Фестиваль ИНДИ-99 проходил в Оренбурге 11-12 февраля, причем намечалось его проведение еще на декабрь прошлого года, но из-за выборов концерты были перенесены — дату изменили, а название решили оставить. Такой вот кусочек прошлого в новом веке. За этот праздник благодарить нужно А. Шикарева (Шиза), Ю. Суецыда и, очевидно, еще многих
Пришло хорошее и на редкость умное письмо. О том, что у человека всегда должно оставаться неизменное, где можно прикорнуть и якорь бросить, чтоб не унесло, потому как от сорванной крыши уносит до страсти и дальше страха. Уже все отвалилось, что раньше держало и вспоминать это просто страшно. А когда оно так, то уже не спасешься соломинками — пей не спеша — кайфом и заморочками и прочим подобным. Потому как такая жизнь просто выключает и пинком под зад в немую и тупую пустоту.
И пустота убьет твой город, родные улицы, испуганные вены воздуха Родины попрячутся — другой город, чужие лица и грязь эта вся тупая будет вокруг и одна будешь, и нервы навыпуск. Как ценны тогда случайные улыбки и чужое доброе, да хотя бы вежливое слово, а то и участие Вся шелуха сойдет, приколы, феньки игрушки, пустышки, и останется только острое, тоской живу щсс. стон, желание, чтоб живы были твои драгоценные, води, чтобы все на месте, живы
А самое страшное — это еще чудом живая совесть. Птица Совесть, законная власть … Безнадежно жива и жестока, исподтишка огорошит, придавит болью и горечью. И страшным звоном раздастся отсутствие жившей в душе когда-то Чистоты, потерянной, разменянной, задешево проебанной
Где ты, мой безумный мир,
Где ты, мое счастье быть слепым.
Где ты, мое счастье быть хорошим
А душа не может жить без благодати и запоет, завоет в пьяном угаре: СВЕТ. СВЕТ. Заблудившись окончательно, кричать будешь — выпустите! — невозвратной чистоты прося. Потому что нельзя жить без Чистоты, без Благодати, без Правды, как ты не крутись. И без Надежды И все-таки будет тебе по мольбе, по усталости и страху пустоты, по ужасу откровений, по тупым мертвым лицам, будет тебе, ускользающая искра, попытка и кусочек Надежды
Поэтому я поехала в Оренбург. Просто выхода другого не было, варианты исчерпаны и выбор очевиден. И глупо тут говорить, что за каким-то интересом или просто так. Не из-за дурацкого журналистского любопытства или понтового фанатизма поехать с Трассой, и не из-за страсти к тусовкам и халявному иногороднему житью и незнакомым дорогам. Это был обыкновенный героический рывок. И прорвались.
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ: ИНДИ-99
Шао и Депа после концерта
Шао: Деп, ты знаешь, куда нас повезут?
Депа: Да мне все равно…
Лишь бы там была водка…
Чтобы понять, что это было, есть… и будет…
Первый » официальный » концерт оставил после себя растерянность и тупую улыбку на лице Сразу с поезда Трассу встречают — BMV # 999 (!) -и с корабля на бал — на уже начавшийся концерт в местный Дом Офицеров Героические события последних трех дней путешествия с Трассой, поездка по оттаявшему Оренбургу, чем-то слишком знакомые затворки Дома Офицеров, по которым шли, добираясь до отведенной музыкантам комнаты — все это одарило меня обалденным ощущением причастности к чему-то значительному, восторга, фейерверка. Такое вот взбудораженное состояние наткнулось на стену глухого непонимания местной тусовки нестройными косяками ходившей за напитками. бурно общавшейся и т.п. Кому-то — Вудсток, кому-то — тридцать рублей за вход…
На сцене АДАПТАЦИЯ (ГСЛ и ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ уже отыграли). С порога, влет узнаешь голос и не узнаешь тоже — перестала быть тихая панковская отвязанность Так все просто — ничем не прикрытое живое, настоящее.
СОЛОМЕННЫЕ ЕНОТЫ — это, вообще, встреча с долгожданной сказкой. Этот сорванный голос, шарф на стойке микрофона, милая капризулька Арина, мельница Буянов… Я просто стояла и пожирала их глазами — голодный человек из Новосибирска. После — обсыпанное пеплом сигарет, захлебнувшееся в немой радости интервью с Борей. Его первые слова: «Вы так пристально на меня смотрели, что было как-то неловко петь».
А сквозь невяжещуюся нить разговора из зала прорывалось – Поделом… БЕЛКАНОВ-БЕНД — родная стихия, дикое одиночество в зале и бушует тоска, а повисаешь в каком-то едином, длящемся моменте и что-то покоряет и несет водоворотом. Необычная музыка и хорошие стихи.
Играет МУХА. Впечатление нераздельного хаоса на сцене и в зале. Темень -кто-то пляшет, прыгает у сцены, кто-то пьет, спит, но рефреном — целься в голову — бьет по ушам… Картина цельная и жутко естественная, обычная, но отчего-то осознаваемая А Гавр обозревает зал — опустившийся купидон, без крыльев и пьяный — не гордо, не удивленно и не зло даже — вообще непонятно как. Умно, зло и отрадно, и даже очень органично по форме
Выступление ТЕПЛОЙ ТРАССЫ прошло как-то мимо. Как-будто не к месту , и не благодаря, а вопреки — не располагала атмосфера концерта, лимит времени (ПОСТОРОННИЕ вовсе не успели сыграть), а может просто не судьба… В общем — не того они ожидали, не того и я хотела: отсюда и эпиграф.
ДЕНЬ ВТОРОЙ: ДЖА НА НАШЕЙ СТОРОНЕ
Подвал некоего учебного заведения — будто взрывом взломан из цельного пласта кирпичной кладки. В эти партизанские катакомбы вход бесплатный, но ограниченный. И все-таки все было проще, роднее и уютнее.
А жадность была до честности. просто ее не хватало просто даже не беспокойство не нервное ожидание или требование — нет, да просто надежда. просто необходимость. Просто очень. И мысль была одна «Только лажи не надо, вот и все». И так все и было, вышло.
ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ послушать так и не удалось: в первый день мы на них не
успели, во второй — не услышали — звук еще не отстроился. Мелодично, печально и про Родину…
ПОСТОРОННИЕ впечатлили Оренбург.
Монотонные, однообразно тяжелые звуки опутывают, а главное, сам Оптимист достигает какого-то жуткого транса. И за простыми словами маячит неясное дно — вброд и с песенкой уже не перейти. Спасают только «Обыкновенные слова» — удивительная, простая, недоступно верная песня. Но электричество ее задавит.
ТЕПЛАЯ ТРАССА. Отыграли хорошо, очень по-своему. Понравились и запомнились — много старых, хороших, но давно не слышанных песен. Были и вовсе новые и опять посердил.
ТТ — это жизнь. У Трассы это просто есть, в этих песнях свет просто живет, живет несомненно, смело и у уверенно, ему все нипочем. Это Любовь, почему-то поселившаяся в чудесном городе Барнауле, неиссякаемо дарится и дарится, простота и ясность, и жизнь.
Бен, колокол, вновь
Пусть будет Любовь!
И уже не важно, что пьют они изрядно, и рок-звезды и в анфас и в профиль, и прочая, и прочая, вес не важно — просто ясно, ч го этот свет никуда не исчезнет, он навсегда и дальше все впереди. И эта жизнь, эта любовь — ошеломляет, не противопоставляет тебя миру, нет — дает свет, чистоту и правду. Потому что живут в сердце самого неба.
Конечно, никакого света от ТРАССЫ не исходит, но раз подарит тебе человек маленькое чудо и, значит, хорошо и из моего сердца ничем не вытравишь. От человека можно хотеть всего, но хватит и самого малого. А тут ведь совсем не мало.
АДАПТАЦИЯ. После выступления Ермена стало понятно: интервью у него я брать не буду.
Эго просто не нужно.
Да, собственно, и не о чем: на все вопросы, которые можно было задать, он ответил у микрофона.
Эта безудержная честность, когда гитара — душа и рвутся струны на ней.
Тексты, общий драйв происходящего — не в том дело. Дело в честности, которая пробивает все это насквозь, и бьет по тебе, не давая укрыться от осознания собственной лажи, не оставляя надежд на то, что есть более легкий путь не врать себе, другим и кому-то еще.
Я думаю, что человек живет Правдой только на пределе отчаяния. Переходя через все препятствия, из себя вырывается и видит этот свет:
И я уже никогда не смогу
Наглядеться ту да.
Где мы
Где мы могли бы согреться…
Все обрывает, поэтому и страшен, неудержим — невозможно, чтоб было так и все равно, что будет дальше. И эта больная сила есть в Ермене, а может быть и все совсем наоборот. Ломает руками стойку, держит ее живыми руками. Лето, твоя песенка спета, кончилися танцы. Руки продолжают звук, потому что его все равно мало, мало. Громче. Крик.
А Усов, опять эти сакральные три рубля, простреленная майка, шарф, намотанный на руку и пальцы крестиком вот так, чтоб не поймали, он сказал больше всех Каждый на себя — один Усов на всех Вразнобой. Сумасбродный, неслаженный звук. Поперек ритма, два микрофона — в каждой руке. Все плохо — а все равно. Как будто насильственно собранные нелепости Поперек этого, маршем, в ногу, чеканя:
Неправда, что жизнь продолжаться устала
И требует:» Останови!»
Теперь вместо Солнца — бутылка «Кристалла»,
Она же будет вместо любви
Я пью, чтоб трагедия в образе фарса
Захлопнула злобную пасть,
Но синие горы, но снежные барсы
Они не позволят пропасть.
О синие горы, снежные барсы Не оставляйте нас!
Снежные барсы комом застряли в горле и не собираются уходить, эта угрюмая стая летающих барсов осталась во мне, может и во всех Чуть не слезы на глазах
И я пытаюсь объяснить, что меня мучает, что живет во мне, что это за снежные барсы, но как это глупо и смешно, по-детски выходит — все эти большие буквы, они для каждого что-то значат, но неуловимо поворачивается их смысл, уходит. И остается только хлопать глазами, смотреть, как разбиваются снежные горы от этих честных, хороших, сильных, даже слишком сильных, непонимающих взглядов. Эго стена, может быть потому, что на моей стороне нет ничего, пусто. Но кто же скребет душу, кто требует, тоскует, кто жаден до любви, нерационален и против правил.
После СОЛОМЕННЫХ ЕНОТОВ Гавр просто порадовал, отвязал, унес и все позволит. Раздолбал наезженную дорогу, разбавит разреженный воздух вершин изрядной дозой перегара Героиновый эффект.
А финал концерта показался мне тогда излишним — после всего бывшего неожиданным, смутившим.
Запредельный голос Белканова мучительно нескончаемые напевы Безысходно страшные, холод, скользко, да в четырех углах дважды два всегда четыре, бесконечное промытое пустое утро — санитарная чистота больницы:
… как стог, в стороне
От Бога и неба …
Эх, Белканов, Бог накажет твоего Бога.
Да есть и трагический героизм Усова. — вес равно — хоть как, а быть празднику — и отчаянная борьба Ермена но что ты сделаешь, если нет тепла внутри. Сквозняки… Кто под форточкой сидит…
И осталось итогом звучать:
Если так начинается век, то я умираю…
Мама!
Мама
Мама
И в этом — все. Тянется и тянется этот стон, тычется в разломы кирпичных стен: Мама…
После концерта — бурное и дружное застолье в гостях у Шизы. Импровизированный стол — застеленный газетами пол Кто — где и все — за обе щеки Галдеж.
А Усов вообще смотрит в другую сторону, его праздник и фейерверк в другом месте и совсем ему не то нужно, что здесь. И во всем этом есть свой пафос и эпатаж, только это совсем не содержание и цель, и даже не форма выражения — это способ жизни. Все плохо, а все равно, И происходящее его не касается. Попустительствует жизни вокруг. В кроссовках по имени грусть.
И это еще вопрос — был ли Усов на Красной площади?
Провожали москвичей Посиделки на кухне у Шизы.
Гитара по кругу, чай из рук в руки, Шао — на полу проникновенно душевен Ермен почти застенчив перед Трассой. Так вот запросто на табуретке и плита с кипящим чайником за спиной, а они линчевали небо — не умещается под кухонным потолком. Вместо предполагаемой халявы — не умеет развлекать или воодушевлять хотя бы. Как оно есть, так и есть. Простота и постоянство, обычная человеческая честность это — все настоящее — ошеломляет и ставит в тупик. Честность страшна и жестока И смотрю на нее с болью, но нечем ее заслонить, просто очевидно, просто есть. Вот и все.
А после дорвался до инструмента и Белканов, и потом Коля из «Западного фронта». И был нам после рок-н-ролльный фронт, и не осталось никого, и даже Янкино «то не ветер ветку…» взвилось светло, и непролитые слезы больше глазам не к месту. Сошелся клином белый свет Затем хором, не в одиночку , под бессильное дирижирование Шизы, что, мол, блин, соседи! И уже совсем недосмотренный финал, стихи…
Мать говорит Христу
Кто ты — Сын или Бог
Вот, ты прибит к Кресту
Как я приду Домой?
Как я ступлю на порог
Не узнав, не решив.
Кто ты — Сын или Бог?!
То есть мертв или Жив?!
Он говорит в ответ –
Мертвый я или живой
Разницы. Жено, нет –
Сын или Бог.
Я Твой!
А что я увезла из Оренбурга пробку от Вимпекса и оренбургский платок, конечно, записи, фотографии, адреса память — мои подарки. Но любовь, доброту, надежду — хоть на кого ты гляди, с кем водку не пей — не у рвешь, не заманишь Просто я повторила рывок Ермена, Усова, то что перед микрофоном, на своем пределе отчаяния, пустоты и страха, мне кроме этого негде больше дышать. И засыпаю с любовью, и травы опускаются на грудь, и солнца луч клонится к изголовью Что меня причалило к этим людям — сродство потребности, дающее эту сумасшедшую радость общения. Мои белые олени, зяблики, снежные барсы и оренбургский пуховый тоннель — и это все я вам подарила.
И это не дань и не след того времени колокольчиков, которого и не было, а были только люди. Живые, нужные позарез, готовые и бесшабашные. Только люди. В музыке нет благодати, есть людская любовь, порыв, потребность и участие. Это очень человеческое и оттого такое, почему скучно, почему тоскуешь — скучаешь по этой теплоте сердца. И дарят ее. Вот сейчас, неделю назад и потом, после. Люди живут сколько в них этой любви, всего этого. И никогда поэтому не отказывать, давать всегда, беречь людей надо Нельзя мириться с неправдой и нужно беречь гори, гори ясно и я счастлива, что снова это во мне. Пусть живет, а без этого просто, пусто и тупо жить.
И уезжая, болтаясь в поезде на верхней полке, вспоминала всех этих родных и драгоценных людей — таких близких, где бы ни были, — собрать вас всех в горсть и держать у сердца, и все хорошо, и ничего больше не надо
Марина Дьякова, Руслан Баев, Новосибирск