Эти несколько листов уже из архива. Наткнулся случайно. Предыстория следующая. Когда вернулся в Архангельск с похорон Виктора, слишком многие спрашивали, как там все было. Но рассказывать оказалось просто невозможно. А люди не отставали. Несколько исписанных листов оказались спасительным выходом. Теперь их перечитать или править рука не поднимается. Да! Там, на фото совсем юного Цоя (не сразу и узнаешь…) два снимка: справа — в час погребения на кладбище в Питере, слева — во время панихиды по Виктору в кафедральном соборе Архангельска.
Н.Х.
Фото: С. СУПАЛОВА (Архангельск), Н. ВАСИЛЬЕВОЙ, С. ЛОСЕВОЙ (Питер).
В Ленинград я вылетел первым рейсом в день похорон… 19 августа в 7 час. 15 минут утра. Машина из аэропорта Пулково летела быстро, и все же успел едва. В арке рок-клуба на Рубинштейна стояла плотная масса людей, многие с цветами. В полном молчании. Потом мне рассказывали ребята из президентского совета Ленрок-клуба о жутких днях и ночах перед похоронами, когда девушки пытались вскрыть вены и пришлось прибегнуть к помощи медиков. Ведро с холодной водой все время стояло наготове — глубокие обмороки случались часто. Ребятам даже приходилось на ка- кое-то время выключать звучавшую запись — в публике от музыки «Кино» начиналась истерика. Массовая истерика. Выразительная цветная фотография размером примерно 40×50 все время была у стены под старым тополем. Она стояла тут и сейчас. Глуховатый голос Виктора слегка замедленно, в обычной своей цоевской манере не то пропевал, не то проговаривал: «Постой, не уходи. Мы ждали лета, пришла зима. Оркестр играл туш»… Охватившее людей оцепенение не отпускало. Никто почему-то не решался войти внутрь двора. У портрета Виктора горела свеча. По периметру, плотно прижавшись к стенам, сидели все в том же оцепенении. Какое-то время я тоже не решался сдвинуться с места, пока кто-то из наших не заметил, не стал звать энергичными жестами. Внутри клуба было как-то непривычно угрюмо и пусто, несмотря на то, что весь зал занимали сидящие люди. Николай Михайлов собирал последние вещи, которые надо было увезти с собою на кладбище. Саша Ляпунов и Андрей разбирались со шнурами. Дима Левковский ушел за машиной. Что-то делал Скандал. Были Ольга, совсем бледная Наташа Веселова, Света Лосева и кто-то, двое-трое не больше, еще. Люба напоила меня чаем. Подьехал «Ниссан» за аппаратурой и «РАФ» за нами. Я помог погрузить колонки. Машина уехала. Подъехала другая — с Макаревичем, Абдуловым и еще двумя людьми. Они прошли в клуб. Побыли минуты две. Коля сказал им, чтобы ехали следом. Выходя, я заметил старые надписи на стенах и каменной лестничной ступеньке. Они появились тут, еще когда Виктор был жив. «Витя, ты наш наркотик», «Мы все умрем за тебя», шел перечень городов, где его ждали. Писавшие вряд ли знали, что в этом коридоре Виктор бывал настолько редко, что, провиси эти послания год, и то вряд ли дошли бы до адресата. Повязав на рукава траурные повязки, сели в «РАФ».
В нем уже стояли ведра с цветами. В одном розы, в другом — гладиолусы. Розы были свежими и нежными и больше хотели, должно быть, за свадебный стол. Последние розы Ленрок-клуба для Виктора… «Постой, не уходи», — все еще тихо звучало во дворе покинутого рок-клуба, где по-прежнему оставались люди. Машина Макаревича двинулась следом за нашей. Жора Баранов спросил о воде. Воды не было. У Наташи Веселовой оказалась бутылка сухого вина. Пили молча, по очереди, из горлышка. Настроение никакое. Я все еще не верил, что еду хоронить Виктора.
Я и сейчас не очень-то в это верю, хоть оказался среди тех всего лишь двух десятков человек, кто присутствовал при опускании гроба и бросил горсть земли на черную траурную крышку гроба. «Постой, не уходи, мы ждали лета, пришла зима. Оркестр…» Оркестра не было. Но об этом позже. Я все боюсь что-то упустить из того, что видел сам. Или перепутать. Вот с нами в машине был юноша весь в черном и с траурной косынкой на голове. Я тогда еще подумал, что сам одет в светло-серое и только траурная лента на рукаве, но тут же забыл об этом. Где-то по дороге на перекрестке машину Макаревича отсек грузовик, и ему пришлось догонять потом на красный свет, хоть «РАФ» и замедлил ход. До кладбища доехали минут за 8-10. Это было не самое центральное, но старое ленинградское кладбище в конце Кондратьевского переулка. Ребята сказали, что сюда обычно добираются 39-м троллейбусом от Финляндского вокзала. Люди сидели, стояли, лежали на небольшой площадке для автотранспорта перед входом на кладбище, который охраняли 2-3 мента. Николай объяснил им цель нашего присутствия. Машине проехать не разрешили. Потом из-за этого не удалось вовремя установить музыкальную аппаратуру, и прощание прошло в молчании, прерывавшемся женскими рыданиями. А должна была звучать музыка Виктора. Но в целом менты вели себя очень разумно, практически ни во что не вмешиваясь, и это в значительной мере помогло избежать каких бы то ни было конфликтов. А они были реальны, поскольку люди приехали в Ленинград за тысячи километров, многие ждали уже вторые сутки, к тому же горе притупляет разум. Надо отдать должное всем, кто в обрушившемся на них горе покинул свои города и села, добрался до Ленинграда и простился с Виктором. Горе оказалось настолько сильным, что сдержало сотни тысяч собравшихся от… Думали только о нем. И ни о ком больше.
Мы уже знаем: это случилось 15 августа в 2 часа дня на Юрмальском шоссе. Он возвращался со своей рижской дачи. Скорость была 160- 170. Поворот. И все. Навсегда все. А потом было 19 августа.
Где-то в 9 час. 08 мин. мы пошли по центральной аллее вправо и оказались у могилы. Рабочие кладбища еще продолжали приготовления — подсыпали «подушку» из песка на дно ямы, подвозили землю. За ними молча наблюдали до полутора десятков человек, сумевших проникнуть через дыры в заборе со стороны железнодорожного полотна. Мы несколько минут не решались сказать им о том, что пока придется уйти, — по желанию родственников прощание и погребение должно было пройти только в их присутствии. Наконец, Коля Михайлов, президент Ленрок-клуба, встал в образовавшийся вокруг могилы круг и передал просьбу Цоев. Люди молча разошлись. Подъехала «скорая помощь». Мне пришлось показать им место их остановки. Оно было метрах в 60 от могилы, по центральной аллее, у поворота. Проходя мимо мента, я услышал по рации сообщение: «Они уже проехали…» Дальше назывался перекресток. К сожалению, я не запомнил какой. Но я не думал о том, что это везут Виктора. На часах было 26 минут одиннадцатого. Доступ на кладбище обещали с 15, похороны были назначены на полдень. Об этом оповестили музыкантов. Лишь близкие знали, что погребение в 11 часов дня. Но на часах было только 26 минут одиннадцатого, а от морга до кладбища недалеко… И даже когда через 3-4 минуты появились траурные автобусы, я не поверил, что его уже привезли. Но из автобуса вынули и установили гроб. Черный траурный гроб. И я понял, что это Виктор. На часах было 34 минуты одиннадцатого. Я медленно пошел. Крышка гроба была закрыта. Родственники, человек 12-14, стояли справа. Слева шестеро — музыканты группы, Макаревич, кто-то еще. И тот юноша из нашего «РАФа” с траурной косынкой на голове. Было очень молча. Никто не проронил ни звука. Потом кто-то из музыкантов дал знак — четверо взялись за гроб. «Все берите», — сказал он резко. Тогда все стоявшие мужчины, кроме родственников в возрасте, подошли к гробу вплотную. Юноша в косынке тоже подошел. Я было сделал шаг, но вспомнил про свое неуместное светлое одеяние. И отступил. Тут опомнился директор кладбища. Кажется, даже для них столь быстрое прощание, как и быстрый приезд, было неожиданным. Он сказал своим работникам, те взялись за брезентовые ремни, продернули их под гробом и, медленно подняв, медленно опустили. Гроб неслышно лег на мягкую песчаную подушку. Родные как-то замерли. Тогда слева кто-то из ребят взял горсть земли и бросил в могилу. Я тоже взял горсть сухой, наполовину с песком земли и бросил на гроб. Горсти гулко стучали о крышку. Прощание кончилось. Сдавленно заплакала мама. Марьяна отошла к автобусу. Могилу начали зарывать. В это время прорвалась первая толпа людей. Я поспешил на помощь ребятам из рок-клуба. Сила была не нужна. Просто людям спокойно сказали: подождите чуть-чуть, дайте уехать родным. И люди поняли. И остановились. Могилу оформили. Прикрепили портрет. Зажгли свечи. У самого портрета поставили розы рок-клуба. Да, я все же забыл: когда гроб уже был почти опущен, прорвалась группа журналистов с кинокамерами. Они, не стесняясь, снимали подавленные горем лица стоящих у гроба. Их было слишком много. Их поведение было неприятно. Кто-то из знатоков этого дела перечислял телеслужбы, чьими корреспондентами были: «До и после полуночи», «Служба ночных новостей», «Пятое колесо», «600 секунд»… Не было, по его мнению, «Взгляда». Я обратил внимание, как он скрупулезно все подсчитывает. Было во всем этом что-то…
Как-то незаметно исчез Макаревич — спешил на самолет. К одиннадцати съехались музыканты. Плакал Африка. С юга прилетели Кинчев и окружение. Была Нина Барановская. Где-то около полудня приехал Дюжка. Он все никак не мог справиться с целлофановыми пакетами от цветов. Пришлось помочь. Почему-то не пускали братьев Сологубов. Я помог им пройти и вместе с Витей Сологубом мы еще какое-то время помогали людям не создавать толпу у могилы, потом пришлось нести до «скорой помощи» упавшую без сознания у могилы девушку. Дальше вместе с президентом Колей Михайловым мы стояли в почетном карауле у могилы Виктора. Потом президента сменил его помощник по зарубежному отделу. Сменили нас только в три часа пополудни. Я шел к машине по кладбищу сквозь нескончаемую плотную ленту людей. Их было не меньше 300 тысяч. Это продолжалось до глубокого вечера и потом, всю ночь люди находились на кладбище, у могилы Виктора. Горели свечи. Играли магнитофоны. Колонна в несколько тысяч прошла от Богословского кладбища до Дворцовой площади и Камчатки, где когда-то работал Виктор.
Начальник Камчатки Толя Соколов был в день похорон на юге и смог добраться только к шести вечера. Он пришел в клуб трезв, серо-бледен, с опухшим от слез лицом. Вечером в клубе я увидел Джоан Стингрей. Она зашла вместе с Житинским. Плакала и звонила Африке. В жутком душевном состоянии была Света Данилишина и все порывалась ехать к Марьяне Цой. Троицкий привез с собой пятьдесят москвичей и беспокоился об их отправке домой. Ольга ходила за билетами. Где-то в Ленинграде лежал жутко больной Шевчук. Он не мог приехать на кладбище. Не пришел и Бутусов. В клубе это объяснили его суеверной боязнью кладбищ. Из забитого людьми двора все время появлялись посыльные выяснить, будет ли концерт памяти Виктора. Конечно, будет. Но когда — Бог его знает. Группа «Кино» выпустит еще один альбом. Как считают, последний…
Новый директор «Кино» — Шпиц, за день до похорон предложил начать распродажу плакатов «Кино» прямо тут, среди пришедших в клуб людей. Жорж Гуницкий пообещал ему набить морду. «Московская школа» — прокомментировал все это начальник Камчатки и заплакал.
На кладбище я видел нескольких архангельских ребят. Например, басиста из «Ликбеза» Диму Смирнова. Мы ехали потом с ним в одном вагоне. Перед отъездом мы в клубе помянули в который раз Виктора. Я в последний раз съездил на Камчатку и Богословское кладбище. На Невском встретилась колонна. Ребята шли скандируя: «Виктор жив!»
Время было к полуночи. Везде: на кладбище, у котельной, на всех вокзалах — сидели тысячи людей. Горели свечи. Звучал его голос с магнитной ленты. Так будет еще не одни сутки.
28 лет. Как это все…
Н.Х.
21.08.90
