НИЧЕГО КРОМЕ ПРАВДЫ О ВЫХОДЕ

Шел олимпийский 1980 год. Силя писал и пел под гитару стремные песни, похожие одновременно на ДОРЗ, Леннона и Аркадия Северного. «Тебе надо послушать Марли»,— сказали Кипарис с Бруком, и компот получился отличный. ВЫХОД — WAY OUT —
ОТХОДНЯК начал играть акустику в две гитары, бонги, скрипку (Заблудовский) и пробовать электричество.
Все шло по кайфу. Альбом «Брат Исайя» (1982) вошел в анналы русско-еврейского акустического рока.
Шел олимпийский 1984 год. Силя и Кипарис пили водку и не играли больше стремных песен.
РОК-ШТАТ первого созыва доживал последние дни.
«Надо петь блюзы и рок-н-роллы»,— сказали Сэм, Благойка и Фомин, и появилась группа СИЛЯ И 666, которая в замужестве взяла название ВЫХОД и записала электроальбом «11 этаж». Все шло по кайфу.
1985 год — электрический альбом «Знаем слово» запомнился фантастической игрой барабанщика Сысоева.
1986 год — начало и конец сейшеновой деятельности, живой альбом
«ВЫХОД в Москве».
Дальше ничего не было.
Шел олимпийский 1988 год. Силя снова стал писать и петь стремные песни, которые записывал в группе МАНЬЯКИ. А на следующий год, 1989,
ВЫХОД ожил и телега поехала. Так и едет. А в телеге той и Коленька Фомин с гитарой, и Феденька Чистяков с баяном, и два Николаевых, Юрочка и Лешенька, с барабанами, и Силенька, конечно, с басухой…

«А если он машет дубинкой—
таков его имидж,
А если он дует в свисток—
это тонкий пристеб…»
С. Селюнин, «Инспектор ГАИ».

Можно начать с моего первого осознанного знакомства с группой (осознанного — потому что исполняемая ими песня «Она несла сумарь» давным-давно внедрилась в анналы улично-гитарной классики, и когда я ее услышала впервые, сказать совершенно невозможно) — и тогда статья эта будет начинаться примерно так:

…И была осень. И был «Авроровский» фестиваль, золотой парк, листья и вода, и солнце, и туман над Масляным лугом (весь, короче, набор штампов в рецензиях на «Питерский Вудсток» — кстати, взятое в кавычки тоже не более, чем штамп). И был пятый день фестиваля — это уже не штампы, это пошло мое собственное! — панк-секс-рок- день, грязный звук, грязные песни, грязные (в буквальном смысле! во всяком случае, здорово обтерханные) исполнители — натуральный, то есть по нашим понятиям, панк, анархия в Соединенном Королевстве, где на королевских штандартах бурой краской намалевано «Задница» и «Дерьмо», а на головах вместо «ирокезов» — которых, впрочем, и не было — гораздо явственнее прорисовывался рваный расейский треух — ибо наш родной, совковый панк отнюдь не есть западный панк — панк-игра, панк-вызов, панк-эпатаж — наш панк есть идиотизм и абсурд нашей каждодневной жизни («Вся жизнь наша — панковский сон» — Олег Гаркуша), а жизнь наша состоит из урлачества во всех его многоликих проявлениях, разбавленного процентов на десять урлацких же корней порывами отдельных интеллектуалов от этих корней оторваться (взять бы томик Фрейда да разложить их на хирургическом столе психоанализа — да фиг того Фрейда достанешь…).

Впрочем, все это к делу — то есть, к группе ВЫХОД — отношения не имеет, а если и имеет, то только в том смысле, что после БУКВЫ О, МАНЬЯКОВ, НЧ/ВЧ и другого прочего смертельно захотелось чего-то принципиально иного. И тут — пусть те, кто знает о тесных дружеских отношениях всех перечисленных выше групп начнут при этом противопоставлении смеяться и тыкать в меня пальцем,— случилось чудо. Появился (простите за невольный каламбур) ВЫХОД. И понеслось: «Она несла сумарь», «Больше презеров», блюз «Машка», безумно смешной и безумно наш, как любовь на батарее парового отопления, «Инспектор ГАИ», «Не могу кончить» и прочее, и тому подобное, регги и ритм-энд- блюз, на хорошем, по крайней мере, ГОРАЗДО ЛУЧШЕМ звуке, с нормальной мелодикой и убийственно стебными текстами — и без всяких претензий на суперсексуальность, суперсоциапьность, параноидальность и «Анаркей ин Ю-Кей»,— просто препесть, короче.

Если учесть, что на этом фестивале я ухитрилась услышать впервые в жизни не только ВЫХОД, но и — ржите опять, матерые и всезнающие— АУ и КРЕМАТОРИЙ, то комплекса непопноценности по поводу того, что ни разу раньше не слышала эту «старую московско-ленинградскую группу» у меня не возникло. Никогда не поздно узнавать что-то новое, даже если это новое на самом деле старое, ибо и старого, но неизвестного для каждого из нас существует непочатый край, и поэтому на Харьковский бпюзовый фестиваль в декабре прошлого же 1989 года я поехала не только из-за Чернец- кого и Наумова — которых по ряду объективных причин можно услышать редко, и чем дальше, тем реже, до исчезающе малой величины — но в известной степени и из-за ВЫХОДА, про который к тому времени мне стапо известно, что в составе его находится Силя-стар- ший (Сипя-младший, по моим сведениям, находился в НАТЕ!), Коля Фомин (из ВРЕМЕНИ ЛЮБИТЬ) и барабанщик Юра Николаев, который запомнился по Харькову исключительно тем, что постоянно просил у всех выпить. В Харькове ВЫХОД играл два раза, первый из них походил на среднее арифметическое между репетицией, хеппенингом и бардаком, где все было не так и не в тему; второй раз было получше сыграно и получше принято («Машку» и «Не могу кончить» харьковская публика даже ухитрилась за сутки запомнить) — и Сипя с его внешностью усталого ковбоя (а точнее, эмигрировавшего в Америку и ставшего там ковбоем Ива- нушку-дурачка) вызывал смутные ощущения и ассоциации с хорошим западным ритм-энд-блюзом и исконным неурлацким панком, . и вообще tee было в кайф, и я мысленно поздравляла себя с тем, что откопала себе еще одну хорошую питерскую группу — а этим в последнее время побаповать себя стало очень трудно. Потом написала две статьи — про «Аврору» и про Харьков — ив обеих честно упомянула про ВЫХОД, ибо имею привычку писать о том, что нравится, уподобпя- ясь при этом писателю Горькому А. М., который, как известно, «ходил по России и писал, что видел. А чего не видел, про то не писал». Потом забыла об этом.

Второй этап моего знакомства с ВЫХОДОМ начался в тот день, когда мне позвонил Игорь Сивицкий и попросил — поскольку читал то, что я писала, и понял, что к группе, менеджером который он имеет быть, я отношусь хорошо — написать о них маче.риал. И вот с этого можно ‘ibino бы тоже начать статью, и тогда это выглядело бы так:
…Социальный заказ, кроме всего прочего, заключался в том, чтобы написать не просто статью как таковую, а статью «несовковую» и «андеграундовскую». Что есть критерий «андеграундовости» для тех, к кому эта статья в результате должна попасть, я не знаю, и поэтому сначала долго-долго пыталась это понять. Так и не поняпа для них, но поняла для себя, что независимо от качества изготовленного — изготовляемого в настоящий момент — печатного продукта, андеграунд в нем будет присутствовать хотя бы на уровне под сознания, ибо мерилом его будет сам предмет — то есть Силя, Сергей Селюнин, питерский музыкант 32-х лет от роду — и сама эта цифра есть тоже андеграунд, потому что как еще назвать то, чем занимается 32-летний бывший инженер, если за свое занятие он не получает многих тысяч, не собирает стадионов визжащих девочек, если о нем не пишет Садчиков в «Смене» и Ша- вырин в «Московском комсомопь- це», и еспи он не выступает с пубпич- ными предложениями нести под крики «Ура!» свою бессмертную душу на Запад, чтоб обменять ее там на ширпотреб и возможность удостоиться личной беседы с Дэвидом Боуи? Натурально, андеграунд. Чем занимается старый — или не очень старый — хиппи ныне, когда мода «на хиппизм» столь же широка и бесстыдна, как мода «на проституцию», а слово «тусовка» обрыдло газетными заголовками до полного исчезновения смысла? Тусуется, и ЕГО тусовка суть истинна и нормальна, как образ жизни, а не газетная мода. Андеграунд Сили есть андеграунд старого доброго питерского музыканта, из вечных тусовщиков, которые записывают единственный НОРМАЛЬНЫЙ альбом где-нибудь в 82-м году, а остальных альбомов нет и неизвестно, будут ли к 92-му, зато есть пропасть грязных репетиционных и зальных записей, некоторая популярность («И я пеп десять лет, и наконец стал известным певцом — в кругу друзей»,— это не Силя, это СТАРЫЙ Гребенщиков), и которые, к счастью, не испорчены жизнью «не-звезд», еспи под «звездами» понимать тех же вечных тусовщиков, но по иному раскладу судьбы и в связи с перестройкой, демократией и гласностью внезапно оказавшихся мессиями, ныне торжественно кпянущимися, что никогда и ни под каким видом тусовщиками не были, в Сайгон не ходили, и что такое «система», не знают.(Меня в этом смысле добило одно интервью того же БГ: «…Со мной на факультете математики ЛГУ учился парень, который впоследствии стал «пророком» хиппи. Живет где-то в Пскове, ходит грязный, нечесанный. Кто он по сути? Неудачник». Конец цитаты. Очевидно, «удачник» — это сам БГ, который за нескопько лет переквалифицировался из «грязных и нече- санных» — «АКВАРИУМ это не группа, а образ жизни» — в чистые и чесаные, тщатепьно скрывающие тот факт, что еспи АУКЦИОН «отправился в Европу показать в Париже жопу» и неппохо со своей задачей справипся, то американское приключение БГ кончилось тем, что Америка показала ему несколько другое место.) Силя — это тот андеграунд, который выкристаллизовался там, откуда ушли пророки и халтурщики, и остались те, кто со спокойной совестью делают свое дело. Черт его знает, почему человек не озлобляется, наблюдая много лет, как его обходят в славе и деньгах его сверстники и сотусовщики — а для Сили критерием истинного рокерства является именно принадлежность к старой питерской тусовке — но можно предположить, что он знает нечто такое, что помогает ему чувствовать себя правым. Может, это что-то — музыка, у истоков которой Моррисон и Боб Марли, не зависящие ни от перестройки, ни от чего другого, а только от таланта того, кто пьет из этих истоков, и если Моррисона в его темах маловато (хотя Силя утверждает, что он присутствует там на уровне подсознания), то Марли — другое дело: если кто-то и делает сейчас в Союзе стопроцентный регги, то это именно Силя («Он мой друг», например, и многое другое).

…Да и вообще отстать бы от человека, который просто и хорошо делает свое дело, не приставать бы к нему с дурацкими вопросами о том, где он родился, когда учился и кого любит — а впрочем, мое интервью с Силей без диктофона и даже без шариковой ручки и стало просто трепом, без непюбимой им официапьщины, и если сформулировать в одной фразе впечатления от получасового разговора между чаем и пповом в НЧ/ВЧ (что это такое, объяснять незнающим не буду, ибо этот кусок Питера рациональному объяснению не поддается), то это будет банальное, но верное, как любая аксиома: «Силя — хороший человек». И это самое главное. Можно, конечно, вдаваться в подробности, и тогда обязательно нужно будет сказать, что он еще и хороший текстовик — песни его при всей незамысловатости тематики очень гармоничны, крепко сбиты («Фомин ругается — ты, мол, пишешь, как Жванецкий»,— сказал Силя) и полны редкостно тонкого и едкого стеба, который я бы выделила в особый жанр — жанр рок-демагогии, хотя он и возражал против такого определения. Гармоничные тексты — где слово и музыка взаимодопопняют друг друга — на моей памяти имели только МИФЫ в пору своего позднего и недопгого расцвета (где-то 82-й год), но и их портила некоторая декларативность, а иногда и нудноватая назидательность. Силя же все ставит с ног на голову, и некоторые его тексты назидательны до такой степени, что их можно разобрать на позунги, как стихи Маяковского, и таскать по городу на первомайской демонстрации — но этот великолепно подобранный блок штампов рассыпается от одной фразы («В мире, где правит порок, я так торчу с твоих ног…») — шедевр в этом смысле его песня «Больше презеров» — и сквозь осыпающуюся штукатурку совдеповской словесной эквилибристики на свет торжественно выползает во всей красе его величество стеб, посреди которого невозмутимо распопагает- ся Силя, выпевая все это хулиганство с убийственной серьезностью на лице. «Послушай, а ты ведь злой,— сказала я ему.— Ведь вся та урла, что торчит на твоих песнях, не понимает, что ты ее-то и выстебываешь».— «Да нет, я себя злым не считаю»,— убежденно ответил Силя, и, наверное, он прав, потому что жизнь наша — вот ведь Гаркуша! — действитепьно панковский сон, и реапии этой жизни, смешные для одного, священны для другого, и обыденны для третьего, и персонаж знаменитой Сипиной «Машки» — родной брат Ильф-Пет- ровского Лоханкина — проклинающий свою неверную возлюбленную на единственно доступном ему языке коммунальной кухни, не только смешон, но и трагичен, и немного страшноват — если брать блюзы, высокие и прекрасные, которые мы, все мы, жители огромной-преогром- ной коммуналки, можем понять и пересказать только так: «Машка, я твой парень…». «Вань, скажи мне что- нибудь нежное…» — «Ну, хошь, я тебе руку запомаю?»— это наши, наши анекдоты, грустная и страшная правда о нашей жизни.

«Я маленький винтик большой машины.
Ты маленькая гайка большой машины.
Кому какое дело до нашей любви.
Кому какое дело до нашей любви)..»

Однако вряд ли Силя имел все это в виду, когда писал то, что писал — и «Кайф», и «Вандализм», и «Раздевайся, дорогая», и «Не могу кончить» (снова «тамошняя» вещь, в частности Род Стюартовская «Мэгги Мэй» на совковый лад) — так же, как вряд ли задумываются над подтекстом те, кто это слушает — он просто пишет, поет, как поется — иногда один, под гитару, и это звучит сильно и здорово, а чаще с группой, и тогда берет в руки бас — потому что басиста не найти, во всяком случае, такого, какого надо — да и Фомин, в общем-то, по Силиным словам, не совсем подходит, и Николаев вечно пьян… в общем, все, как в нормальной нашей андеграундовой группе, и все равно, какой год на дворе и какой политики придерживается ныне министерство культуры — все равно нет ни денег, ни аппарата, ни записей, ни рекламы, ни музыкантов — по крайней мере, чего-то из этого всегда нет, даже если есть все остальное — и значит, можно и дальше мотаться по гастролям и тихо, спокойно и уверенно выступать, зарабатывая себе аудиторию (Силя в этом отношении придерживается принципа «курочка по зернышку клюет», не впадает в амбицию и не рвется покорять пространства и миры — все и сразу! — и по- своему он прав) и немножко на жизнь, и ждать своего часа, который в общем-то уже наступил и длится лет десять, а может, и нет…

«…и только растет она,
Все выше растет она,
Плод моих трудов и стараний —
Куча дерьма…»

Дай Бог, чтобы хоть это оказалось неправдой.
Е. БОРИСОВА.


Обсуждение