“…как эти невыразительные мужички, стремительно набирающие килограммы, могут стать объектом вожделения половины девушек страны?» — вопросил однажды М. И. Халыч на страницах “Рок-Фузза», имея в виду АГАТУ КРИСТИ. Ответом на этот изумлённый и справедливый вопль мог бы стать встречный вопрос: а к кому, собственно, половина девушек страны может еще пылать вожделением? Окинем исследовательским взором отечественную рок-сцену и констатируем: да ни к кому. Вот попс — там этого добра вагонами вывози, на любые девичьи вкусы: киркоровы, наны, губины, сташевские и прочие газмановы, все, как на подбор, красавчики и секси. А для мальчиков (которые, впрочем, гораздо менее склонны искать на сцене объект вожделения, скорее — подражания) — ники, лики, клементии и каролины. Современная рок-сцена абсолютно не даёт нам примера героя-секс-символа, героя-легенды, герои объекта подражания/обожания/вожделения; девочкам пубертатного возраста на о ком тайно вздыхать или рыдать в подушку от неразделённой страсти к Нему (не будем о грустном, то бишь об АГАТЕ КРИСТИ). Конечно, частным порядком героем и секс-символом может стать кто угодно — и Петька из соседнего подъезда, и Петя Иванов из группы X с такой красивой гитарой и мужественным подбородком, но всё же на национального кумира российских барышень успешно тянет, увы, лишь Курт Кобэйн, совершенно зарубежный, и, к тому же, мёртвый.
Ну, за рубежами наших огородов с секс-символами был всегда полный порядок, да и с сексуальной тематикой в роке тоже всегда было более или менее естественно и нормально. Собственно, таковая проявилась вместе с самим рок-н-роллом и успешно развивалась его героями, которые, в противовес слащавой и бесполой эстраде преподносили молодёжи ощущения поострее; девочки падали в оргастические обмороки при виде вращающего бёдрами Элвиса Пресли. Далее сексуальная тематика развивалась в роке примерно в ту же сторону, что и в других жанрах более или менее популярного искусства и отражала эволюцию взглядов общества на эротику в целом; цензура же, периодически запрещавшая то это, то что-то другое, создавала препоны между производителем и потребителем (впрочем, вполне преодолимые), но не мешала появлению рок-героев и секс-символов, внешность и манеры которых соответствовали требованиям времени. Хипписткие 60-е с их причудливым сплавом бунта сексуального с социальным породили Джима Моррисона и Дженис Джоплин; начало 70-х и расцвет хард-рока дали многих “хард ловин’” — юношей с обнаженными торсами, кожаными куртками, двусмысленно вращавших микрофонные стойки и ритмически воспевавших страстную мотоциклетную любовь. Глэм-рок вынес на гребень волны томных пёстро одетых бисексуалов с загадочными текстами и скандальными заявлениями в прессе. Правда, самая середина семидесятых с расцветом панк-рока с секс-героями оплошала, разбавив тематику лишь непечатными словечками; зато наступившее после диско с лихвой возместило это упущение, явив миру множество сладострастно вздыхающих дев и томноголосых отроков. Ну а дальше массовые перегибы и перекосы благополучно закончились, и в 80-е и 90-е годы сексуальная тематика потихоньку растеклась на личные заморочки отдельных персонажей (Пи Джей Харви, Тори Амос, тот же Кобэйн), а секс-символы стали возникать не только в рамках какого-либо поджанра, но и просто так — в силу незаурядности того или иного рокера, внешней или творческой. Такова эволюция.
В нашей же замечательной стране, с неизбежным опозданием на многие годы всего, чего угодно, рок-н-ролл развивался абсолютно ненормально, став, с самого момента его появления, только и исключительно символом крутого протеста. Смело было слушать роки, играть же роки самому было смело в исключительной степени: человек, взявшийся за электрогитару, автоматически становился изгоем, бунтарём и врагом системы. И, естественно, в такой клинической ситуации первые рокеры и помыслить не могли о любовной тематике (о сексуальной — тем более: секса, как общеизвестно, у нас не было и быть не могло). “О любви” — это были эстрада, ненавистный совок, “опять от меня сбежала последняя электричка” — фу, какая гадость! (Ах, с каким восторгом мы слушаем теперь всё это в исполнении всяческих ДУБОВ-КОДДУНОВ — ретро, милое ретро!). Ну а рок — это СЕРЬЁЗНО (и в голову не приходило, что о любви тоже может быть серьёзно). Поэтому искать любовную/сексуальную тематику в творчестве тогдашних рокеров не стоит — её попросту нет. Классическая МАШИНА ВРЕМЕНИ — знамя целого рок-поколения — в этом смысле вспоминается только пресловутым “Солнечным Островом”, в коем, в общем-то, ничего такого и нет. Группа ВОСКРЕСЕНЬЕ, на знамя не претендующая и гораздо более лиричная, по большей части занималась — в лице лирического героя песен — разборками с собой и своей неустроенной жизнью, лишь изредка позволяя себе мягкую лирику (“Мой друг, художник и поэт…”) или лёгкое хулиганство (“Лепили бабу на морозе…”). МИФЫ, РОССИЯНЕ, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ — в принципе, картинка была, с небольшими вариациями, одинаковой у всех.
Может быть поэтому, на фоне наших бесполых борцов, такой фурор в своё время произвела незатейливая, в сущности, группа ПРИМУС со своими “Девочкой в баре” и “Голубым”, а тогда-ещё-рокер Юрий Лоза прогремел на всю страну знаменитыми строчками: “…и от этих мыслей чтой-то подмечается/ не в штанах, конечно, а в моей душе». Впрочем, начало 80-х годов-таки произвело и в сознании деятелей протеста кое-какие сдвиги; главное — появилось новое рок-поколение, более внимательно слушающее Запад и более восприимчивое к доходящим из-за бугра идеям. Хиппизм, первоначально воспринятый только второй половиной строчки “Make love, not war”, пустил основательные корни в роке и слово “любовь” наконец-то поселилось в рок-текстах. Это ещё не были разговоры о любви и тем более о сексе, это начался просто здоровый эпатаж — от “Мочалкиного блюза” и “Старика Козлодоева” у раннего АКВАРИУМА до фривольных прохиппистких песенок КРЕМАТОРИЯ про Танин флэт (“…мы любили сделать вид, будто мы сошли с ума и целый день пускали пыль в глаза с одной лишь целью — дотянуть до ночи и тогда стащить трусы и воскликнуть “Ура!” ”), про Хабибуллина, сгинувшего во цвете лет от неназываемой болезни вследствие сексуальных излишеств и про печальную алкоголичку Эльзу. Рок начал потихоньку выздоравливать от натужного эзопова протеста и приобретать более человечные черты; а человеку свойственно думать о личном гораздо более, чем об общественном.
Расцвет хипписткой идеологии в умах музыкантов в сочетании с этой самой человечностью дал нашему року несколько совершенно особенных авторов: Умку, Силю, Майка Науменко. У Умки — справедливо считающейся стопроцентным бытоописателем отечественного хиппизма — нет песен “о любви” или “о сексе”; есть просто описания отношений между мужчинами и женщинами, отношений самых разных — от идиалистческих до скандальных, с неуютом, кратким счастьем, бурными ссорами, разводами и влюблённостями, и, главное, абсолютно натуральными и естественными чувствами. От подражания западным рок-н-ролльным текстовым стандартам (“О Секси-Дуня-Кулакова! Она не говорит ни слова / О Евдокия Кулакова, она поклонница фрилова / Удовлетворит любого — весь мир остался в дураках»!) до смешливых откровений (“Ты безумно хорош, но тебя не поймёшь / Ляжешь рядом со мной — повернёшься спиной / Ты совсем как живой, только ты голубой / Гомосексуалист!“ или “Ах, спать одной тяжело — и не потому, что блудница / Хочу, чтобы было тепло и было, за что уцепиться…»), от грубоватою реализма (“…Я не прочь давать братишкам / но пьяный рокер — это слишком») до щемящей лиричности (“…они гонялись друг за другом по флэтам /они стремали всех хозяев тут и там / они мечтали хоть неумного отдохнуть / хоть раз вдвоём проснуться и вдвоём заснуть…») — Умка писала и пишет о любви естественно и непринуждённо, без назидания и без сверхзадачи: просто, как пишится и как живётся.
Силя — Сергей Селюнин, группа ВЫХОД во многом схож в своём творчестве с Умкой; разница в том, что песни ею, разумеется, написаны и поданы с мужской точки зрения и с меньшим влиянием хипписткой идеологии. Диапазон сексуально-любовной тематики в его песнях столь же широк, как разнообразна человеческая жизнь: от эротики грубой, хулиганской, откровенной (знаменитая песня “Он мой друг” или не менее известная “Не могу кончить” с дивной строчкой: «…спит моя бэби давно, спит моя бэби /а я всё не могу кончить никак, не могу кончить «) до чистейшей лирики:
“Прекрасна любовь под луной и дождём,
В хижинах и дворцах,
Но любви и от скуки, ночью и днём,
Во тьме и при свечах…
Но бывает ли чище любовь любви под душем?
И может ли быть романтичней и теплей,
Когда в струях воды слились тела и души,
А вокруг — только небо, без глаз и ушей… ”
Однако и Силя, и Умка — авторы тематически весьма разнообразные; любовная лирика — только часть их творчества, пусть и довольно большая. Единственным же рокером, всё творчество которого посвящено только любви во всём её разнообразии стал Майк. Но текстам его можно было бы составить энциклопедию чувств: любовь-флирт, любовь-привязанность, любовь-страсть, любовь сентиментальная и откровенно чувственная, любовь горькая или счастливая, ила тоническая или плотская… Нет только одного: пошлости, грязи. Даже “Дрянь” или “Песня для («вина”, со всей их грубостью и “сниженностью” грязи нет — просто любовь бывает ещё и такой. Ну так что же, такова жизнь.
Хочется просто процитировать — общеизвестное, может быть, ну и Бог с этим — потому что кто может сказать, какие и о чём писал песни Майк, лучше, чем он сам?
“Мы познакомились с тобой в “Сайгоне ” год назад,
Твои глаза сказали “Да!», поймав мой жадный взгляд,
Покончив с кофе, сели мы на твой велосипед,
И, обгоняя “Жигули ”, поехали на флэт…
…Я был невинен, как младенец, скромен, как монах,
Пока в ту ночь я не увидел страх-трах-трах!
в твоих глазах… »“О! Она была прекрасна и я обнял её страстно,
И мы танцевали весь вечер напролёт.
Когда все ушли, мы остались вдвоём,
И хотя я вёл себя дурак дураком,
По отношению к ней я был очень непрочь,
Моё сердце стучало как паровоз,
И я не помню, какую ахинею я нёс,
Но так или иначе, мы были с ней вместе в ту ночь.Всё это было, словно сон.
О Боже! Я был влюблён,
Душа моя кричала: “Гип-гип! Ура!»
Я целовал её в рот, а она меня — наоборот,
И мы с ней не сомкнули глаз до утра… ”“Я ничего не обещал тебе,
И ты мне ничего не должна,
Но мы же любим друг друга — наверное, да,
Ведь ночь была так нежна… ’’“Я прошу тебя — давай не будем лезть друг другу в душу
Искать напрасно то, чего нет,
Зачем же усложнять — ведь мы так мирно делим
Постель и телевизор, сортир и обед… ”“…но нам же было так чудесно,
Нам было хорошо,
И, может быть, когда-нибудь
Нам захочется ещё,
Так вот мой номер телефона:
Звони, не забывай,
Ну а пока — прощай, детка, прощай!”
И самая, быть может, главная песня о любви — “Сладкая N” с потрясающим финалом:
“…и когда я пришёл домой, ты спала,
Но я не стал тебя будить и устраивать сцен,
Я подумал: “Так ли это важно, где и с кем ты
провела эту ночь,
Моя сладкая N?”
При всём при этом ни Майк, ни Силя, ни Умка в сознании масс так и не стали ни рок-героями, ни секс-символами: ни рожи, ни имиджа. Увы…
Зато первым настоящим рок-героем и секс-символом стал, безусловно, Гребенщиком; причём стал своими собственными стараниями, а не волею поклонников. Перейдя от ранних Козлодоевых и Иннокентиев к лирически философским задумчивым текстам, БГ умело прошёлся по всем аспектам не бытовой, но возвышенной и отстранённой почти полностью от реальной эротики: от формулировок достаточно жёстких (“Марина”, “-30”) до мягких, прозрачных, акварельных (“С утра шёл снег”, “Ты нужна мне”, “Всё, что я хочу”). Разрабатывая на сцене имидж личности загадочной (а порой откровенно подражая манерами и внешностью великому хамелеону Боуи), БГ и в текстах напускал то мистического тумана, то изысканных метафор (…ты неизбежна, словно риф в реке, ты повергаешь всех во прах / твои бразды в твоей руке и власть небес в твоих устах / и раз увидевший тебя уж не поднимется с колен / ты утончённо, словно Пруст / ты грациозна, как олень… ” и далее по тексту); любой текст эротически-любовной тематики мог быть воспринят совершенно иначе. Разумеется, не всё было так хитро; есть у БГ и примеры однозначно любовной лирики, причём превосходной (“С кем ты теперь”, “Ключи от моих дверей” — или просто гениально сформулированное “…со мной никогда не случалось ничего лучше тебя!»), но лирика эта была всегда удивительно неконкретна, обращена к абстрактной Прекрасной Даме (или к десяти прекрасным дамам, что дела не меняет) — имена типа “Евангелика» или “Марина» как имена реальные не воспринимались изначально, и размытость образов приводила к тому, что любой желающий мог примерить тот или иной текст на себя, сложного и неповторимого (тексты, скажем, Майка, при узнаваемости сюжетов, были всегда текстами о Майке, его чувствах и его жизни). Девушки млели и мечтали; юноши, поражаясь хитросплетениям образов, примеряли свободно сидящие образы на себя. Экологическая ниша секс-символа и выразителя чувств для-тех-кто-всё-понимает-но-сказать-не-может (из более или менее интеллигентных кругов) оказалась заполнена всерьёз и надолго.
Однако крути интеллигентские и хиппинские в масштабах страны были не так уж широки; большую часть рок-слушателей составляла “просто” молодёжь, склонная к исполнению трёхаккордных дворовых песен, ничего не понимающая в Лао Цзы, растафарианстве и изяществе чувств, реализуемых в основном в парадных или под детсадовскими грибками. Вот для них — разумеется, не ставя перед собой такой конкретной цели — появился и стал героем Цой. Тексты Цоя, при почти полном отсутствии любовно-эротических тем, полны абсолютно близкими и понятными тинейджерам образами (“Восьмиклассница”, “Рядом со мной”, “Это не любовь”). Будучи конкретными, образы Цоя при пристальном рассмотрении оказываются совершенно бестелесными. Цой — вернее, его лирический герой — абстрактно-романтичен, абстрактно-влюблён, абстрактно-печален. Это не Умкин “рыцарь образа жизни”, но это и не “рыцарь печального образа”; это ПРОСТО РЫЦАРЬ (как лось в известном анекдоте — просто лось). Может быть, поэтому девушки — поклонницы Цоя так напоминают монашек: даже туманный БГ всегда был более телесным и плотским, нежели романтичный и экзотический их кумир. Ну а смерть Цоя сделала обожание поклонниц ещё более монашеским и аскетичным; все эти байки о духе Цоя, являющемся каким-то барышням и надиктовывающем стихи — лишнее тому подтверждение. При этом Цой — безусловный секс-символ; гак вид обнажённого торса распятого Христа может вызвать оргазм у монахини. Каждому — своё.
Для тех же, кто изначально не был склонен ни к философии, ни к мистике, ни к романтизму, ни к аскезе — для молодёжи энергичной и более или менее радикально настроенной — появился в своё время и стал героем Кинчев, — с его потрясающей энергетикой, возбуждающей скандальностью поведения и эпатажными текстами (кто не толковал определённым образом “Соковыжимателя” и “Экспериментатора”, кто не проникался откровенностью призыва “Иди ко мне!”?). Ничего “такого” не делая на сцене (кроме, разве что, манипуляций с красным шарфом; кстати, сочетать красного с чёрным весьма сексуально само но себе, недаром на соответствующих картинках бабы всегда в чёрном или красном нижнем белье), не позволив себе в текстах ни одной “открытой” фразы (в отличие от Задерия с его “Лучше секс, чем MX” и от Самойлова с “Голубым банщиком”), Кинчев был столь вопиющие и откровенно эротичен, что мог бы затмить Пресли с Моррисоном, вместе взятых. Однако карьеру секс-символа Кинчеву загубил его же собственный пафос, которого вначале было не так много, но, в процессе борьбы с системой и властями, пафосным ему приходилось быть волей-неволей — ну а потом, видимо, Кинчев вошёл во вкус. После “Энергии” и с появлением “Армии АЛИСЫ” с эротикой было покончено: у армии может быть только генерал, который секс-символом быть не может; секс-символом в казарме может стать только картинка с голой (или в чёрно-красном белье) бабой на стене.
Но это всё — герои рока-энд-секса, возникшие ещё до перестройки, в голодные на чувства и эмоции времена. Перестройка же, разрешив торговать в переходах метро разного рода брошюрками “про это”, породила и множество рок-групп, ставших вовсю эксплуатировать эротическую тематику вовсе не из какой-то насущной потребности, однако вполне сознательно — кто из стремления показать себя смелым и модным, кто перестав бояться гонений, кто — из личного стремления к эксгибиционизму. В таком аспекте появление всяческих секс-рок-групп типа ВРЕМЯ ЛЮБИТЬ или НИИ КОСМЕТИКИ — и даже Вовы Весёлкина в чуть более поздние времена — не несло никакой сверхидеи. Видимо, поэтому и секс-символами никто из упомянутых (даже несмотря на грандиозные усилия того же Весёлкина) не стал; были, да сплыли, оставив в памяти отдельные строчки типа “Отдайся, родная” или “Помоги мне сделать аборт” да заголовки скандальных когда-то публикаций в прессе. “Разрешённый” же отныне металл как жанр, долженствующий воплощать идеалы мужающих подростков и смущать волосатыми торсами юных дев, на той же перестроечной волне обошёлся в истории секс-рок-героизма одной лишь КОРРОЗИЕЙ МЕТАЛЛА, да и то довольно формально: обилие раздетых и порою весьма малоэстетичных тёток на сцене производило впечатление, видимо, лишь на малолетних онанистов, все прочие лишь пожимали плечами.
Однако следует констатировать, что всё та же перестройка дала массам новый и совершенно специфический секс-символ (а нам — объект исследования в рамках темы) в виде группы НАУТИЛУС ПОМПИЛИУС в целом и в лице Бутусова в частности. Надо сказать, что так называемая “свердловская школа” ещё в начале своего существовать дала пример интересной любовной лирики в творчестве группы УРФИН ДЖЮС (“…пол согрет был нашими ногами / тёплыми после душа / тело было сковано истомой / а душа рвалась наружу… ” и там же “…я не могу отключить зажигание у моего желания / я не могу найти педаль сцепления у моего стремления / моя любовь — автомобиль без управления… ”), что, впрочем, не удивительно при интересе её участников к поэзии Серебряного Века с её столь, же холодным по сути эротизмом. НАУТИЛУС же соединил в себе (исключительно при этом удачно) сразу несколько выигрышных моментов: грамотное исполнение красивой музыки, профессионально написанные (Кормильцевым по большей части), а поэтому хорошо усвояемые тексты, бесспорную красоту молодого Бутусова и шокирующую даже в перестроечные времена прямолинейность в высказывании прописных, по сути, истин. Ecли “Скованные одной цепью» ещё были отчасти поводом для расшифровок, если “Ален Делон” или “Гороховые зёрна» были актуальны наподобие фильма “Маленькая Вера” (как мы живём, Господи, как мы живём!), то поистине гениальной и этапной в истории нашего рока стала фраза из “Казановы”:
“Зачем делать сложным
То, что проще простого:
Ты -моя женщина, я — твой мужчина,
Если надо причину, то это причина » —
и свершилась в роке секс-революция без всяких раздеваний и телодвижений — вот так, одной фразой. И пусть потом вся с грана рыдала над сентиментальным “Я хочу быть с тобой»; всё равно сознание масс изменилось бесповоротно. Тем более, что за “Казановой» последовали и “Всего лишь быть” (“…твой мускул, мой мускул — это так просто: до утра вместе… ”), и “Стриптиз”, и “Ворота, откуда я вышел»:
“Я увидел глаза, я прикоснулся к лицу,
Я почувствовал руки и навстречу бегу,
Мои губы опускаются всё ниже и ниже —
Я ищу те ворота, откуда я вышел.
Я пришёл целовать те ворота, откуда я вышел.Ты намного моложе, чем моя мать,
Но это всё равно — вы все одно племя
Я видел мир — я вернулся назад
Я хочу стать, кем был — пришло это время,
Я пришёл войти в те ворота, откуда я вышел.Темнота так влажна, океан так блестит,
Это древняя соль — она всё простит.
Вернувшийся в лес, под дремучую крышу…
Открой мне ворота, откуда я вышел,
Я пришёл — открой мне ворота, откуда я вышел ”
И, что самое удивительное, эти строки — вероятно, самые эротичные в нашей рок-поэзии (сравниться с ними может, пожалуй, только Башлачёвская “Влажный блеск наших глаз…“, но всё же помягче — о любви, не о страсти) — выпевались столь же вызывающе-эротичным рыдающим голосом, но человек, их поющий, всегда казался (или был?) абсолютно от всего этого отстранён. Статичный, как манекен, одетый в наглухо застегнутый френч, Бутусов как бы не имел ничего общего с этими текстами, ни с эротикой вообще. Никакой индивидуальности, никакого личностного отношения. Бутусов, подобно детищу доктора Франкештейна, соединил в себе загадочность и туманность Гребенщикова, холодное рыцарство Цоя, эротическую эпатажность молодого Кинчева (ну, да плюс ещё, как кажется сейчас, эстетику готического рока Элдрича или Роберта Смита); эта надиндивидуальная (или — внеиндивидуальная) смесь, помноженная на академический эротизм “свердловской школы”, дала поразительный пример несексуалыюго секс-символа. И, как пластмассовый цветок недолговечнее живого, так и Бутусов — даже смертельно уставший, кажется, от всяческих роков, побрившийся на лысо, перекрасившийся Бог знает в какой цвет и предпринявший всякие разные попытки уйти от собственного не им придуманного образа, остался — из четырёх описанных героев — наиболее устойчивым секс-символом. Остальные — ушедший в иные миры Цой, генералиссимус зомбической армии Кинчев и растолстевший благостный БГ — на роль секс-рок-героев, увы, уже не годятся. Всем своё время.
Итак, время секс-рок-героев (в рамках “русского рока” как основного течения нашей рок-музыки) на Бутусове, кажется, закончилось. Панк-движение героев девичьих грёз дать не смогло по определению (если не считать, пожалуй, Ника Рок-н-ролла, но он, строго говоря, и не панк, и не музыкант, да и героизм его не для девочек), в этом мы вполне схожи с Западом. Пример ярчайшей личности панк-сцены — Егора Летова — только подтверждает сей тезис: при обилии инвективной лексики в текстах Летов абсолютно антиэротичен (ранние опусы типа “Я ненавижу женщин” или полуегоровская “Бабища” написаны скорее в русле общего протеста против всего на свете, чем как песни “про это”). Правда, следует снова заметить, что на личностном уровне секс-символом может стать любой, а уж такой незаурядный персонаж, как Летов, тем более: есть, есть девочки, называющие его “зайчиком” и коллекционирующие “фотки”. Но всё же для большинства Летов — безусловный герой, но никак не секс-символ, что, в сущности, и правильно.
Панк-рок же породил такие, весьма условно вписывающиеся в тему явлению, как Лаэртский и группы ХУЙ ЗАБЕЙ и СЕКТОР ГАЗА. Первые две эротику в своём творчестве исчерпывли употреблением инвективной лексики, но, в общем-то, совершенно не всерьёз и ни на какой героизм не претендуя (Лаэртского же как чудесного лирика эпохи “Овального Зеркала Сведенборга” почти никто не знает). СЕКТОР ГАЗА же — скорее, производная от раннего Лозы и ПРИМУСА, но рассчитанная — и вполне сознательно — на самый примитивный, урлацкий уровень восприятия. ПРИМУС был просто весёлым шокингом; СЕКТОР ГАЗА — расчётливая эксплуатация низменных, животных эмоций; и женщина, и мужчина, и любые отношения между ними тут грязны, похабны и бесчувственны. Это не только не любовь, но даже и не секс — просто мерзость и свинство. Хотя, конечно, для кого-то и Юра Хой — “зайчик”.
Что касается рок-героинь, то у нас их как-то не было изначально. Эфирная текстовая эротика Насти (при абсолютной несценичности), пронзительная женственность Янки (при абсолютной неэротичности), Джоплиновского масштаба страстность Олеси Троянской, ведьмовская красота Ольги Кочетковой (группа Ю), экзотичность Рады (РАДА И ТЕРНОВНИК) всегда были и остаются совершенно незаметными на фоне обширных декольте отечественных поп-див. Пожалуй, наиболее вероятная кандидатка на роль секс-рок-героини — Ольга Арефьева (тем более, что и тексты её зачастую полны любовного накала, чувственных женских эманаций), но — декольте она не носит, а эротичность женщины на уровне чисто эмоциональном массами пока ощущается с трудом. Но, возможно, это и к лучшему.
Тут уместно было бы спросить: а нужны ли, собственно, секс-символы отечественной рок-культуре? Видимо, да — ecли они появились в принципе, естественным или искусственным путём, как нужны символы и герои в любом жанре искусства; эротика же — неотъемлемая часть искусства, да и всей человеческой жизни. Интересно было бы прогнозировать, кто же станет очередным секс-символом, но, увы, это не представляется реальным; остаётся лишь надеяться, что это будет (будут) личность действительно незаурядная, творчески значимая, а не дутыш наподобие АГАТЫ КРИСТИ. Не хочется повторяться или говорить банальности, но любой человек (на сцене, где его видят многие — тем более, но там это и сложнее) красив и эротичен, если он естественен в проявлениях чувств, если в нём есть страсть, есть драйв — в этом, скажем, секрет безумной сценической сексуальности Лёни Фёдорова (АУКЦЫОН), или Саши Чернецкого (РАЗНЫЕ ЛЮДИ), или Юрия Наумова — людей, в герои или “зайчики» никогда не рвавшихся. И да будет так. И пусть из “клубных” команд выделятся новые Кобэйн (только без последствий) или Элдрич, Полли Харви или Ник Кейв, и завладеют умами и сердцами многих. И пусть рыдают девочки ночами в подушку но Ним, единственным — девочкам обязательно нужно пройти через это, чтобы научиться любить и страдать в реальной, взрослой жизни.
А мы обо всём этом снова напишем и по полочкам разложим. Лет через десять.
Аминь.
Е. Борисова
октябрь 1996
P.S. Однако ж год 97-й дал нам неожиданно нового претендента на обозначенную роль: Илью Лагутенко из МУМИЙ ТРОЛЛЯ. Стоит задуматься: что бы это значило?
АППЕНДИКС:
Статья эта писалась полтора года назад, и не для ОСКОЛКОВ, а для газеты ИВАНОВ, которая собиралась всплыть на поверхность в качестве красивого-умного-кайфового-и-т.-д. издания.
Собственно, она и всплыла — только в совершенно ином виде, компьютерном, в ИНТЕРНЕТЕ. Почему — не знаю, Степанову в Тулу звонить очень уж накладно — он жуткое трепло, хотя говорить с ним интересно. Ну а поскольку ИНТЕРНЕТ доступен немногим, а отдавать статью по новой в какой-либо красивый журнал не позволяют мне представления об этике, то — в ОСКОЛКИ.
Сейчас поясню мысль, которая многим, наверное, в свежеизложенном виде уже начинает не нравиться. Дело в том, что, во-первых, самиздат — явление настолько вольное, что с ним тягаться не способны любые сверхмодные и квазиглянцевые монстры, поэтому печатать в нём что бы то ни был о — не только этично и правильно, но в чём-то даже и — ой, бля! — концептуально. И второе, уже по иному поводу: поскольку статья-то писалась для сами-уже-врубились-какого издания (не плохого, нет, но ДРУГОГО), с расчётом не на априори специальную и, как мне кажется, более продвинутую самиздатовскую аудиторию, а на аудиторию весьма массовую и разношёрстную — она, на мой нынешний взгляд, грешит определённой поверхностностью. Однако, уступая просьбе С.С. и моему, в какой-то мере, собственному желанию, предлагаю её вам. Ну а вы уж делайте с нею, что хотите.
АППЕНДИКС-2:
В общем-то, не имея мысли подобной (т.е. прилагать нижеследующее к упомянутой и вами свежепрочитанной статье), а руководствуясь довольно хулиганским импульсом (помноженным на тягу редакции ОСКОЛКОВ к соцопросам), я осенью 97-го года озадачила ряд персонажей, выбранных довольно случайно (и далеко не все из них — музыканты, критики и даже художники или литераторы) следующими вопросами:
а) Может ли произведение в жанре рок-музыки быть сексуально?
б) Если да — приведите пример, вам лично кажущийся убедительным.
Ответило на эти в меру идиотские вопрошания 17 человекоединиц, из них 8 барышень, остальные — сами понимаете, кто. На первый однозначно-положительно ответили все, независимо от пола, возраста, вероисповедания, места работы и пр. анкетных данных. Даже как-то скучно стало — ну хоть бы один ответил “Нет!” и заклеймил меня позором или чем-нибудь ещё. Что касается ответов на пункт б), то тут большинства не получилось, разброс колоссальный, но если пристёгивать к тезисам статьи, то вот комментарии:
1. РОЛЛИНГ СТОУНЗ в целом и Мик Джеггер в частности (два упоминания)
2. Ник Кейв
3. КУИН — единственная песня “My Baby Does Me”
4. Тина Тёрнер
Этим исчерпывается гнилой зарубеж. Что удивительно, никто не вспомнил ни Джоплин, ни Моррисона, ни Боуи, ни других более или менее ортодоксальных секс-символов. Правда, к чести опрашиваемых, никто не назвал и БИТЛЗ.
По отечественным рокерам картинка такая:
1. АКВАРИУМ (подразумевается БГ) с песнями “Сыновья молчаливых дней”, “Рок-н-ролл мёртв” — и АКВАРИУМ целиком (т.е. упомянут 3 раза)
2. Кинчев “Иди ко мне” (ну дык!)
3. НАУТИЛУС ПОМНИЛИУС- весь (ну дык!)
4. АГАТА КРИСТИ (ну дык!!!!!)
5. “Танец Казановы” Сергея Калугина — упомянут два раза абсолютно разными и (и даже из разных городов) людьми, так что в сговоре их заподозрить невозможно. Позиция, заслуживающая интереса.
6. Кирилл Комаров “Рок-н-ролл на раз”
7. А. Башлачёв “Когда мы вдвоём», “Ёжик”
8. АУКЦЫОН (ага-а!)
9. “Чёрная месса” Алекса Полякова (ну да куда ж мы без родных наших?)
10. Леда (угадайте, кто её назвал?)
11. “Люби меня медленно ” московского музыканта И. Марковского.
На этом всё Выводы делайте сами, а если хотите, спрашивайте вокруг себя, над, под и сбоку. Может, к приведённому списку добавится что-то ещё более любопытное.