Источники и составные части сознательной эклектики

Интервью с Мерлином

Мерлин:(далее — М)… Стиль музыки, которую я исполняю — мистический хард. Это я давно выбрал себе.

Светлана Смирнова:(далее — С) Мистически — акустический?

М: Нет, именно электрический. Он подразумевается.

Илья Семкин:(как вы уже догадались, далее — И) В электричестве хард любой дурак сыграет. А ты попробуй в акустике, да еще мистический.

С: Ты живешь сейчас в Москве, а в Питер приезжаешь потусоваться?

М: Ну, теперь-то я живу в Москве, в Питер иногда приезжаю, в основном по делам. Но вообще (смеется) душой я живу в Питере. Я же не Макаревич какой-нибудь…

С: Тебе в Питере легче?

М: На самом деле мне в Питере жить легче — не потому, что Москва хуже. Я здесь родился, я здесь вырос. Это просто мой город. Я здесь могу напиться до беспамятства и, где бы я не проснулся после этого, все равно буду в каком-нибудь родном месте.

И: Ты считаешь, любовь к Питеру — она субьективная, потому что это твой город, или обьективная, потому что этот город в лучшую сторону отличается от остальных?

М: Нет, естественно, это субьективная, но вполне осознанная любовь. Не просто нравится и все, а я понимаю, почему он нравится. Многим московским людям Питер нравится больше, чем Москва, но в конечном итоге все зависит от человека, от склада характера.

И: Дело в том, что многие музыканты сознательно стремились в Питер, у многих есть песни об этом городе, например, у Киры Комарова — ”Твой воздух вреден для легких, но необходим для души», что-то такое.

М: Ну это, конечно, красиво Мне, например, из всего творчества группы «ДДГ’ больше всего нравятся именно песни про Питер. Хотя я достаточно скептически отношусь к этой группе.

И: И к Питеру.

М: Я просто считаю, что это красиво, но это субьективно. Есть люди, у которых существует потребность в том, чтобы придавать своим решениям какой-то романтический ореол. Я это очень хорошо понимаю, потому что еще не так давно, лет пять — семь назад, я тоже был таким человеком, когда я только начинал писать какие-то стихи, песни. Это не хорошо и не плохо. Если нравится и если при этом песни хорошие получаются, почему бы и нет? У меня не получались тогда.

И: Наверное, это все действительно, как ты говоришь, субьективно, это игра такая, но и все творчество так, то есть оно и есть, в общем-то, игра.

М: Совершенно верно. Джон Леннон в свое время приблизительно так сказал про музыку, которую он играл: «Мне эта музыка просто нравится. Я мог бы ее, если бы захотел, раскритиковать в пух и прах, но я этого делать не хочу». На самом деле подвести базу можно подо что угодно, слова — они только в жанре какого-то художественного творчества и могут нести реальную информацию. Когда они не только свое лексическое значение выполняют, но и еще что-то, причем иногда противоположное этому значению.

А, скажем, у меня большинство знакомых, особенно здесь, в Питере, всегда были большими любителями поговорить о высоких материях, о каких-то философских концепциях. Людям просто нравится выпить двести граммов и давай про то, про се… У митьков есть замечательный термин: богоносец. Мне он очень нравится.

С: Ты говоришь, что твои песни — мистический хард. А почему «мистический»?

М: Мне просто нравится это выражение. Мой друг Илья, который у меня иногда играет на соло-гитаре, однажды от нечего делать позвонил по одному объявлению, где требовался гитарист, пришел туда и обнаружил уже лысеющих старых мужиков, которые играют на какой-то точке, как в старые добрые семидесятые, совершенно какую-то жуткую, пафосную музыку и называют это «мистический хард».

И И у тебя «мистический хард» это…

М: Это прикол, это я пошутил. На самом деле я никогда не придумывал моим песням никаких стилистических определений. Есть какая-то музыка, которую мне всегда нравилось слушать, и, когда я начинаю делать что-то свое, это как-то там отражается. Порой преднамеренно, когда я думаю: вот, надо рэггей сыграть или фолк. Но лучшие песни получились сами по себе, в таком виде, в котором они есть. Я совершенно не думал, в каком это будет стиле, но иногда я намеренно делаю вещи в каком-то духе специально. На альбоме моем (альбом 1996 года «Брызги», записанный у Зайца — прим.ред.) есть несколько таких песен, одна из них сознательно сделана в духе Боба Дилана.

И: Это какая?

М: «Оказаться живым». А теперь наши необразованные люди спрашивают: «Почему у тебя эта песня так на «Аквариум» похожа?» А ни фига, я обращался к первоисточнику.

И: Светка, я все жду, когда ты начнешь глобальные вопросы задавать…

С: (с недоумением) Какие?

И: Ну, типа — зачем все это?

С: Ага, ну ладно. Мерлин, зачем ты пишешь песни?

М: Выпендриваюсь. Нет, на самом деле есть две версии: первая — я пишу, потому что чувствую потребность подобным образом выражать себя, а вторая, я недавно признался себе в этом честно — когда я взял гитару в руки, стал брать первые аккорды, тут же, естественно, стал пытаться сочинять какие-то песни, и делалось это затем, что я был мальчик очень закомплексованный и по-другому знакомиться с девочками не умел. Я очень робкий и стеснялся, и сейчас стесняюсь. Вот. На самом деле, я считаю, нельзя придавать слишком серьезное значение этим вещам; многие мои друзья и знакомые, пишущие песни, слишком серьезно относятся к своему творчеству, и, при том, что творчество их мне близко и нравится, это всегда вызывает у меня улыбку, но добрую улыбку. Может быть, им это нужно. Может быть, я просто человек с каким-то духом противоречия, потому что сейчас я здесь сижу, прикалываюсь, а когда попадаю в среду людей, которые все воспринимают как прикол, им кажется, что их это возвышает, то я веду себя совсем иначе… То есть проще сказать так — мне нравится писать песни, и — если уж умеешь несколько аккордов зажимать, почему бы не играть свои любимые красивые аккорды и не говорить слова, которые хочешь сказать?

И: А тебя сильно обижает какая-то критика неконструктивная, стеб?

М: Меня обижает именно неконструктивная критика — когда стебутся люди, которые не имеют к этому отношения и не понимают совершенно в этом ничего. Есть люди компетентные и есть люди некомпетентные, и этим все сказано. Приходит человек со стороны и начинает говниться: и то ему не так, и это ему не этак, хотя сам ни в какой области не может себя проявить.

И: Ну, а как ты отнесешься, если придет человек действительно знающий, какой- нибудь профессор из консерватории, но который абсолютно не врубается, какой ты жизнью живешь, и скажет, что все это фигня, потому что ты не умеешь толком петь и играть на гитаре?

М: Так я согласен, не умею ни того, ни другого. Но к этому я нормально отнесусь. Может быть, если он захочет, я попытаюсь ему что-то объяснить. Если у меня будет на это настроение. Это нормально, у человека есть определенная база, определенные критерии оценки. Меня обижает-то, собственно, не отношение к моему творчеству как таковому, а, как любого человека, может обидеть отношение ко мне какое-то жлобское.

И: У меня тоже была такая мысль, я думал, почему критика может обижать, ну, не нравятся мои песни, и ради Бога. А потом я понял, что в глубине души считаю этого человека социально опасным. Если ему не нравится самая сердцевина всего этого — значит, он опасен для меня и для таких, как я.

М: Но это в том случае, если ему не нравится та сердцевина, про которую ты говоришь. Как правило, людям не нравятся частности — здесь не так на гитаре сыграл, там строчка дурацкая, ну и еще что-то. Я вообще стараюсь не зависеть от мнений в процессе работы над песней и учитывать именно свои вкусы и взгляды. Мне кажется, сейчас, занимаясь этим уже несколько лет, я могу себе это позволить. В свое время я, буквально раскрыв рот, слушал всех. На меня очень повлиял мой старший брат двоюродный, который писал стихи, достаточно традиционные, тем не менее технические моменты он мне сумел указать, причем достаточно тактично. Он еще подкидывал мне какую-то поэзию, чем, в конечном итоге, и определил мои пристрастия поэтические, которые во многом сформировали мое внутреннее отношение к поэзии, к словам, хотя я не считаю, что я поэт, но определенное отношение есть. Он дал мне почитать Введенского, когда я еще вообще не знал, кто это такой, и мне, конечно, башню снесло. Хотя, может быть, по моим песням этого не видно, но это на меня до сих пор влияет; вот именно это отношение и к словам, и к жизни.

И: Вопрос такой, глобальный, который меня мучает, поэтому я его всем и задаю, то есть не задаю даже особо, а хотел бы у многих таких малопризнанных людей спросить: нет ли таких мыслей, что делаешь в жизни что-то не то, именно потому, что если уж занимаешься творчеством, ты должен добиться того, чтобы в конечном итоге это стало достоянием народа, или уж тогда забросить все это и зарабатывать деньги? А такая половинчатость — нет такого ощущения, что это такой компромисс — от слабости или от трусости?

М: Нет, такого нет.

И: Ну, если уж мы этим занимаемся, то это должно или где-то остаться, или нашими современниками быть узнано побольше, и не виноваты ли мы в том, что это все в таком узком кругу происходит?

М: Ну, во-первых, мы вообще ни в чем не виноваты. Каждый на самом деле сам выбирает себе круг, который ему больше нравится…

С: А выбирает ли он этот круг?

М: Ну, я не знаю, я могу говорить только за себя: я недоволен тем, что на моих концертах не присутствует немерено поклонниц, размахивающих перед сценой нижним бельем. Это, конечно, плохо. Это, я считаю, недоработки, надо еще ко многому стремиться.

И: Это просто никуда не годится.

М: Но на самом деле я считаю, что у меня сейчас все происходит адекватно. У меня нет состава, у меня всего один альбом, записанный достаточно кустарно, поэтому у меня ровно столько публики, сколько, в общем-то, и нужно для такого уровня. Вот когда, дай Бог, у меня будет какой-нибудь более серьезный проект, то мне и захочется большего. А сейчас — все классно, все так и должно быть. Я же не Чиж какой-нибудь, который понаписал хипповских песен, пел их в «Разных людях» — группе, которую не назовешь популярной, и это было хорошо. Как только он стал большим эстрадным артистом, который, как написал Толя Платонов, вытаскивает комбик за пять штук и поет, что ему холодно в кедах, это стало чем-то уродливым, хотя народу нравится. Я так не хочу. Нет того, что я могу предложить большой аудитории, нет. Можно записать песню «Птеродактиль» с симфоническим оркестром и исполнить ее в Большом зале филармонии. Это хорошая мысль, я над этим подумаю.

И: А кстати, ты всегда придаешь значение аранжировкам. Почему такое внимание к технически-музыкальной стороне, к тому, что к самой песне отношения не имеет, а является ее оберткой?

М: На самом деле это имеет к песне прямое отношение, вопрос в том, кто как начал воспринимать музыку. Я не бард. Человек должен думать о музыке всегда — когда он играет на трех струнах и на двух аккордах, и когда он играет с составом, с духовой секцией. Звук определяет у любой записи и у концерта половину дела. Хотя мы, в принципе, в России привыкли к замечательным песням при хреновом звуке. Я согласен с тем, что главное — искренность, я не люблю такого суперпрофессионализма, который идет в ущерб песням. Но в конце концов моя любимая группа до сих пор — «Beatles», я начал их слушать в детстве и до сих пор тащусь, и вот у этих людей присутствует музыка, тут уж ничего не попишешь.

И: То есть то, что ты играешь в акустике — это во многом вынужденный вариант?

М: Если это мой концерт — то это вариант вынужденный, потому что у меня нет группы. Если я пишу альбом под одну гитару, то я специально подбираю песни, которые звучат именно так. У меня есть много вещей, которые я не буду записывать до того, как смогу сыграть их мало-мальски с составом, в электричестве. Хотя я их играю на концертах, но концерт — это другое дело, это больше повод пообщаться со зрителем на таком достаточно панибратском, что ли, уровне. Наверное, вы замечали, что я иногда прикалываюсь — вот, здесь должна быть бас-гитара с такой-то партией. Все посмеялись и ладно. Но на самом деле действительно должна быть, действительно это предполагается.

И: Тебе внутренне более близок саунд насыщенный, а не прозрачный?

М: Мне внутренне близок любой саунд, который требуется к каждой конкретной песне. Я люблю очень разную музыку, это можно перечислять до утра. Не бывает плохого звука. Многие наши музыканты, которые всерьез за этим следят, тому пример. Летов, например, не стал писаться в хорошем качестве, потому что понял, что пропадает концепция, тот звук, который отличает его группу от других.

И: Я и говорю, что у людей есть какая-то целостность, вот, допустим, Поль выбрал себе одну акустическую гитару именно с таким звуком, Летов выбрал себе фузящую гитару, зайца на барабане…

М: Какого зайца на барабане?

И: Ну, так называется, когда быстро стучат на барабане. А у тебя — одну песню захотелось записать с симфоническим оркестром, другую — под гитару, третью — с фуззом, четвертую — рэггей…

С: То есть это сознательная эклектика?

М: Эклектика совершенно сознательная по той простой причине, что я такой человек. Я не представляю, как можно всю жизнь играть в одном стиле.

И: Ну я понял. Ты блин музыкант вообще.

М: От музыканта слышу.

И: Я еще хотел задать вопрос про художников: ты говорил, что тебе и женщины художницы попадаются, и в Москве ты живешь среди художников… У меня сын, когда маленький был, говорил: «Кругом одни художники, очень страшно». Как у тебя с ними отношения?

М: Прекрасные отношения, все-таки женщины.

И: Нет, вообще — у человека, который занимается звуком, с людьми, которые занимаются изображением?

С: По сути это одно и то же…

М: Да. Я не делаю различий: многие художники пишут песни, например, моя жена. И наоборот. Я сам тоже художник жаль, вы не видели моих картин.

И: Может, состоится выставка какая-нибудь.

М: Боюсь, что нет: полет моей, так сказать, художественной мысли, он слишком высок для простых людей, поэтому я стараюсь мои вещи не афишировать, просто чтобы никого не обидеть. Зрители могут почувствовать некоторую свою неполноценность..

И: А расскажи, что у тебя за картины — хотя бы на словах. Может, на словах это все- таки не так страшно.

М: Ну, я люблю иллюстрировать классические эстрадные песни. Например, у меня есть картина «Без меня тебе, любимый мой лететь с одним крылом». Рассказывать про это бессмысленно. Когда-нибудь, когда я пойму, что люди созрели для этого, когда я увижу в народе какое-то духовное пробуждение, когда я буду ходить по улицам и видеть в глазах людей нечто такое, что позволит мне сказать: да, люди готовы воспринять мои картины… Вот это я прошу включить в интервью, весь этот бред, человек, который меня не знает, он будет читать, грузиться и думать «Ну и мудак… »

Июль’97


Обсуждение