Пелагея
Пела, женщина сорока двух лет, была божественна. С задумчивыми ушами и вялыми главами на фоне розовых туфель с пряжками, она казалась восхитительной. И ещё на ней были гольфы, юбка и кофта.
Пела стояла под сосной и вяло дирижировала своим мыслям обрубком правой руки…
У Пелы было нечто вроде ухажёра, который приходил к ней в двадцать два часа с добрыми намерениями, а уходил в двадцать четыре с выбитым зубом. Пела умела постоять за свою честь. Но дальнейшее сопротивление было бесполезно, так как в эту ночь она выбила последний корень последнего зуба любимого. И была в шоке, и всё повторяла: «Да, он смеётся надо мной, да, он смеётся надо мной, да, он смеётся надо мной…».
А луна, как назло, ярко светла над Пелой. Луна даже очень ярко светла над Пелой. И женщина впала в такое состояние, когда грустят даже детские игрушки.
— Пелагея, как ты относишься к тому, чтобы послать луну к дьяволу. Она уже надоела тебе, пусть гуляет где-нибудь, в другом месте. Ты ведь не хочешь её, не хочешь… Вот, вот смотри, как она задёргалась, задрожала, как будто её раздели. А сама только этого и ждёт… Опознанный объект поэтов и лунатиков. Не люби её. Ненавидь, как можешь.
Пела произнесла себе эту ненависть и заснула…
Пелагея не проснулась.
Шурочка
Когда Шурочка вышла из дома, у неё сразу заломило ногу. Возвращаться в этот бесстыжий дом было подобно смерти, и поэтому, собрав все силы в одну большую силу, она запрыгала к трамвайной остановке.
Шурочка пропрыгала каких-то пять метров, когда у неё заломило вторую ногу, да ещё и руку. Шурочка рухнула на влажный асфальт, проклиная две ноги и руку, а заодно и мужа-онаниста, сына-зассыху, лысую кошку, а также шоколадку «Привет», которую она съела год назад и из-за которой у ней весь этот год была отрыжка, в свою очередь из-за которой её муж стал онанистом, в свою очередь из-за которого она родила зассыху — Колю, в свою очередь из-за мочи которого облысела кошка.
От ужасных проклинаний и страшного падения у Шурочки закружилась голова и сами собой закрылись глава. И чтобы хоть как-то помочь голове и глазам, Шурочка нащупала на асфальте какую-то бумажку, обмакнула её в лужу и приложила ко лбу. Шурочке не стало легче, как, впрочем, не стало её самой…
Долго потом очумевшие прохожие глазели на мёртвую женщину с вывернутым ногами и заломанной рукой. Долго-долго глазели на мёртвую женщину, на лбу которой красовалась купюра в пятьсот долларов.
Общение с девочкой
Девочка была очень слабенькой, такой хрупкой на вид, как лёд по весне, и очень некрасиво одевалась. «Что такое? — сказал Пётр Иванович, посмотрев на девочку. — Где же косы? Одни ниточки… Где же юбка? Одна кофточка… Нельзя так.» И заверещал, как свинья на сало.
Лицо, душа и мысли девочки были на месте, не было только умения вкусно готовить. Девочка явно проигрывала, как проигрывают на проигрывателе. Она часто задумывалась, и при этом громко пукала. «Я хочу написать чего-нибудь», — сказала девочка, и написала рукой, как если бы её у неё не было.
Пётр Иванович много пил, поэтому он не очень-то переживал по поводу общения с девочкой. Зато девочка очень переживала, она ведь не пила.
После их общения много чего случилось. Пётр Иванович повесился, как вешаются простые смертные. Девочка же повесилась, как набитая дура, на проволоке.