Мой нерадивый и преданный ученик, трогательно-высокопарный мальчик с едва пробивающейся бородкой и льстивыми карими глазами, принёс мне что-то вроде сочинения о том, что я показала ему в прошлый вторник.
Итак, Полли сыграла со мной новую шутку из числа тех, в коих слыла мастерицей; я продирался вслед за ней сквозь пёструю толпу масок, покуда не потерял из вида. Конечно, ока бросила меня нарочно, зато теперь, когда стало ненужным следить за колышущимися где-то впереди поплавками-помпончиками её шутовского колпака, я мог наконец оглядеться по сторонам. Нервное изящество развлекавшихся на этом диковатом балу было выше всяких восторгов, и я, пожалуй, сказал бы, что в жизни не видывал мужчин и женщин красивей, не знай я, что это — ненастоящие мужчины и ненастоящие женщины.
Полли, искусительница, ты в который раз завлекла меня в разноцветный морс к своих неуёмных Фантазий!
Поза наблюдателя не сошла мне с рук: я был награждён залпом серебристой бумажной дроби из потешного ружья зелёной мартышки, удравшей тут же с отчаянным клёкотом, презрительно смерила меня взглядом огромная лиловая жаба с царственным гребнём, а птица, чьи дивные очи скорбно сияли под самым, сводом купола, добрая неуклюжая птица со змеиной шеей задела тяжёлым крылом, волочащимся по полу?
Я, однако, устоял на ногах благодаря нежной руке девочки — Пьеро. Робким жестом моя спасительница предложила мне себя в спутницы на остаток ночи, но я поклонился и ушёл прочь, не оглянувшись на одинокую чёрную блузу. Эта из теней Полли и без того была мне знакома лучше всех прочих: я помнил непременную грусть её смеха, и сегодня хотел совсем другого; другую, прелестную юную смуглянку в белой пачке и с гирляндой роз на хрупких ключицах, разглядел в карнавальном виде. Неужели и она — тоже ты, Полли? Её глаза, слава Богу, пусты, как у котёнка…
Я, с наслаждением перецеловал благосклонно протянутые гладкие коготки; ах, я, казалось, преуютнейше устроился в зыбких дебрях поллиных грёз! Мы забрались в беседку, увитую плющом и остролистом, и я коснулся губами шёлкового плеча пастушьи:
— Полли — лолли — лло — лль…
Вдруг тёплый мой призрак отпрянул
— Чужак!
— Нет, я твой друг, друг Полли…
— Чужак чары вычурью чернит!
Птичий ее говорок был необычайно мил мне..
— Вычурь? Да, виньетки из слов — моё ремесло, но разве чуждо оно чаду маскарада?
Прежде ещё, чем личико малютки перекосила злоба, я почувствовал ужас. Тёмная ненависть лилась со всех сторон, тёмное облако окружало меня, вливалось болью. За кружевным переплетеньем прутьев я видел теперь монстров и прекрасных эльфов, которые готовились разорвать, растереть меня в пыль… Полли, но ведь это же… Полли, ты?.. Почему?!
Но не все бесновались у моей беседки: другие — я видел их тоже, — продолжали кружиться в танце, заворожённые чудными движеньями собственных тел — тел не из пясти и крови. Им не было до меня никакого дела.. Полли, и это тоже ты?
Не знаю, те или эти были страшней.
— Вязкая слюна! Словоблуд, вон! — взвизгнула моя несбывшаяся добыча Ллоль, обнажив великолепные — в два ряда — точёные зубки.
Я выпрыгнул наружу, в грозный шелест и вей, навстречу ярости и равнодушию бесполых и бесплотных уродцев. Ллоль гналась следом. О, они тешились мной, словно стая оголодавших кошек с одной-единственной мышью. Я метался из угла в угол, этот мир, мир Полли, убивал меня не спеша…
Не помню, как прорвался к выходу; больную голову мою освежил предрассветный холод.
Полли ждала меня, по мальчишечьей небрежной привычке опираясь на столб, такая, как всегда, в растянутом свитере и потёртых джинсах.
Она подняла вверх руку с часами.
— Полли, что всё это значит? — попытался спросить, наконец-то, вслух. Но она только постучала пальцем по циферблату, коря за опоздание.
Написано преглупо, да и не понял ничего. Но кое-что всё же увидел, да и можно ли требовать от него большего? Наверное, я дам ему ещё шанс.
94, 96 гг.