1
— А может, чёрт с ней?., может, мне не идти?
Мальчик! спали, оттого-то и не могли знать, как прозвучала фраза, сброшенная во тьму Гефсиманского сада; а прозвучала она, ручаюсь, ничуть ли более достойно.
Но не менее жалким было растерянно-обрекающее молчание, нарушенное не скоро — почти заискивающим:
-Давид… Ты ведь знаешь…
Знал, конечно — знал, что никакая книга никому не нужна — нужно как раз, чтобы я попался.
2
Книга была красной, с тиснёными золотом буковками.
Мальчик был красивый.
3
Хуанита, дружок, сними свои тяжёлые партизанские валенки перед тем, как подняться к белым колоннам.
Но прости, что я пытался содрать с тебя платок, добротно вбитый пятью деревянными шпильками.
Прости.
В конце концов мне было всё равно, и я лишь плюнул в сторону реки.
4
На реке уже трескался лёд.
55
— А может, он не пойдёт?
— …
6
» Этот город, проклятый и навсегда любимый… это тысячекратно воспетое застывшее великолепие — отчего-то всегда подавляло меня- не ново, само по себе — но до такой степени, когда любое НАЗВАНИЕ кем-либо (где-либо) зданий, улиц и стилей неизменно било резким порывом ледяного ветра (столь свойственного местному климату)… »
Р. Н. Сен-Хауганд «Сны о мёртвом городе»
7
Я уже третий час обследовал мраморные внутренности, соблюдая особую конспирацию; вернее сказать, метался из стороны в сторону, изнывая от тоски и отсутствия страха.
Все красные, с золотым тиснением, книги давно вынесли из Библиотеки.
8
Ходили легенды о глубине и роскоши никем не виданных книг.
Возможно, они и не заметят моего присутствия. Те, кто тоже натерпелись скуки после того, как выставили на балкон изящный маленький танк со свастикой.
Алый корешок?!
Как разочаруются и обрадуются мои товарищи — я вернусь к ним, и вернусь с Книгой.
9
А некоторые из нас дошли до того, что мерили главы количеством строк и даже слов: одно… затем два… и так виртуозы доходили до двух или трёх тысяч.
10
Ну вот .. это сказалось и не книга вовсе.. протяжно заныло, затопало и ч, наконец, почувствовал себя в надежных руках.
11
Мартин Крэйзи жестикулирует и подвывает, то ли пародируя, то ли просто дурно копируя Самоубийцу-в-Бункере.
Мартин Крэйзи носится, потрясая медным ведром, разбрызгивая незамысловатые ругательства и жёлтую краску.
Мартин Крэйзи время от времени бросается на одну из чёрных степ, чтобы яростным махом малярной кисти намалевать шести конечную звезду, тут же протестующую против своей кривизны — уползающую — тысячей щупальцев-ручейков.
О Мартин-филистнмлянин, Мартин-чужак! Я приветствую тебя и восхищаюсь ясностью твоего безумия. Марти — чудак…
Клянусь, всей своей семнадцатилетней издуманностью выродка я благословляю твою чистоту — с да, конечно, малость с гнильцой, как и подобает, но — самую малость. Мартин-освободитель…
12
Мартин Крэйзи рыдает, обняв голенького высокопарного пленника.
— Давид… Как ты прекрасен…
Но и ты недурен, Мартин-бык, русокосмый: голливудский герой. Ну, поцелуй меня, если хочешь.
Я отлетаю в угол и ошеломленно прижимаю руку к щеке.
А он, всхлипывая, несёт воду и полотенце., чтобы смыть краску и кровь с дивного моего лица. Потом приносит табуретку и заставляет сесть; он моет мне нош, то и дело осыпая их градом поцелуев.
13
— Я б-буду тебя пытать.
— Но Мартин! Разве мы не друзья?
— Я тебе сейчас покажу… друга.
Ну и что? Я растянут на дыбе — не совсем обычной — руки в стороны. Ну да, мне больно, но что он хотел этим сказать?
Напротив повесили зеркало? Ай, Мартин-хитрец!
— Но, Мартин, я знаю, что я красив.
Я, поверь, видел и смуглый античный торс, и чёрный шёлк кудрей, обрамляющих безупречный овал лица…
Мы оба пошляки, мой Мартин!
14
В фойе отеля «Europa» ночной портье перелистывал Библию, неодобрительно поглядывая на парочку краснопёрых клоунов, визгливо цитирующих-декламирующих — Борхеса.
15
Я проснулся то ли от первых лучей солнца, то ли от первого поцелуя Мартина.
Я лежал на низком широком диване, застеленном белой простынёй: так слаб, что даже прикосновения его губ и чутких пальцев — утомляли.
На мне было нечто вроде тугой набедренной повязки.
Мартин перехватил мой взгляд.
— Давид! Мальчик, тебе больше не нужна эта штучка. Правда ведь? Мы скоро поженимся, радость моя.
Тут только я заметил, что он впервые за время нашего знакомства позволил себе раздеться донага, и то, что отныне составляет разницу между нами, изумляет определённостью.
О, Мартин-эгоист!
16
Хуанита вязала варежка для победителя.
«Любая мысль оправдана предельной осознанностью».
17
Повязку, дабы она не мешала мужественным его утехам, Мартин через два дня заменил пластырем.
Мартин-палач ни разу не дал взглянуть мне на свидетельство моего позора»
Когда я надоем тебе, то стану отекшим стражем твоего гарема, который, так и быть, сам помогу подобрать.
Вопреки законам жанра, я не люблю тебя, Мартин Крэйзи, мой славный Мартин-завоеватель.
18
Книга, так и не нашлась, но зато мы отыскали потрёпанный библиографический указатель. Утром молодцы Мартина отправлялись по постам, и тогда мы часами развлекались чтением друг другу вслух, рассуждая о достоинствах и недостатках перечисленных сочинений — то есть, рассуждал я, воссоздавая по скудным аннотациям концепцию, фабулу и особенности стиля книг, которые не читал и не прочту.
Мартин со всем соглашался, восхищённо кивая головой; он, право же, порой умилял меня.
19
«Я говорил, что мир абсурден, но это сказано чуть поспешно.»
Лукавый, ласковый Бог, светясь снисходительной ухмылкой…
20
Иногда Мартин Крэйзи вскакивал и хватался за хлыст, разражаясь грубым лаем, в коем я не без труда угадывал слова из языка божественного Гёте.
После, окровавленный, я устало тянулся к моему библиографическому указателю, отмахиваясь от униженных поцелуев Мартина-подлизы.
А потом пришли наши и отбили белоколонный дом.
21
Они, сказали мне: «Он твой», и страшен был оскал Хуаниты.
Мартин завыл и побежал.
22
О прошу, не заноси тростник над дрожащей казней моей рукой!
Ведь при первом же ударе я рассыплю все цитаты..
Да и за что? За что?
Клянусь, как всегда: ни слова — всерьёз!
23
Краснопёрые клоуны прекратили словоблуда и теперь исступлённо вылизывали друг друга прямо на глазах у медленно мрачнеющего ночного портье.
24
Я долго гонялся за ним, спотыкаясь о стеллажи и о мумии дежурных библиотекарей, расшибая ноги об оставленные кем-то тележки, падая на лестницах и петляя в бесконечных коридорах.
Наконец я загнал его на верхнюю лестничную площадку. Он с ужасом склонился над пролётом, не смея прыгнуть.
— Идём, — и в голосе моём зазвенела сталь.
Он, хлюпая носом, потащился за мной.
— Где?
Он куда-то нагнулся, где-то порылся и протянул мне аккуратный ящик с полным набором блестящих инструментов.
Были здесь также, бинты, вата, марля, и ампулы с наркотиками, и шприц для инъекций — словом всё чин чином. Он понёс это сам.
Я привёл его к товарищам и показал им ящик.
— Вот что, друзья мои, — чеканя каждый слог, произнёс я — Обещайте, что отпустите этого человека ТАКИМ, КАК ОН ВЫЙДЕТ.
Отвисшие челюсти вяло отстучали согласие.
25
«Этот город… проклятый и навсегда любимый… Это тысячекратно воспетое текущее великолепие… »
Рене Е. Сант-Хоган.
26
Я запер дверь, велел ему раздеться и открыл ящик.
Вынув бинты, марлю и ножницы, я распахнул окно и запустил остальным барахлом в Фонтанку. Затем наложил повязку по всем правилам искусства.
Мартин расхохотался. Снаружи, верно, сочли смех истерикой, но я всё же ударил его по губам.
— Теперь, скотина, тебя будут считать тем, во что ты превратил меня.
— Нет, Давид.
Я ещё раз ударил его.
Мартин Крэйзи с прудом протолкнул улыбку сквозь пухнущие губы:
— Почему ты ни разу не попробовал снять свою повязку, Давид?
Я в который раз доверился любящим рукам и с полминуты глазел на ликование освобождённой плоти.
27
Шатаясь, мы вышли на балкон.
Весна 1993 г.