или рецензия на альбом группы «Кристофер Робин” – ДЕПРЕССИЯ
Мудак мудака видит издалека.
Старинная системная поговорка.
«Жалеть женщин и детей, плачущих от
голода, — это не трудно, это всякий умеет.
А вот сумеете вы пожалеть здоровенного
сытого мужика с таким вот, — Изя показал
— половым органом? Изнывающего от
скуки мужика?
А & Б Стругацкие «Град обреченный”
Ох, бля.
Ох, и оттянусь же я сейчас. Не все МЕНЯ пинать — Мой черед пришел, буду резать, буду бить…
Группа «Кристофер Робин» (Москва), судя по всему (если предчувствия меня не обманули), состоит единственно из редактора журнала «Приплыли” Андрея Стволинского (см. «Золотое подполье», стр. 144), и являет собой классический пример подростковых исканий, wet dream’овых откровений и непременного апоКАЛИПСОЛово-suiсide’ного восприятия окружающей действительности (КБ как-то провела совершенно замечательную аналогию между традиционным девичьим влюбом во всяких киноактеров/мужикантов и всенепременным душераздирающим отфонарным надрывом у юных рокеров — бывает такой возраст, когда очень-очень хочется одним мытого слона, другим — высокого-трагичного, а поскольку реальной базы для всего этого в подобных случаях, как правило, нет, то люди и придумывают себе всякие самые чувства, заполняя тем самым эмоциональный вакуум. Чем бы…)
При патологоанатомировании данного опуса я воюю на своей территории и могу чувствовать себя как дома: у самого несколько катушек забито подобной продукцией собственного изготовления. А посему — как такое, из какого сора, в каких смешных муках, и почему, и зачем — все это мне известно не понаслышке, так что воспринимайте мой базар как истину в последней инстанции (Да, да! я старый и муд(р?)ый).
«Всякий человек начинается с ботинок,» — говаривал Мякиш. «Театр начинается с виселиц,» — вторил ему Наумов. Всякий альбом начинается с обложки. «Кристофер Робинзон» ‘96 вполне может ею и кончиться. Ведь если back cover, иллюстрированная изображением эмбриона (уж не из учебника ли биологии выкоцанным?), туда-сюда, то front-бе-е-е…. Нет, конечно, десятипальцевая мандула, призванная, видимо, изображать ДЕПРУ, вполне может служить украшением последней страницы любой школьной тетради (или студенческого конспекта). Но как-то мало этого, мало. И к чему эта Бэрилстэпптоновская окрошка в надписях – непонятно. Панк, что ли?
Далее. ДЕПРЕССИЯ — это такая болезнь, которую лечат уколами в жопу, а то, что мы имеем в данном конкретном случае — это просто СКУКА. Охуенная, впрочем. Помноженная на непомерное желание стать/быть крутым, подобно Башу, Летову, Янке, Олди… Очень ведь хоцца и на небо улететь и снизу на свой же полет полюбоваться. А раз хочется — берется тогда кассета кого-то, от кого дико тащится, Егора, окажем, слушается до дыр, так, что из ушей лезет, потом хватается гитара и вперед! По горячим слезам. По образу. И очень даже, зачастую, выходит (правда, стыдненько иногда бывает — уж больно похоже, такие уши торчат — что просто ой! Но договориться-то с собой завсегда можно — тут аккорд поменяем (неблагозвучно, зато — ПО-СВОЕМУ), тут — пословицу, пока еще относительно незатасканную влепим — вроде уже и не похоже (со стороны-то видно, че откуда, а вот изнутри..). Потом берется магнитофон (а лучше два), микрофон (а лучше два), а уж если педалька какая-ни то подвернется — тут вообще ништяк настает, реверу — до упора, чтоб звуку было БОЛЬШЕ и был он МНОГОЗНАЧИТЕЛЬНЕЕ, и ТЯП/ЛЯП (мы ведь все дюже умные, все читали, все в курсах, что профессионализм — бяка, качественная запись —бука, а вот спонтанность и ЗАПРЕДЕЛЬН0СТЬ — это вот кайф. Это — святое. Халява, please. Ура-кобура…))
Готовым продуктом пичкаются друзья-иуды (почему-то упорно не желающие тащиться и переться) и гады-журналисты (нагло игнорирующие факт существования молодого талантища и успешно затирающие нечленоразделочные шедевры всякими Grand Funk’ами и прочей замшелой хуйней («и не хрен предохранительные упоры в кассетах выламывать — все равно затрем! » — журналисты)).
Качество записи и сведения (95 и 96, гы-гы, соответственно) оставляет желать. Не, я врубаюсь — гараж, то-се, сюсю-мусю, но полное отсутствие ревера на голос никоим образом не компенсируется его переизбытком на гитаре. Плюс (минус) клинически неумелый, дрожащий вокал — местами экзальтированный до неприличия и при этом мертвенно-невыразительный, летовские (опять летовские!) форсажи, абсолютно эмоционально не оправданнные и лишь подчеркивающие полную неспособность К’гистофе’га Габиновича что-либо пропеть (Минги, которую я долго (и безуспешно) пытался подсадить на известного апологета яростного ора, после тяжелого и продолжительного слушания пары его альбомов, высказала, я так сейчас понимаю, весьма здравое предположение: судя по тому, в каком контексте, с какой интонацией, частотой и подачей великий матюжник оперирует в своих песнях терминами половой сферы, можно прийти к печальному выводу, что весь этот СТРАШНЫЙ крик/мрак есть всего лишь результат хронического недоеба. Я тогда, помнится жутко обиделся…) — и все это очень по-юношески, с придыханием по поводу ощущения своей мнимой крутизны. Хотя, с другой стороны, все эти ляпы весьма своеобычны и скорее всего с течением времени уйдут — человек или научится интонировать, или перейдет на речитатив, или займется чем-то другим.
Вот. А теперь — мое любимое. Пляски на костях. Поименно.
“Анатомия”. Унылый звук, спотыкающийся ритм, музыка местами похожа на «От большого ума — II» с «Деклассированным элементам». Немного утешает гитарная прокладка — такой довольно объемный, сытный звук. Первое же четверостишие дает довольно полное представление об авторе: «Шестьдесят килограммов человеческой туши (видимо, паренек довольна субтильный, коль 60 кг — эта уже ТУША), /Шестьдесят килограмм человеческой плоти (угу)/ Шестьдесят килограмм да ведерко крови (либо человек анатомию ни фига не знает, либо ведра у него шибко уж маленькие — крови в человеке всего пять литров)/ Суки! А где же душа? (хiбаж ми знаемо?) — и т. д. Унылое осознание подростком неизбежности смерти и вытекающее из этого досадного факта желания ат такого горя скоропостижна сгинуть. Ну—ну.
«Луна и грош» — невнятная сказочка про зайца, кинувшего жену и сына и ухуяривающего «сквозь майский лес» куда-то вдаль (подразумевается тот свет и прочие седьмые небеса): «Он сумел прорвать свой круг/ зайца не остановить/ южный ветер — лучший друг/ зайца вам не отловить…» плюс — робкий намек на ГрОб’оидальное соло, но уж больно робкий.
«Про собаку»: «На моей собаке прокатилась страна/ бесконечная очередь долго глумилась/ на моей собаке и петля не видна/ на моей собаке время остановилось…» Не, песня про собаку классная — та, которая на «Оптимизме», а тут… Весьма характерно и симптоматично появление такого персонажа как Петля — мы еще встретимся. И не раз. Суицид, бля. (Кстати, первые три песни музыкально весьма схожи. Настолько, что почти не различимы).
«Суиданс». Этакий провинциальный декадентский вальсок, повествующий о чем-то шабашеидальном в осеннем парке, где вальсируют (почему-то с шампанским, духами, волторнами и перчатками (!)) призрачные кинувшиеся запредельщики: «Они прозрачней снов — немыслимые боги/ которым не нужны ни церкви, ни попы/ чтоб стать одним из них — уходят по дороге/ где бритва и петля (ура-ура— ура!) — не реже чем столбы/ дороги этой нет на картах для туристов/ но есть на чердаках и стенах старых школ/ в умах у хиппарей и юных анархистов (а я знаю еще более подходящее слово в рифму!)/ дорога-суицид — путь в вечный рок-н-ролл…» (Дождь на заднем фоне «Криста Robber»oм имитируется с помощью кольцевой дорожки на сильно попиленой пластинке).
«12.10.93» (Это до путча или после? Я не помню. Мне стыдно.) Пожалуй, самая такая лирическая и ненавязчивая песня — просто вот ОСЕННЕЕ настроение, лес угасающий, дождик такой, серенький, грустно, свистулька, опять же, вносит дополнительно щемящую ноту… Все бы хорошо, да только не шибко интересно. И еще! «А люди живут: кто-то рядится в петлю (Lonq live suicide!)/ кому-то спортивный костюм привезли (Kill the сытых!)/ в осеннем лесу в рожу голые ветви/ и листья лежат, и не видно земли…»
«От дыры до дыры». Ну. прямо «Alan’s Psyhodelic breakfast» -ну кто же из нас удерживался от составления шумовых композиций? И тут — сидит чувак, слушает «Красный марш», часики заводит, потом ставит кассету с записью уличных шумов (интересно, окно открывал или в форточку микрофон высовывал?), а потом идет песня — такая вот вселенско-подростковая фрустрация: «По великой Руси год за годом искатели истин сгорают/ как магнитом тянет бритва иль манит квадратом окна (узнаю, узнаю брата Колю!)/ имена их в дешевый (хм?) кладбищенский мрамор втирают/ и стирают из памяти те, кому знать — НЕ ДАНО…» (Кстати, пипл! Маленькое отступление от темы. Вы не обращали внимание, что самые пронзительные, самые сильные, самые душенаизнанкувыворачивательные песни, стихи, книги, фильмы — все они, как правило, повествуют о несчастной судьбе гения в тупом, жестоком, глупом и злом мире? Про то, как творцов распинают, бичуют, ломают, покупают, валяют в грязи и по-всякому над ними глумятся? Замечали? Получается такое вот колечко: человеку плохо, и он поет про то, что ему плохо, и он поет про то, что ему… и т. д. Т. е. идет замыкание НА СЕБЯ, положительная обратная связь, система идет вразнос, а все довольны. Прикол…) И дальше: «И такая судьба у искателей истин веками/ и так боязно делать МНЕ каждый свой маленький шаг/ но пока я живу со своей головой и руками/ драных джинс не сменяю на пахнущий плесенью фрак!» Т. е. априорно «Кристофер Робин Гуд» оказывается в передовых шеренгах продвинутых, избранных, и занимает почетное место в пантеоне русского рока, среди (см. 6-й абзац). Это приятно. Гомер, Мильтон и Паниковский.
«Про дядю Рому» — довольно ненапряжный Кузяуоподобный стих — баловство с модуляцией ревера (делающее текст молоразборчивым), и все это положено на куски звуковой дорожки какого-то дурацкого совкового кина.
«Сказка». «Недоеден пряник — недопита метель/ по карманам — лето и ядерный взрыв/ под ногами — лед, в голове — капель/ и на лыжах месяц катит с горы» — лучшая вещь на альбоме — хоть берегами давно пересохших рек пуля виноватого найдет, но все же — что-то брезжит в тумане, Кристофер Робин повзрослеет, пойдет в школу, в крайнем случае — в интернат для ДЗР), и шансы есть…
Но это будет уже совсем другая телега. А пока — как говаривал А. Понтоклевичъ «одобряю лишь одно: желание что-нибудь сделать».
ПОСЛЕСЛОВИЕ:
Вы только не подумайте, что я вот такая вот бессердечная злобная жопа. Я на самом деле мягкий, беленький и пушистый. А что гнал всю дорогу — так возьмите любой альбом «Маниакальной Депрессии», послушайте, сравните. Это ж все и про меня тоже. И про него. И про нее. И про них. Это просто возраст такой, было, есть и будет — не бывает, чтобы не было, не бывает князей не из грязи…
Я-Ха.