Когда Башлачёв умер — через год, в феврале был концерт его памяти в ДК Пищевиков, и я помню, мне безумно понравилась девица, я только и запомнила, что эти великолепные волосы, и вот это: «Дом горит…», а там ведь даже не объявляли — кто, что, только потом, когда Серёжа Фирсов появился, я уже узнала, что эта девица, которую я полгода назад видела — Янка. И вообще, как появился Фирсов? Я хочу сказать, это очень важно, что всё для меня шло от Башлачёва. Саша Башлачёв для меня — ну, не мерило, так говорить нельзя, но как люди относятся к нему — так и я уже потом к этим людям отношусь, даже не зная, что они делают. И вот в марте 89-го года, когда Егору Башлачёву было полгода, я была в Москве, встречалась с Настей, и спросила её — у кого можно достать все записи Саши — тогда ведь не было ничего — ну и она дала мне телефон Фирсова. Мы созвонились, и он мне стал записывать Сашины песни. И как-то один раз Сергей мне говорит: «Лена, послушайте, вот Янка такая есть…» — у него уже была эта кассета, с её фотографией — самопальная, конечно, это май 89-го. И первое, что я услышала там — ну, мат я нормально воспринимаю, Летова я уже чуть-чуть знала, но эта вот её строчка — «и на матрасе позапрошлые руки» — это у меня сразу в сознание врезалось, я поняла, что это высокого ранга «женская поэзия», если её можно так делить, и что это очень высокий ранг. Это вот тогда я впервые услышала.
Потом, где-то месяца через два, в мае, Лосева устраивала квартирник Ревякина — здесь, у нас — ну, я с ним уже была знакома, потому что видела на похоронах Сашиных, и от Лосевой знала, что такое Ревякин, КАЛИНОВ МОСТ ранний уже слышала — и тогда был фотограф этот, который ту знаменитую фотографию сделал, где Летов стоит за колючей проволокой — Кудрявцев. И вот мы сидели на кухне и он говорит: «Лена, вот вы Володе скажите, что приезжает ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА — у вас ведь можно будет остановиться?» — а он сам тогда жил в Дачном и с родителями, а я летом обычно с детьми на даче всегда, у нас дача недалеко от Китайского дворца, а я там экскурсоводом работаю — и квартира практически свободная. Я говорю.- «Ну, естественно», Володька говорит: «А мне-то чего? Я всё равно ухожу на работу, ключи я им дам» — тогда вообще ни у кого никаких мыслей ведь не было по поводу того, что вот, люди совершенно незнакомые… И Фирсов меня тогда попросил Янку встретить у метро «Канал Грибоедова» — вот тогда я её впервые и увидела — не считая того концерта в Пищевиках. Вот так вот мы познакомились, и стала она здесь жить — и довольно скоро был квартирник, там только знакомые были, небольшой такой, без денег, конечно. У нас все квартирники в большой комнате проходили, и музыканты в такой нише, в алькове на сундуке сидели, а Янка почему-то прямо в центре.
Пела она тогда фактически всю эту свою программу акустическую, минут на пятьдесят, ну, то, что на «Домой!» записано. Ещё запомнилось — там был один парень знакомый, Максим такой, он тогда довольно часто мелькал, и он говорит: «Лена, вот дай Бог, чтобы она была жива» — я тогда не поняла: молодая, талантливая девушка — при чём здесь смерть? — а потом он мне как-то рассказал, что в Москве, на какой-то тусовке, Янка ему буквально жизнь спасла, когда он то ли солутану слишком много выпил, то ли ещё чего…
Потом помню, что как-то мы с Янкой сидели на кухне, она рассказывала, что когда у нее мама умерла от рака — и это было для неё такое ГОРЕ, такая трагедия, и я спрашивала, а как у неё по отношению к Христианству — она сразу: «Ой-ой-ой, вот приедет Егор, он такой умный, он так много книг читает, и вообще, он всё знает…» — то есть, Христианство для неё было не то чтобы табу, а всё-таки такое влияние Егоровское — как он, так и…
Потом, я как-то раз с дачи приехала, и мы с ней сидели — она рассказывала о Башлачёве, как они познакомились — это было на Новый год — я могу спутать — или 84-й, или 85-й — когда он был там, в Новосибирске, это просто была компания какая-то и она там была, и она говорит, что вот, он сидел такой грустный, совершенно один, что он так вот сидел, как маленькая съёжившаяся крыса, и так его жалко, и песни эти его — до слёз, и что он, вроде бы, ей сказал: «Ты дальше продолжай» — такое вот что-то. Ну, а теперь это уже общим местом стало, что она — адекват Башлачёва, а для себя — я просто всегда знала, что эти люди безумно любят Башлачёва, что он им близок духовно, то есть это тоже была такая лакмусовая бумажка в подсознании, что ли… А у Янки, конечно, колоссальный дар, потому что её, так же, как и Сашу, можно слушать сколько угодно, через какие угодно промежутки времени — и всегда это будет — настоящее…
А потом появился как-то быстро и Летов, и они здесь стали жить. Я ещё, помню, им говорила: «Девочки, Володя всё-таки сутки работает – трое дома, так что вы, когда его нет — зачем вам с мужиками в одной комнате спать, спите здесь отдельно, с Аней-то» — они говорят: «А зачем нам? Нам вообще никакой разницы нет, мы уже и забыли, что такое пол…» Вот так они и жили здесь где-то около месяца. Я им говорила: «Ну чего вы здесь сидите? Приезжайте в Китайский дворец, я вас бесплатно проведу по музею» — так ведь нет, и не потому, чтобы они этого всего не принимали, просто, наверное, стеснялись. Володя Филаретов с ними общался по вечерам, в основном — он всё говорил: quot;Вот что меня в твоём Летове раздражает и не нравится больше всего — в песнях мат-перемат — и хоть бы один раз, когда они просто едят или ещё чего, матюгнулся бы! Ничего подобного» — и я не могy сказать, чтобы он, там, Володю стеснялся, просто это такие мальчики тогда были — по сто раз на дню носки себе стирают, в душе сидят… А Володька — насколько он не любил всю эту мужскую компанию — настолько хорошо к Янке относился, она его всегда Вовкой звала, по-дружески. Он мне как-то рассказывал, как один раз они все ушли куда-то, а её оставили одну, и вот она всё звонила к ним туда, а города не знает, никак ей туда было одной не добраться — и, конечно, вовсе не из-за того, что ей так с ними там выпить хотелось — она просто безумно переживала, потому что она — я не знаю, я не хочу ни в чём копаться, и никаких даже намёков никогда не было, что у них с Летовым что-то, но вот так…
Потом как-то Фирсов мне записал всё-таки этот её альбом, акустику эту — она всё говорила: «Ой! Он такой ужасный, это так стыдно, это такая хуйня» — чтобы я не слушала — ну, как обычно, как любой человек творческий, ему всегда не нравится то, что делается. Потом, конечно, были все эти её кассеты — электричество, «Домой!», «Ангедония», но я всё равно акустику больше люблю. Фирсов их всё тогда во Францию звал, всё мне говорил: «Я не понимаю, чего они — им уже и приглашение пришло, и всё…», и я помню такую её фразу: «Конечно, хотелось бы туда поехать, потому что просто хочется посмотреть, как люди ходят по улице — и как они улыбаются» — чисто так вот, по-детски.
Был такой эпизод, мы с ней пошли в магазин, а у неё вечером должен был быть квартирник, и она всё спрашивала: «Вот, Лена, мне мыться или не мыться? Может, мне всё-таки не мыться?»
Я говорю: «Волосы хоть и нормальные, но ты всё-таки вымойся, а то всё время в этих свитерах, в такой вот шкуре» — я не помню, я её как-то видела в юбке, в такой хипповской, длинной, а так — постоянно штаны и эти вот толстые шерстяные свитера — она и на всех фотографиях так. Да и, кстати, хороших фотографий её очень мало, как-то странно, она ведь красивая была, такие волосы шикарные, кожа, рот красивый. Потом был ещё один квартирник — вместе с Егором, когда здесь было очень много людей, в августе 90-го года, а последний был в ноябре — они в октябре-ноябре ещё в Питере появлялись — как раз тогда Аня в первый раз замуж собиралась, за Валеру Рожкова. Народу на Янкины квартирники приходило всё-таки поменьше, чем на Летовские, там-то просто напишет кто-нибудь «Кирпичный переулок, дом 6» — во дворе Рок-Клуба — и идёт целая толпа, такой сплошной чёрной лентой. Тот сакраментальный квартирник, 30 aвгycтa 90-го года, когда я думала, что будет человек 80, ну 100 — а пришло почти двести, и они всё идут и идут. Летов говорит: «Лена, может, их не пускать?» Я говорю: «А куда их не пускать? Если их не пускать — они же всё сметут». И вот они все здесь сидели, вплотную друг к дружке, в своих куртках, жара была безумная, влажность была такая, что у нас часы остановились и замолчали навсегда — их потом реставрировать пришлось, а я ещё, как дура, говорю: «Ребята, а чего вы в ботинках? Вы бы в носках проходили» — ни один не разделся, потому что понятно, им вообще лучше ноги не разувать, по причине того, что там есть носки или нет носков — и всего остального. А Летов мне говорит: «Странно, всегда, когда я здесь играю — очень глухо получается» — я говорю: «Ты бы ещё больше собрал сюда народа — тогда звук был бы ещё лучше…» Ну, он отпел, всё нормально — и вдруг звонок, и мне Ленка Рейзентул говорит: «Там милиция!» Входят. Двое встают по обе стороны двери — и наш участковый входит. Концерта-то нет, всё уже кончилось, какая-то часть публики уже свалила, а им позвонили и сказали — «притон наркоманов» — потому что кто-то на кухне сидел, свесивши ножки — соседи вызвали — и эти приехали на «козле». И я тогда нашлась, что сказать — показываю на портрет Саши Башлачёва, говорю: «Вот, очень талантливый человек, погиб, и негде никак в память о нем собраться, площадок не дают, и вот, мы вот здесь собрались…» Участковый мне говорит: «Елена Александровна, а вы не боитесь, что вас, скажем, обворуют?» Я говорю: «Нет, мы об этом вообще как-то не думали, здесь все люди очень хорошие, я вот вас сейчас познакомлю с очень интересным человеком, он очень умный, интеллигентный, живёт в Омске» — ну и входит Летов, а-ля — ну, не князь Мышкин, конечно, но тоже типа того. Они сказали «извините» и ушли. Не стали никакую траву искать, никакие документы проверять — ничего.
Это вот был последний раз, когда я Янку видела — в ноябре 90-го. А про её смерть я как узнала — это был понедельник, после 9-го мая, звонит мне Машнин и говорит: «Лена, ты знаешь, говорят, Янка повесилась, а мы-то как раз туда собирались, она так плохо себя чувствовала, никого к себе не пускала, ни с кем не общалась» — и я, дура — у меня был её адрес, я ей писала письмо туда, просила какие-нибудь тексты прислать потому, что концерты здесь были — акустика-то понятно какая, записи тоже качества относительного, половину слов не разобрать — и она мне, кстати, так и не ответила тогда, потом приехала и сказала: «Лена, прости, я не умею письма писать» — и вот я тогда дала телеграмму в Новосибирск, типа там «Скорбим, помним» — что-то такое, какую-то такую чушь, а потом мне говорят, что она просто пропала, и что ещё ищут тело — это вот такой на мне грех перед родителями её…
Я помню, я Летову позвонила 3 июня 91-го, Володька тогда лежал в больнице, я позвонила и сказала: «Вот, Егор, ты знаешь, Володя в больнице, операция была уже» — он говорит: «Да, я знаю», а потом как-то очень резко — я его и не спрашивала-то ни о чём — «А про Янку я ничего не буду рассказывать!»
9.11.98, СПб
Рисунки: «Первый кот» — Катя Филаретова, остальное — Янка.
