Топливо есть, но нам не пролезть
Вязко
Сил больше нет, промокла шинель
Вот как
Так ли вот-вот тоска кончается
А сказки
Эх бы набить теплоотдачей полну топку
С вычетом на небо
С вычетом в землю
С учётом в никуда
(В. Чистяков «Внутреннее сгорание»)
It’s The End Of The World
As We Know Him —
And I Feel Fine!
(REM)
If I Hear That Joke About
Camel’s Schmuck One More Time,
I’m Going To Scream.
(NTS’s DICTIONARY OF
AMERICAN SLANG)
…Хорошо было волхву, который, удало размахивая осиновым дрекольем, вертал обратно в мир иной умрунов, вурдалаков и прочих милых персонажей пасторального средневеково-словенского райка (паноптикума). А вот чего делать означенному борцу с нечистью сейчас, когда довольно-таки симпатичных страхолюдов сменили на посту златопёрстые и стриголовые братки? А на братка ведь с серебряным оберегом наперевес не попрёшь (ежели, конечно, имя тебе не камикадзе, но это совсем другая история) — чтобы ходить на братка, потребна братва. Но ты-то так не обучен. Не умеешь. Не можешь. Как не можешь и не делать того, что делать ДОЛЖЕН.
А поющему нужен слушающий — это как минимум.
И слышащий — как максимум.
Да только ты никому об этом не говори.
Никому.
Некому.
И дело не в балаганно-ярмарочной пёстрой смене красок эпох — просто неуловимо время колокольчиков догорело, уступив место неумолимому бремени — Бремени Кокакольщиков.
Мир, как мы его знали, подошёл к концу.
Мир, как мы его знали — и Бог с ним.
Вместе?
Не можешь срать — не мучай жопу.
Не можешь петь как те, кто НОНЧЕ в топе — заткнись и выпиливай лобзиком — вдруг В ЭТОМ твой талант?
Таланту место — в Земле.
Вот и пойми.
Просто есть веши, которые невозможно делать «так, как сейчас принято» — кричат от (не о) боли — на всех языках, и живых, и мертвых (кроме машинных, кроме них) — всегда одинаково. И всегда по-разному.
Чую, чую, что проницательный читатель уже бьёт недружелюбно копытом, бормоча что-то про нашего великого пенсионерствующего Агасфера, сквалыжащегося в очередях дивными дефинициями о том, что, дескать, при Сталине небо было голубей, песни были веселей, порядку, обратно, больше и ваще — «присталине» у него хрен стоял, а при демократах — не очень-то… Опять же «пятибоенная» молитва бесперечь приходит на ум… Не про то.
И даже не про право первой ночи. Хотя раскройся парашют Ермена Анти в 87-ом — неизвестно, был ли бы ещё Летов. Дело даже не в том, что поезд ушёл, а в том, что…
Если раньше для того, чтобы распалить костёр до небес, достаточно было иметь спичек коробок, то ноне потребно для начала натаскать дров, облить себя и всё окружающее бензином, керосином, или, на худой конец, спиртом, да и то — навряд что из этого выйдет путного — вот кабы бочку тринитротолуола — да где ж его взять?.. Я НЕ ВЕРЮ, что ЛЮДИ СТАЛИ БЕЗДАРНЕЕ. Я НЕ ВЕРЮ, что песни пишутся априорно хужее. Я НЕ ВЕРЮ, что это НИКОМУ УЖЕ НЕ НУЖНО. Но взлететь — всё-таки не получается. В первый, второй, в десятый, в тысячный раз — не получается. Но НЕ ПОЛУЧАЕТСЯ и НЕ ПЫТАТЬСЯ. Изменились не люди — изменилась СРЕДА. И не скажу я доброго слова человеку, смеющемуся над рыбами, презирающего рыб, снисходительно дающему рыбам советы — «КАК ИЗМЕНИТЬСЯ» — за то, что они НЕ МОГУТ плыть. Во льду. Ну да, мы не можем больше плыть, но рыбами быть мы не перестали. Пусть это смешно, жалко и убого, но — каждый ДОЛЖЕН делать то, для чего он рождён. Даже если это давно и безоглядно никому не нужно.
Маленький птеродактиль — даже если он очень маленький, даже если он последний, даже если он знает, что не взлетит никогда (и даже если он очень птеродактиль — это ведь очень смешно, не так ли?) — он ДОЛЖЕН пытаться взлететь. Высшая Мера — знать, что Бог примет тебя и так — даже если ты НЕ СМОЖЕШЬ сделать того, что сделать должен (не ОБЯЗАН, нет, не обязан) — и всё равно пытаться исполнить свой долг. Свою миссию. Даже если всему Миру (Мир — это не больше, чем мир, и только) будет крайне потешно за этим наблюдать и давать советы о том, что надо уметь измениться и КАК надо измениться — вплоть до полной перелицовки.
Среда гасит волны. Огонь не горит — нечем.
Я-Ха.
