Александров звонили молодые коммунистические организации, комсомольцы возрождённые, — они мне уже несколько раз предлагали играть и на митингах, и в каких-то их дискуссионных клубах. Они в этом заинтересованы, и я с удовольствием для них поиграю, — просто мне интересно посмотреть, что такое эти люди из себя представляют, посмотреть им в глаза, выслушать их вопросы, побеседовать о чём-то с ними. Это интересно, потому что я чувствую: это живые люди. А для таких, как Путин, для любого истеблишмента, бюрократов и прочих морд никогда в жизни ни за какие бабки играть не стал бы.
Д.: — Зюганов – он такая же морда, грубо говоря, они все мало чем друг от друга отличаются. Что касаемо Зюганова – мы за него уже играли, в смысле, я играл в составе РУССКОЙ ПРАВДЫ. Правда, играли не по приглашению самой партии Зюганова, а по приглашению Станислава Говорухина. И поскольку Говорухин в нашем кругу чисто понаслышке и по фильмам пользовался уважением, мы согласились…
Здесь разговор вновь перешёл на политических блядей и политику вообще, затем – на конец света. В полпятого-пять-полшестого утра все бурно собираются нанести неожиданный визит Гурьеву на предмет попить пива. Затея обламывается, так как адрес Гурьева ночным бражникам неизвестен, а звонить ему, узнавать адрес и тем самым предупреждать о своём появлении никто не хочет…
За окном светает, до тачек и баб разговор так и не доходит.
Москва, 11-12 июля 2000 г.
Алексей АБАКШИН
ЗАБЕРИ МЕНЯ ОТСЮДА
Чесали грудь паяльной лампой, пили водку из ковша.
Сигарет купили пачку – оказалось, анаша.
Рассыпались мелким бесом, да мозолили глаза.
Всё считали то, что «против», оказалось то, что «за».
Всё считали, будто лето, оказалось, что зима.
Забери меня отсюда, или я сойду с ума,
Я сойду с ума.
Пели песни на привале, жгли костры из лебеды.
Все колодцы заплевали – чтоб потом испить воды.
В понедельник мяли кожи, клали печку от угла.
А во вторник били рожи, позабросив все дела.
Всё считали хворь ангиной – Оказалось, что чума.
Забери меня отсюда, или я сойду с ума,
Я сойду с ума.
Продавали воздух в бочках, пряли пряжу из росы.
Ткали золотом кафтаны для голодных и босых.
Ты – Ванюша Карамазов, я – Емеля Пугачёв.
Мы свои братки, в натуре, всех замочим, если чё.
Наша Родина – деревня под названьем Колыма.
Забери меня отсюда, или я сойду с ума,
Я сойду с ума.
Если хочешь стать богатым – покупай себе слона.
Если хочешь стать известным – посылай всех чаще на.
Если хочешь стать счастливым – заведи себе жену.
Для того чтоб жить как Леннон, Нужно выиграть войну.
Коль не хочешь продаваться – Будь как Вова Сигачёв.
Если хочешь стать свободным – всё забрось и стань бичом.
Если крикнули: «Калуга!»- отвечайте: «Кострома».
Забери меня отсюда, или я сойду с ума,
Я сойду с ума.
Я люблю тебя, Россия, дорогая сердцу Русь.
Нерастраченная сила, неразгаданная грусть.
Ты размахом необъятна, нет ни в чём тебе конца.
Ты веками непонятна, лам-ца, дри-ца, гоп-ца-ца.
Сверху – голубь сизокрылый, снизу – холод, грязь и тьма.
Забери меня отсюда, или я сойду с ума,
Я сойду с ума.
РЕВОЛЮЦИИ НЕ БУДЕТ
Посмотрите на эти губы, что привыкли подолгу зевать.
Посмотрите на эти зубы, что привыкли подолгу жевать.
Посмотрите на эти руки, что привыкли поспешно хватать.
Посмотрите на эти лица, на которых пятном пустота.
Ну что тебе надо ещё, приятель?
Ведь есть карьера, жена и живот.
Революции не будет.
Будет просто ничего.
Посмотрите на это небо – вам его не достать пятаком.
Посмотрите на эти погоны охраняющих ваш исполком.
Рот раскройте в немом испуге, видя то, что понять не дано.
Позавидуйте западной жизни, наблюдая цветное кино.
Ну что тебе надо ещё, приятель?
Ведь есть карьера, жена и живот.
Революции не будет.
Будет просто ничего.
Спойте песню про солнечный остров, пусть слова её будут просты.
Посмотрите на милых подростков, обкурившихся до тошноты.
Улыбнитесь на детские лица, что кричат вразнобой «Ура!»
Загляните в глаза ветеранов: там икра боевого вчера..
Ну что тебе надо ещё, приятель?
Ведь есть иномарка, жена и живот.
Революции не будет.
Будет просто ничего.
Ну что тебе надо ещё, приятель?
Ведь есть квартира, жена и живот.
Революции не будет.
Будет просто ничего.
ПОДСОЛНУХИ
Посмотри, как встает заря, прогоняя ночную тьму.
Этот день будет полон ветра и солнца, солнца без края.
Снова ночью горел маяк, но никто не приплыл к нему.
Корабли разбились о скалы, и их поглотила пучина морская.
Винсент, допей свой прощальный абсент.
Погляди за окно, где зловеще раскаркались вороны.
Винсент, настает твой последний эксперимент,
Только пуля излечит тебя от безумия чёрного.
А в лечебнице все ещё спят, и в палатах царствуют сны,
Не похожие на каждодневность мучительной были.
Только стая уже поднялась, и их крылья огромны и так черны.
Они снова закроют солнце, чтоб сделать тебя слепым и бессильным.
Винсент, у меня в груди прохудилась дыра,
В эту дыру дуют ветра, раздирая мне душу на части.
Винсент, подари мне свой холст, мой брат.
Я смирю им жжение безумной, как солнце, страсти.
И смирив свою боль, я закрою глаза и увижу:
Это поле полно цветов, это поле солнцем прожарено,
Эти пальцы полны любви, эти краски полны пожарища.
Растворяется в лете душа, от пьянящего жара сонная.
И, прощаясь с ней, тихо шуршат дети Солнца – цветы подсолнухи.
Винсент, допей свой прощальный абсент.
Погляди за окно, где зловеще раскаркались вороны.
Винсент, настает твой последний эксперимент,
Только пуля излечит тебя от безумия чёрного.
Винсент, я вновь услышу, как тихо шуршат
Дети Солнца – цветы подсолнухи…
ЖИЗНЬ БЕЗ РАДОСТИ
День прошёл в молчанье строгом –
Точно так же, как вчера,
Впереди ещё немного –
Пей, товарищ, до утра.
Через день в цеху работа,
Шум вокзалов, ширь полей.
Чтоб не мучиться от рвоты –
До краёв стакан налей.
А мы пьём водку, потому что нет денег,
А мы пьём водку, потому что нет солнца,
А мы пьём водку, потому что нет жизни
Без радости.
Жизнь без радости.
Жизнь – по большей части проза –
Кружит белкой в колесе.
Если ты не мафиозо –
Значит, будешь как и все
Надрываясь, лезть из кожи,
Стынуть в стужу, преть в жару,
Чтоб хозяин краснорожий
Кушал чёрную икру.
А мы пьём водку, потому что нет денег,
А мы пьём водку, потому что нет солнца,
А мы пьём водку, потому что нет жизни
Без радости.
Жизнь без радости.
И народу дела мало,
Пофиг ветер – всё снесёт,
Лишь бы были сериалы,
Шмотки, бабки – вот и всё.
Всё пропьёт – гармонь оставит,
Чтобы было веселей
Наблюдать, как раком ставят
Русь за тысячу рублей.
А мы пьём водку, потому что нет денег,
А мы пьём водку, потому что нет солнца,
А мы пьём водку, потому что нет жизни
Без радости.
Жизнь без радости.
Сайт Алексея Абакшина в Интернете: www.abakshin-narod.ru
ДЖЕК
МОСКВА – БАРДАК
Под чёрным небом – сизый смог
Здесь был когда-то городок,
Питался деревнями, запивал рекою.
Бревно, кирпич, стекло, бетон…
Сквозь пыль столетий напролом
Шёл город-монстр, крытый золотом-золою.
Москва. И здесь возможно всё:
Поесть икры, взорвать метро,
От Маяковки до Кремля пройтись по крышам,
В трёх переулках заплутать
И чёрта лысого поймать…
Я это вижу не во сне. Я это вижу.
Моя Москва – великий бардак!
С Манежки на Большой Арбат,
Боднув троллейбус, въехал танк,
Принюхался – и не спеша попёр на Пресню.
И журналист очередною
Аллигаторской слезой
Поставил кляксу в списке трупов неизвестных.
Отвоевались, пацаны!
Кто жив – вылазь из-под Войны,
Там у неё, как у фригидной бабы, сухо.
Режим, покой, диван, клозет,
И не выписывай газет.
А ты – ТВ, твой номер – 6, давай порнуху!
Моя Москва – великий бардак!
Разборки, пальцы, “Бэ-Эм-Вэ”,
Рулетка, «мальбора», лавэ,
Собачьи цепи с позолотою на бычьих шеях.
Вор поднялся, влез в князья
И, не спросившись у меня,
Провозгласил мой древний город зоной беспредела.
И, ухмыляясь сквозь усы,
Творя молитву на фарси,
Дешёвый труд кладёт бетон: «Мала деньга платите!» –
Бригада хитрых мусульман
Возводит православный храм –
Благослови свою мечеть, Христос Спаситель!
Моя Москва – великий бардак!
Я вижу, как она бурлит
И синим пламенем горит,
\моя твердыня, моя гордая Столица.
И змей уже разинул пасть,
И в катакомбы, вниз – от нас
И от греха подальше сваливаю крысы.
Глумится враг, забыв о том.
Что в преисподнюю пинком
Не затолкать за просто так, за фуру водки.
Кровавой грязью под сапог –
Извечный лакомый кусок,
Но гадом буду, он застрянет в этой глотке!
Моя Москва – великий бардак!
ОН И ОНА (РАДИОТОЧКА)
Она будила его в шесть часов, минута в минуту.
Он глотал свой завтрак и выходил в серое утро.
А возвращался домой поздно ночью.
Они были вдвоём, он и она: человек и радиоточка.
Последние известия по десять раз на дню –
Не говори потом, что не слышал!
Он молча впитывал концерты по заявкам, интервью,
Объявления, анонсы, афиши.
Но не шёл в тот музей и на этот балет,
И не спешил поступать на заочный.
Странные чувства питали друг к другу
Человек и радиоточка!
По выходным он напивался и лез на рожон,
Хамил и называл её сукой.
Соседям было слыхать, как орали до полуночи
Он и она друг на друга:
Он про то, что всех видел в сосновом гробу,
А она – про пятилетку досрочно,
Он проигрывал спор и засыпал за столом,
Чуть позже глохла радиоточка.
Он мечтал разгрести бардак и сделать ремонт –
Хватало его ненадолго.
Он крошил по углам тараканий сюрприз –
Твари жрали всё подряд, но не дохли.
А забугорный буржуй вновь катил на него
Свою милитаристскую бочку.
И в гневе сжимал кулаки человек,
Тревожно лаяла радиоточка.
Если бы он захотел тишины –
Давно бы повернул выключатель.
Проходившие мимо его дверей
Недоумённо пожимали плечами.
У них всё как у всех: жёны, дети,
А он – нелюдимый барсук-одиночка.
Но он был не один, они были вдвоём:
Человек и радиоточка…
ПИЛОТАЖ
Я допиваю твой спирт и падаю мордой в салат,
Ты обречённо встаёшь, чтоб убрать со стола,
Потом нервно куришь, запахнувшись в халат –
Ещё один вечер насмарку.
А я уже не здесь, я в небе, я иду на таран,
Самозабвенно обрубаю хвосты мессерам,
Четвёртый колом к земле, а мне хоть бы хны,
Вот только жарко…
Стакан воды, разбавленной спиртом.
Ещё стакан – и я победитель.
А там, где я так верю в чудо,
Там, где ты громишь посуду,
Жалобы соседей, смех ментов –
Цена моим победам…
А я пилот, я крут, меня никто не свалит с этих круч,
Ну разве что вон тот сопляк, что выгребает из-за туч,
Моя ошибка и позор – не удостоил новичка
Своим вниманьем.
Не успеваю на вираж, а этот — даром, что юнец –
Зашёл с хвоста и саданул со всех стволов – каков подлец! –
Ныряю в штопор – всё, пиздец! –
Лечу к земле вперёд ногами.
Стакан воды, разбавленной спиртом.
Ещё стакан – и я победитель.
А там, где я так верю в чудо,
Там, где ты громишь посуду,
Жалобы соседей, смех ментов –
Цена моим победам…
Упал, очнулся, Боже, где я? – полулёжа на столе,
В ушах звенит – видать, снарядом в аккурат по голове,
В усах и в бороде засох салат,
В желудке каркает изжога.
Самое время поблевать, потом смотаться за пивком,
Потом… Неважно, что потом. На стуле брошенный халат.
Ключи, записка – вот как… Жаль,
А, впрочем, скатертью дорога!..