«А Наумов, значит, уехал. Уехал… А мы остались. Но скоро не останется никого, кроме жлобов и мажоров. Людей же, настоящих людей, все меньше и меньше. Одни уезжают в лучшие страны, другие уходят в лучшие миры. Но что же остается нам? Вся грязь, убожество духа, могилы и воспоминания о тех, кому верили. Ну неужели Юрка сможет там со своими песнями?! Он обещал вернуться в 2000-м году… Какой бред! Даже если он вернется, будут ли среди его нынешних поклонников те, кто согласится верно ждать десять лет? И будет это уже не тот Наумыч — «неприметный солдат рок-н-ролла, не помышляющий стать офицером», а респектабельный, спокойный и сытый на фоне общего совдеповского одичания Юрий Наумов. Жаль. Хотя, если ему там хорошо, пусть оно так и будет. Прости мне этот грустный монолог. Я все прекрасно понимаю, и я уже не салага, чтобы рыдать: «Мы ему так верили, а он нас предал!» Но знаешь, ведь все понимаю, что Юрке лучше будет за кордоном, а Саше Башлачеву легче было уйти, чем жить, а вот ведь все равно больно. Бездарная страна, которая кидается талантами, не щадит порядочных людей, и, жлобея, гибнет сама…»
(Из частного письма).
«Мама, нет гарантий от ран,
Мама, заступившим за грань…
Мама — я о тех, кто рожден, чтоб играть».
Ю. Наумов.
Странные вещи происходили с этим интервью. Взято оно было еще в сентябре 1988 года и предназначалось для газеты «Советская молодежь» (г. Рига), но в силу самых разных причин напечатано так и не было. Позже возникали еще какие-то варианты, все это перепечатывалось, отсылалось, возвращалось, медленно, но верно теряло актуальность… Теперь Юра уехал в Штаты, и сразу кто-то что-то стал писать, публиковать, объяснять, вспоминать, и не моя вина, если эта публикация будет понята так же. Но мне кажется, что Юрка—явление в нашем роке уникальное, единственное в своем роде, и хотя кое-что в этом давнем интервью уже немного устарело, потеряло прелесть сиюминутности— все же, все же…
— Юра, немного биографии…
— Родился в 1962 году в городе Свердловске. Образование — неполное высшее медицинское (ушел с пятого курса мединститута).
— А музыкальное образование?
— Ни малейшего. И слава Богу.
— Работа, учеба каким-то образом повлияли на творчество?
— На творчество, пожалуй, повлияло пребывание в мединституте, в смысле терминологии, применяемой в текстах песен, а так работа и творчество не пересекались.
— Когда ты первый раз взял в руки гитару, и были ли на это какие-то нестандартные причины?
— Как свой собственный инструмент — 30 января 1974 года; этот день я запомнил на всю жизнь. Нестандартная причина была: я хотел стать звездой рок-н-ролла.
— Твое первое публичное выступление — где, когда и как?
— Смотря что считать публичным выступлением. Если это — выступление на публике вообще, то на квартире в Ленинграде в январе 1985 года; аудитория — около 20 человек, принимали сдержанно. Если публичным считать выступление обязательно в каком-то казенном доме с посадочными местами, то тогда уже где-то в 1986 году, просто не вспомнить подробно. Обошлось без явных провалов, но выступать в залах я недолюбливаю.
— Для тебя твои стихи — это прежде всего тексты или собственно стихи? Ты так тщательно работаешь над словом…
— Исключительно тексты. Я действительно много над ними бьюсь, но они вторичны, т. к. идут от музыки.
— Если сравнить ранние твои тексты и то, что ты пишешь теперь — ты идешь к усложнению символики, формы. Насколько это естественный процесс?
— Был период, когда я говорил просто о простых вещах, потом я научился говорить сложно о простых вещах, относительно недавно я научился говорить сложно о сложных вещах. Мне осталось последнее и, наверное, самое трудное — суметь сказать просто о сложных вещах. Вот такой процесс.
— Кто на тебя повлиял из западных и наших музыкантов?
— Стою на трех китах: БИТЛЗ, ЛЕД ЗЕППЕЛИН, Майк Науменко. Это три последовательно, с разрывами в несколько лет, пережитых потрясения, которым я должен быть благодарен, если состоялся, как музыкант.
— Вообще считают, что ты блюзовый человек…
— Правильно считают, это действительно так.
— Кого ты любишь теперь — из западных, из наших?
— Из ихних — Питер Габриэль, Роберт Плант, фрагментарно — ДАЭР СТРЕЙТС, остальное очень уж выборочно и по кусочкам. Из наших — слово «любишь» не подойдет по масштабам. Из того, что симпатично — НОЛЬ, сценическая (не студийная) АЛИСА, ДЖУНГЛИ, Саша Пантыкин (экс-УРФИН ДЖЮС). Есть ряд начинающих ребят с предположительно высоким потолком роста; в Питере это группа ГАДКИЕ ЛЕБЕДИ, рок-пианист Дима Ермаков по прозвищу «Фифа», Кирилл Комаров (экс-автор песен для группы ПРИСУТСТВИЕ). В Москве — Вадик Бурштейн по прозвищу «Маугли», Игорь Чумычкин — шикарный, на мой взгляд, гитарист, он сыграл все сольные партии в моем новом альбоме. Я человек малоконтактный, многих просто не знаю, но мне ясно одно — в стране есть крутой молодняк, который заявит о себе в начале девяностых, если, конечно, им до этого не открутят головы. В общем, есть кому продолжить.
Под «новым альбомом» Юра тогда имел в виду т. н. «третий электрический», «Перекати-Поле». Игорь Чумычкин от Наумова со временем перебрался в АЛИСУ. Кира Комаров выступает сольно, записал два магнитоальбома; наиболее близкий по духу к тому, что делал здесь Наумов, человек.
— Расскажи о своих отношениях с Башлачевым.
— В лучшую пору они были где-то между шапочными и приятельскими, поближе ко вторым. Он был, безусловно, гигантским мастером слова и прекрасно сознавал это, полностью отказывая в этом мне, с другой же стороны он видел во мне самобытного гитариста, и, как мне казалось, слегка комплексовал по поводу своего владения инструментом, хотя в русле своего искусства его несложная манера игры была вполне самодостаточной… Я считал его гением. Думаю, мы потеряли величайшего скомороха из когда-либо рождавшихся на этой земле.
— Почему ты переехал в Ленинград? Как он повлиял на твои песни, на все остальное? Останешься ли ты жить здесь?
— Не вдаваясь в подробности, скажу, что это было ЖИЗНЕННО необходимо. Питер развеял многие иллюзии, подкинул много альтернативной информации для размышления, помог мне осознать свою чуждость ему, понять, что я «континентальный» художник, приехавший к «островитянам», и своим неприятием вытолкнул меня в Москву, спасибо ему за это! А дальше? Посмотрим…
— Расскажи о работе в студии.
— Сплошная нервотрепка, больше нечего сказать.
— Юра, вот ты записал уже третий «электрический» альбом, но многие считают, что в акустике тебя слушать лучше. И дело не в стереотипах восприятия, когда сделанную в акустике вещь не принимаешь в электричестве. Дело в том, что на акустических сейшенах возникает некая особая атмосфера, аура, которая рушится, «спрямляется» в электричестве — будь то в записи или живьем. Что скажешь на это?
— Ну, что скажу… Я играю на акустической гитаре больше 14 лет. Даю акустические сейшена более трех лет. Тысяча дней кропотливого труда, опыт, оттачивание нюансов, распределение энергетики концертов и многое другое. Я не с кондачка постиг эту «кухню». И вот теперь, когда я заматерел как акустический художник и принялся за электрические проекты, практически с нуля, не имея ни опыта, ни достаточных средств, ни благоприятных условий, мне говорят о моих первых шагах — нет, чувак, не канает, в акустике все круче!.. Потерпите. Дайте въехать в эту эстетику, в эти вибрации, в ЭТУ кухню. Я чувствую — там что-то забрезжило. Это будет другая аура, но не слабее. Просто пока эта аура молоденькая, зеленая и сопливая, ее надо поставить на ножки.
Все же незадолго до отъезда как-то в разговоре у Юры проскочило: «И тут я сказал себе: «Какой ты, к черту Джимми Пейдж? Ты же Пако де Лусия!» А впрочем, будущее покажет…
— Слышат ли тебя, понимают ли те, кто тебя слушает? Вообще — какие тебе нужны слушатели?
— Тяжелый вопрос. Вообще я счастлив, когда люди врубаются в то, что перед ними — Музыкант. Я понимаю, что своими текстами я сделал все, чтобы это усложнить, но тем не менее, когда ЭТО понимают — в кайф, а уж о том, чтобы люди врубились в то, что здесь полноценный сплав слова и звука, я уже и не мечтаю. В столицах понимают лучше, чем в провинциях; особенно в Москве. Очень много людей, которым малодоступно то, что я делаю, с другой же стороны, очень много башковитых, логически мыслящих, которые относятся к песням потребительски, как к задачкам для мозгов. Гораздо реже встречаются умные люди, у которых бы голова не перевешивала сердце — мне вот такие нужны. Другой вопрос — нужен ли я таким?
— Есть ли у тебя потребность в самоутверждении — через музыку или как-то еще?
— Конечно! Я как в 5-м классе сбрендил на БИТЛЗ, так все хотел стать звездой рок-н-рол- ла. Мне уж, старому дураку, 27-й год пошел, а все без перемен — звездой рок-н-ролла и никаких! Мне иногда даже самому интересно — ну когда же кончится эта тягомотина?
3 мая Юре исполнилось уже 29 лет. Тягомотина же имеет шансы кончиться с положительным результатом, но, к сожалению, уже не в России…
— Насколько тебя устраивает то, что о тебе пишут в прессе?
— Ну, в нашей солнечной стране по старой доброй традиции нормально принято писать о человеке, когда он выходит за пределы досягаемости, как то: умирает, окончательно сходит с ума, уходит в монастырь, уезжает навсегда за границу или дает какой-либо иной толчок к переосмыслению себя, своей судьбы и своего искусства. Конечно же, оптимальный вариант — смерть художника, у нас это любят. Судьбы Галича, Высоцкого, Тарковского, Сидура, Башлачева и многих других тому примером. Что касается моей скромной персоны — пока я не вышел за упомянутые пределы, было бы странно, да и забавно ожидать чего-нибудь приличного, не так ли?
Тут Юра, как и во многом другом, оказался прав. Писали о нем мало и редко, но как только он уехал — вся рок-н-ролльная пресса запестрела фотографиями и «отходными», в половине случаев — наспех сляпанными и совершенно фальшивыми… Ну что ж, подождем, что будет дальше.
— Если бы была возможность начать все сначала?
— В то же время и в том же месте? Ну знаете, с меня и одного раза вполне хватает… Как там у Гребенщикова: «…я устал быть послом рок-н-ролла в неритмичной стране…», так, кажется?
— Твое отношение к наркотикам и другим стимуляторам?
— Обхожусь без них, но не чувствую за собой морального права обвинять тех, кто без них не обходится. Каждый торчит на своем. А кто ни на чем не торчит, торчит на том, что не дает торчать другим.
— Любимые поэты, прозаики?
— Саша Черный, Михаил Булгаков, Марк Твен.
— Религия в твоей жизни?
— Непростой вопрос. Порой я ощущаю Бога, но не могу это ощущение спроецировать на человекоподобное существо. Это косноязыко звучит, но на сегодня мне не выразиться точнее.
— Твое отношение к Востоку?
— Я как-то проскочил мимо этого, но думаю, что философия и религия Востока — такой же полноценный коридор для постижения мира и самосовершенствования, как любовь, искусство, христианство или любой другой коридор. Он действует, и это главное. Он — не для всех, и это нормально.
— Собираешься ли ты, подобно многим, прорываться на международную арену? И если да, то зачем?
— Хотелось бы. Там — материальная база. Это старое и глубокое противоречие России — богатый и высокий уровень идей при бедном и низком уровне воплощения. Для художников — на уровне красок и кисточек, для кинохудожников — на уровне качества пленки и съемочной аппаратуры, для музыкантов — инструментов, студий, грамотных звукорежиссеров. Короче говоря — иконы Рублева в исполнении Лондонской полиграфии. Жизнь коротка, и стоящих идей не так уж много, хотелось бы донести их в максимально пристойном для своего времени виде.
— Банальный вопрос: твои планы?
— Петь, играть, делать альбомы.
— А как бы ты сформулировал главную идею того, что ты делаешь?
— Я пытаюсь осуществить себя.
— Возникает ли желание «жить, как все»?
— Иногда да. Порой очень устаешь от бездомности.
— Твое отношение к любви. Да и есть ли она?
— Ну, это не вопрос! Конечно есть!
«Ты знаешь, у меня в общем-то есть ощущение, что в последнем десятилетии века я приеду сюда. Не уверенность, а ощущение. Я сильно изменюсь в нюансах, да и музыкально, пожалуй. Наверное, не меньше, чем со времен Новосибирска по сию пору. Надо двигаться. Это кормит меня. И я не хочу создавать из своей жизни легенду, как Брюс Ли или БГ. Блюз за такие вещи наказывает, уж я-то знаю, да и ты, конечно, тоже».
(Из письма Ю. Наумова).
Катя БОРИСОВА.
