Русская гармонь — инструмент для кого-то, может быть, и не ахти, но «тына-тына» в левой руке, извлекаемая с усердием перед зеркалом (чтобы не промахнуться) из арендованного по случаю Нового Года у каких-то знакомых этого бессменного спутника русского разгуляева, звучало неплохим аккомпанементом солирующим носоглоткам моих родителей, почивающих в соседней комнате с сознанием исполняемого долга перед ушедшим 1959 годом. Утомительная борьба с аппликатурой баяна — близкого родственника вышеупомянутого пупа российской культуры — привела меня в 1965 году в музыкальную школу, откуда три месяца спустя вследствие драки я вылетел со скоростью, которой позавидовал бы сам К. Э. Циолковский — этот добрый гений послереволюционной Калуги.
В течение какого-то времени троллейбус под номером «3», т. н. кольцевой, нарезавший круги вокруг Калуги, выплевывал меня через пару кругов, и, приходя домой пред суровые очи моих родителей, я, наверное, в тысячный раз играл поистине бессмертное переложение для баяна «Сус дка», бараном упершись в ноты на пюпитре. Подлог был открыт, как всегда, неожиданно — после встречи кого-то из моих родителей с кем-то из моих музнаставников. Последствия в виде неприятных (но знакомых) ощущений в области ягодицы не замедлили последовать.
Но, как известно, нет худа без добра. Зализывая раны, я оказался в гостях у более удачливого (потому что он имел уже магнитофон) пацана-приятеля, и услышал нечто, где кроме БУ-БУ-БУ-БУ трудно было что-либо разобрать, но зато это было совершенно ни на что не похоже…
Кстати об эволюции. Постепенно «БУ-БУ-БУ-БУ» превратилось в «Кен Бабилон», потом оказалось, что это «Can’t buy me love». Эволюционный процесс мимо меня тоже не прошел. Баян с треском улетел от меня куда-то в небытие, и с легкой руки моего старшего братана Шурика я начал знакомиться с неизвестной для меня доселе культурой — игрой на гитаре. Процесс этот был не то чтобы легок, да не так уж и долог.
На одном из школьных вечеров, где я чудом оказался, в первый раз в жизни я увидел барабанщика. И не то чтобы по телевизору, а ЖИВОГО. Я мог подойти и потрогать его собственными руками.
Трудно объяснить, что это (потом) было. Пару или тройку (не помню точно) недель, как умалишенный, я хлестал себя по ляжкам. За этот период был экспроприирован пионерский барабан из пионерской комнаты, и на одном из многочисленных школьных торжеств, пока музыканты духового оркестра с завода-шефа во время перерыва глумились над очередной дозой озверина в бесконечных (доброй памяти) школьных лестничных лабиринтах, я, каюсь, приватизировал одну из двух тарелок стоимостью до 7 руб. Дальше — дело техники. С барабаном, чтобы добиться приемлемого звучания, пришлось повозиться, ну а тарелка прекрасно вписалась (зависла) на дюралюминевой лыжной палке, которую я, так сказать, «пристрогал» к стулу вверх тормашками.
Да! Это была лучшая установка, ее, родимую, я до сих пор с нежностью вспоминаю, правда, к сожалению, мои соседи тогда не разделяли моих восторгов, зато когда я проник на следующий вечер туда, где играли те же музыканты, я был во всеоружии. И уж ходил я за тем барабанщиком, и ныл, чтобы он дал мне сыграть что-нибудь. Я был уверен, что смогу. А в ответ: «Нет!», «Не могу!», «Пшёл на…!». Слава Богу, есть на свете Правильные Саксофонисты. Благодаря одному из них мне были выданы палочки и было позволено сыграть две песни, которые мои ровесники, надеюсь, помнят: «Царевна-несмеяна» и суперхит того времени «Е-Е-Е-хали-гали».
Вот тут-то в 1966 году все и началось. А что из этого вышло — дальше в картинках и пластинках. Пока.
С уважением — Игорь Доценко
