Это интервью, на мой взгляд, не получилось. Тем не менее — его публикация (с минимальными сокращениями) представляется мне необходимой. И не только потому, что с Тохой давно пора было побазарить на всякие-разные темы, но и потому, что оно в своём роде уникально.
Блин! Конечно, любое интервью «в своём роде» уникально. Но здесь — немножко другой расклад. Если окинуть пристальным и непредвзятым взглядом то образование, которое в «Осколках» N6 было крещено Сэнди и наречено «Городком», то — с некоторой помощью неуёмного (а вы думали!) воображения можно отследить основной характер образов его главных героев — деятелей т.н. «акустического андерграунда», уже охваченных нашими диктофонно-вербальными экспериментами. Скажем, Поль, при всей яркости его гитарных эскапад и аудиовизуальной подачи, всё же прежде всего — Поэт, мастер слова. Андрей Радченко с его медитативной музыкой и спокойствием восточного мудреца — Философ. Илья Сёмкин — не знаю уж, насколько последний и петербургский, но всё же Романтик. Леда — загадочная и гордая Колдунья. Я-Ха — «скоморох в стиле рэггей» — но, на мой взгляд, скорее не скоморох, а Пророк, персонаж не языческой, а христианской мифологии. Медведь — Менестрель, слагающий светлые и добрые гимны миру…
И только Тоху можно назвать Музыкантом — человеком, который занимается музыкой как таковой, без привязки к каким-либо идеологическим или мировоззренческим фишкам. Есть нечто символическое в том, что интервью с ним мы печатаем только в одиннадцатом номере, когда практически все остальные близтусуюшиеся товарищи уже осчастливлены шедеврами вербального произвола Редактората. Отношение ли журнала к «чистой музыке» выражает сей факт? Не знаю…
Итак, знакомьтесь: Тоха, он же Антон Коромысличенко. Интервью у него брали: Светлана Смирнова (С.С.), Славочка (С), Я-Ха (Я).
С.С.: Так уж получается, что красной нитью через весь одиннадцатый номер проходят размышления о нужности такого рода музыки — вернее, о её ненужности. Как ты считаешь, то, о чем пишут «Осколки», то, что условно названо «акустическим андерграундом» — оно имеет какие-то шансы в условиях сегодняшнего дня?
Т: Уточни немножко: что значит «имеет шансы»?
С: (поясняет) Ну, насколько это востребовано и актуально.
Я: (поясняет) На хуй это надо?
Т: (с нажимом) На хуй — надо.
С.С.: А не на хуй?
С: Тогда похуй…
(Смеховая пауза, С.С. призывает всех к собранности)
Т: (отсмеявшись) Не думаю, что эта музыка сильно востребована в данный момент — по крайней мере для широкого круга слушателей. Такая музыка нужна довольно узкой прослойке… скажем так, интеллигенции… На самом деле существование такой музыки и интерес к этой музыке заключается в том, что, возможно, она даст в последующем какие-то новые ростки, которые смогут произвести нечто большое и интересное. А на данный момент этот культурный слой существует в качестве этакого… навоза.
С: (радуясь) Тебе приято быть говном?
Т: А я по факту являюсь говном. Меня как-то не спрашивают, приятно это или нет.
С: К примеру, родился человек, уродом, и всю жизнь мучается оттого, что он такой урод. Или, наоборот, гордится.
Т: Не вижу смысла мучиться или гордиться по поводу того, что я урод. Я такой, и всё тут, и изменить ничего в данной ситуации невозможно.
С: Нет, ну когда ты занимаешься каким-то делом (непристойный жест со стороны Я.; общий смех), это можно делать по-разному. Это не является генетически запрограммированным. Как ты себя проявляешь используя подручный инструмент?
Т: Скажем, хер.
С: Скажем, хер. Ну, если ты в искусстве являешься этим говном, ты можешь постараться им не являться.
Т: Нет. Я не в искусстве являюсь говном, ты передёргиваешь. Я хотел сказать, что целью и задачей данной группы людей является подготовка некого активного культурного пласта.
С: Референтного пространства…
Т: Можно и так сказать. Которое, может быть, в будущем даст что-то для развития той же музыки или поэзии. Рок — не рок, там, не знаю, поп — чего угодно.
С.С.: То есть ты работаешь на будущее?
Т: В общем-то, все мы работаем на будущее. Скажем так, на перспективу.
Я: Резервация и сохранение того, что имеется?
Т: Скорее, наоборот.
Я: (вдохновенно) Разрушение?
Т: Развитие.
С: Ассеннзацня, утилизация…
(Пауза)
С.С: Ты сказал, что такая музыка нужна узкой прослойке интеллигенции. Получается, что эта музыка элитарна? И вообще — твоё отношение к элитарному искусству.
Т: Искусство вообще по природе своей элитарно. Я не верю в то, что всякий приходящий, скажем, в Эрмитаж, человек понимает и разбирается в тex картинах или скульптурах, которыми он любуется. Большинство останавливается на уровне: нравится — не нравится. И я не уверен в том, что среднестатистическому рабочему Иванову этот Эрмитаж вообще нужен. Он прекрасно проживет и без него. Поэтому практически любой вид искусства является элитарным. Вот. И себя, любимого, я отношу к элитарному искусству.
С: Я обратил внимание, что в последнее время в творчестве людей, мне знакомых, наступил качественный перелом: как правило, они стали ярче — писать, исполнять — свои вещи. Не замечал этого?
Т: Замечал.
С: И как бы ты это прокомментировал?
Т: Это нормальный процесс, мы все — за исключением некоторых личностей — примерно в одно время начали заниматься всевозможным музицированием, поэтизированием и так далее; ну, где-то лет пять-шесть-восемь назад. И за это время должно же что-то такое накопиться, чтобы количество перешло в качество. Если этого не происходит в течение пяти-шести лет, то дальнейшее движение в этом направлении не имеет никакого смысла.
С: Значит, пять лет назад ты взял в руки гитару и стал музицироватъ. Неужели при всём богатстве выбора не было другой альтернативы?
Т: Не пять лет, немножко раньше… А не было, на самом деле не было. Был спорт…
С.С.: (изумлённо и немного испуганно) Какой спорт?
Т: Я занимался лёгкой атлетикой, бегал, далеко и долго, в течение 10 лет. Потом мне всё это надоело, я понял, что в этом нет и не будет для меня развития, движения вперёд…
С: То есть музыка — это движение вперёд?
Т: Да, это способ движения вперёд.
С.С.: И что тебе даёт музыка?
Т: Эмоциональную жизнь. Это — способ, в первую очередь, для себя самого, описания, определения себя в мире и мира вне меня.
С: Существует некая ракушка, в которой ты сидишь, и музыка — способ эту ракушку приоткрыть.
Т: Да, один из способов. Это — коммуникация с внешним — по отношению ко мне — миром.
С: Но движение вперед не любит остановок…
Т: Самое страшное, что может случиться с человеком — он может достигнуть всех своих целей.
С: И куда ты собираешься двигаться дальше?
Т: А я сейчас стою на распутье. Я не знаю, куда двигаться дальше, и в какую сторону плыть — мне совершенно непонятно. Видимо, ближайшие полгода я буду мучиться этим вопросом, пока что-нибудь сильно не ударит по голове (смеётся). Или по яйцам.
С.С.: Откуда такая конкретика — «ближайшие пол года»?
Т: Не знаю. Просто невозможно подолгу оставаться в подвешенном состоянии. Я и так довольно продолжительное время нахожусь в нем. Надо, наконец, решитъ, в какую сторону двигаться и сконцентрироваться на этом генеральном направлении.
С: А какие пути есть, из чего выбирать?
Т: В музыкальном плане — мне очень хочется попробовать себя в электричестве. В нормальном, полноценном электричестве.
С: (ласково) Сунь два пальца в розетку — попробуешь…
Т: Солнышко, этот опыт у меня есть! Неоднократно, и с маленького возраста.
С: (с некоторым удивлением) И он тебя не удовлетворяет?
Т: (твердо) Нет! Скорее, приносит разочарование.
С: Скажем, твои электрические эксперименты — когда вы записывали альбом Медведя — большинство слышавших это, считают, что они неудачны.
Т: Я так не считаю. На мой взгляд, очень удачная получилась запись.
С: Удачная — с точки зрения тех целей, которые вы ставили перед собой?
Т: Да, мы с Мишкой хотели это сделать именно так. Кстати, это единственная запись, которая Медведя удовлетворяет. Она хотела такой-то звук — и этого звука мы добивались.
С: И вот тут мы подошли к самому интересному вопросу — вопросу о взаимоотношениях музыканта и аудитории. Что важнее — восприятие аудитории или те цели, которые ты достигаешь в процессе?
Т: Для каждого индивидуально. Для меня все-таки важнее цели, которые я ставлю. Если я получаю от этого удовлетворение, то мне, по большому счёту, по барабану, как воспринимают это окружающие. Если им нравится — хорошо, нет — их проблемы.
С: То есть в данном случае получается даже не музыка для музыкантов, а музыка для музыканта, для автора.
Т: Так, я думаю, у многих происходит. Потому что если бы я писал на потребу публики, я пытался бы понять, чего хотят слушатели от меня, и подстраивался бы под них. Я этого не хочу делать, мне это неинтересно.
С: Совершенно необязательно делать что-то на потребу…
Т: Это всё равно на потребу на самом деле. Как ни крутись.
С: Ни фига, ни фига. Не учитывать аудиторию просто глупо.
Т: Видишь ли, аудитория — вещь достаточно странная, капризная, и она меняется постоянно. И отталкиваться от того, что хочет аудитория, на мой взгляд, бессмысленно.
С: Понимаешь, чтобы донести до кого-то свои мысли, надо говорить на его языке. С одной стороны. С другой — этот язык можно восстановить, его можно наработать.
Т: И что?
С: Ты устанавливаешь этот музыкально коммуникативный канал с окружающей действительностью, и в эту communication tube кричишь на языке, который не понятен никому. Я говорю метафорически, не применительно конкретно к твоей музыке. В результате, естественно, никакой коммуникации у тебя не пройдёт — ты просто выкричишься, и всё. Тебе надо выкричаться — сходи в лес, выматерись в пространство.
С.С.: Интересный подход…
Т: Да, очень интересный.
С: А музыка всё ж таки является общением.
Т: М..м..м… На самом деле, мне кажется, процесс нахождения общего языка невозможен без того, чтобы я не крикнул вначале какое-то непонятное слово, а у меня бы не спросили «Что это такое» с той стороны. Только тогда мы сможем установить контакт, найти общий язык.
С: А ты поймёшь, на каком языке у тебя спросят?
Т: Я думаю, что пойму. Язык публики, как правило, понятен тому, кто выступает перед ней. Просто если ты аудиторию не понимаешь, то непонятно, что ты вообще здесь делаешь. Эти вещи понимаются, скорее, на интуитивном уровне. Скажем так, процесс нахождения языка — долгий, нудный — это с одной стороны. А с другой — понимаешь, когда я создаю собственную музыку, в первую очередь мне интересно и важно высказать и заложить туда идеи, которые меня волнуют и беспокоят, и совершенно необязательно, что аудитории, к которой я буду общаться, эти идея и вопросы будут интересны. Я не рассчитываю на то, что найду отклик с той стороны. Вообще, как мне кажется, если уж мы говорим о коммуникациях, то здесь скорее нужно говорить о совпадении или не совпадении частот аудитории и автора. Есть совпадение — получаем резонансный колокол, при котором обе стороны испытывают исключительно положительные эмоции, нет — значит нужно подстраивать свою частоту под частоту аудитории, либо оставаться на своей. Но тогда ты можешь рассчитывать только на то, что из сотни слушателей услышит тебя только один.
С: А какое значение во всём этом имеет лингвистический орнамент твоей музыки? Собственно, текст?
Т: Какое значение? Попроще…
С: Мы говорили о коммуникативном акте, который ты устанавливаешь с окружающим миром при помощи своей музыки. Твоя музыка включает в себя ещё и текст. Каково его место?
Т: Текст… он вторичен по отношению к музыке. Для меня. И в процессе создания, и в конечном итоге. Это просто из-за того, что я, на мой взгляд, значительно хуже владею лингвистикой и словосплетением по отношению к тому, что я могу посредством музыки. Отсюда — некоторая вторичность текста по отношению к мелодике.
С: А зачем тебе тогда вообще нужен текст?
Т: А он нужен. Та музыка, которая пока создаётся — даже если без текста — она песенная. Она требует того, чтобы там был какой-то текст. К сожалению, я пока не могу создавать музыку, которая бы полностью выражала то, что я хочу передать окружающим.
С.С: Если немножко вернуться к языку, при помощи которого ты общаешься с аудиторией — как ты считаешь, публику можно научить этому языку? То есть, если говорить журналистскими штампами, — ты не ставишь перед собой задачу воспитания публики?
Т: Нет. Кто я такой, чтобы ее воспитывать? Я не чувствую за собой такого права. Тут одного-то человека воспитать целая проблема, а множество… нет, не ставлю. И потом, если ты вылез на сцену, то будь готов к тому, что будешь по полной программе огребать пиздюлей, и никакое «воспитание» тебе тут не поможет.
С.С: На данный момент ты нашёл свой музыкальный язык? То, что ты делаешь сейчас, тебя выражает, тебя устраивает?
Т: Скажем так, не до конца.
С.С: А что не хватает — ты можешь сформулировать?
Т: Я не могy это словами описать. Это — на уровне глубинного чувства, я даже внутри себя не могу это как-то определить. Я понимаю, что чего-то не хватает, но чего конкретно… Если в общих чертах, то мне хотелось бы делать что-то более широкого формата. Хотелось бы расширить набор средств и выйти из довольно узких рамок того, чего я сейчас могу.
С.С: На мой взгляд, ты в своём творчестве прошёл несколько этапов. К примеру, песни на чужие стихи…
Т: Я до сих пор этим занимаюсь.
С.С: Ты считаешь, что использовать чужие стихи для обрамления твоей музыки лучше, чем твои собственные?
Т: Это происходит из-за того, что я недостаточно хорошо владею словом. Поэтому если есть возможность использовать хорошие стихи, которые мне близки, с помощью которых я могу передать то, что я хочу сказать, и если они по качеству лучше, то, наверное, лучше сделать песню на их основе.
С: На самом деле применение слова «качество» к продукту креативных потенций индивида, оно достаточно бессмысленно…
(Я-Ха вооружается; общий смех)
С: (пытается продолжить) Ты говорил о качественных текстах — соответственно, существуют качественные тексты, качественная музыка…
Т: Да, да.
С: …их качественное сплетение. Каковы критерии качественности?
Т: Ну, на уровне «красиво — не красиво», «трогает — не трогает». Насколько удачно, красиво выражена идея, которая заложена в данном произведении.
С.С.: Ты подходишь к творчеству с точки зрения категорий эстетики?
Т: Да. С других точек зрения творчество, на мой взгляд, нельзя рассматривать.
С: Может быть хорошая книга написана плохим языком?
Т: Нет, это невозможно.
Я: (выражает бурное несогласие)
С: (обращается к Я) Приведи примеры хороших произведений, которые были сделаны с помощью невыразительных средств.
Я: (угрюмо) Я считаю, что замечательная книга «О дивный новый мир» товарища Хаксли, на мой взгляд, написана не очень хорошим языком. Из невыразительных музыкальных произведений — в принципе, горячо любимая мною сибирская волна — она делалась достаточно примитивными способами, а воздействие было просто мозгодробительным. Не важно — как, важно — что.
Т: На мой взгляд, важно — и как, и что. И потом, просто — это не значит невыразительно. И сибирская волна сделана простыми, может, даже примитивными средствами. И, возможно, именно это и придает ей мозгодробительный характер.
(Пауза в связи с иссяканием источника мудрых мыслей)
С. С.: (внезапно) Тоха, твой идеал музыканта?
Т: Не знаю, не задумывался. Наверное, это когда музыкант может выразить свою мысль или чувство, так что это прочувствует и поймет абсолютно любой слушатель.
С. С: Твоя музыка имеет блюзовую основу. Но, насколько я знаю, любишь и слушаешь ты несколько другую музыку.
Т: Нет, я блюзы люблю и слушаю очень много.
С. С: А твои любимые DEAD KENNEDYS и другие группы такого же плана — по-моему, они в твоем творчестве не отражаются.
Т: Поэтому-то я и хочу делать электричество. На самом деле Мишкин альбом — это попытка записать тот звук, который я хотел сделать себе в своё время. Но сейчас — этот этап пройден, надо что-нибудь другое придумывать, надо дальше идти. Я почему и хочу попробовать в электричестве — подойти к той музыке, которую я слушаю, скажем, последние 3 года.
С: Ты хочешь идти дальше — значит, этот этап пройден, ты достиг совершенства? Или ты больше ничего не можешь получить для себя из подобной формы?
Т: Нет, там далеко не всё вычерпано. Но то звучание, которое получилось, это уже некий результат, и останавливаться на нём не имеет смысла. Надо сделать следующий шаг, и, может быть, попробовать синтезировать это, может быть, как-то по-другому построить, используя те наработки, которые были до того.
С.С.: Ты сам учился играть на гитаре?
Т: Да, сам. Мне показали три блатных аккорда, показали, как брать баррэ, до всего остального я доходил сам. В этом, на самом деле, заключается самая интересная часть творчества: строить самому аккорды, находить звучание. Радостно очень, когда удаётся найти звук, который ты раньше не мог извлекать, а теперь извлёк. Потом, естественно, обнаруживается, что всё это давно открыто, что все это знают… Но, конечно, самое интересное — доходить до этого самому.
С: У тебя есть некоторый опыт аккомпаниатора — время от времени ты подыгрываешь различным исполнителям. Что ты для себя в этом находишь? Какие в этом есть кайфы, какие некайфы?
Т: Некайфов особых не замечал. А кайфы — всегда интересно подстраиваться, находить общий язык с другим музыкантом, другим человеком… Тут есть одна опасность — когда каждый из участников старается свою часть сыграть громче, выпятить по отношению к остальным. А на самом деле, во-первых, очень интересно вживую находить нюансы, которые бы удовлетворяли и тебя, и другого. Во-вторых, это всегда импровизация — в большей или меньшей степени.
С: С кем тебе было бы интересно поиграть — из музыкантов?
Т: С Мерлином было бы очень интересно поиграть. В принципе, с Полем. Ну, с Медведем это по факту происходит. Может быть, с Я-Хой. Но Я-Ха — он же зараза…
(Все бурно радуются)
С.С.: Как ты считаешь, твоё творчество — оно вне времени или всё-таки завязано на нынешнюю ситуацию музыкальную?
Т: Мне кажется, весь акустический андеграунд — дурацкое определение, но другого не придумали — он не завязан на музыкальную ситуацию, которая происходит в данный момент в данном месте. Это оторванная такая вещь, которая существует… я не знаю, насколько вне времени — на самом деле, это можно будет увидеть лет через 50, поскольку если вещь оказывается вне времени, это значит, она оказывается в Вечности. Но то, что она, по крайней мере, жёстко не связана с теперешней ситуацией — это чётко видно. И мне кажется, что она сейчас тяготеет к тому, что было лет 20 назад. По крайней мере, корнями и атмосферой, которая создаётся — она ближе к тем временам. Это не значит, что она осталась в тех временах, ситуация внутри развивается, куда-то растёт, и музыка совсем другая. И тем не менее…
12.12.98
