Интервью Александра Градского украинской республиканской газете «Комсомольское знамя» (Фрагмент)
(… В разгар интервью в дверь постучали, и в комнату ввалились — в полном смысле слова — трое молодых деловитых людей с фотоаппаратами. Мы сразу догадались, кто есть кто, потому что самодельная фотопродукция в последнее время буквально наводнила киоски, вокзалы, рынки, остановки и тому подобные многолюдные объекты. Однако мы не выключили магнитофон, потому что ту же тему, которую затронули «трое в шапках», хотели развить и мы. Предоставляем возможность читателям стать свидетелями этого диалога. Причем для удобства чтения стенограммы мы решили вложить все вопросы в уста одного из незнакомцев).
— Вам не кажется, что зарубежная эстрада просто берет профессионализмом? Музыки как таковой, души там нет!…
— А у нас есть душа?
— Я считаю, есть. У Гребенщикова, например.
— По-моему, вы все спятили. В чем же она выражается?
В индивидуальности. Ведь сейчас все одинаковые. Возьмите тех же «Дженезис», «Нас», перед которыми можно было пять лет назад преклоняться, сейчас это тот же ширпотреб.
— Вы вроде умные ребята, а такую ахинею несете. Я люблю Бориса, но давайте трезво посмотрим на вещи. Гребенщиков — это человек, ну, как вам сказать, не профессиональный музыкант и поэт. Зато в стихах образ — есть. Личность — есть. Это верно. Но если каждого человека, который не умеет играть и петь, мы будем выставлять на сцену, и он станет кумиром… Беда наша заключается в таких, как вы. Нет, я вас ни в чем не обвиняю. Ведь когда человек очень хочет что-то найти — он даже в стуле увидит кумира. Кто-то захотел найти бога, скажем, в Борисе. Кто-то искал и находил его в Макаревиче. А на самом деле многие вообще ни петь, ни играть не умеют. И их не станет слушать никто, ни в одном зале, кроме русского.
— Макаревича тоже!
— Конечно. При этом я считаю, что и Гребенщиков, и Макаревич — выдающиеся имена в советской рок-музыке.
— Давайте не будем об именах. Это не серьезно. Кто-то спросит: а Шульженко?
— Конечно.
— А я, например, буду слушать.
— Вы — да. Я вам еще повторяю: это все тот же фактор. Везде есть своя музыка. Вы, скажем, знаете, что у туземцев есть такие ребята, которые играют на трех струнах. Или вообще — на двух струнах. Вы их будете слушать?
— Нет. Это все понятно…
— Стоп! А их местная аудитория слушает с большим удовольствием. Это для них такие кумиры — попробуй только скажи, что он не первоклассный музыкант. О человеке, который только что зудел перед тобою «дзынь-дзынь».
— Суть ведь не в этом…
— Нет, именно в том, что мы порой уподобляемся им, а считаем что мы центр мира.
— А можно не о наших словах, а о ваших мыслях? Вот что бы вы предложили?
— Во-первых, я предлагаю научиться играть.
— Ну и что в этом нового?
— А что нового у Гребещи- кова? У него речитатив, который, кстати, он «позаимствовал» у Дэвида Боуи. И перевел на русский язык. Вы, кстати, «Дайер Стрейтс» слышали?
— Конечно.
— А переводили?
— Нет.
— Переведите, и вы узнаете многие идеи с альбома Гребенщикова «Равноденствие». Поэтому, когда начинают сравнивать нашу эстраду с западной — нужно заткнуть язык в задницу. Надо уметь играть!
— А что вы скажете по поводу рок-лаборатории в Москве?
— В рок-лаборатории вообще никто никогда играть не умел и не умеет по сей день. Рок-лаборатория — это организация коньюнктурная, которая была создана для того, чтобы «выстебываться». Так считают: пока находятся внутри своей организации — они честные и непродавшиеся. А как только кому-то из них начинают платить — тот становится «белой вороной», которую все клюют. На самом же деле все далеко не так. Существуют, скажем, сто музыкантов. Естественно, одни играют лучше, другие — хуже. С течением времени тому, кто играет лучше, начинают платить за его искусство, потому что он стал популярным и его хотят видеть. И тот, который умеет играть и получает деньги за свою работу, считается у тех, кто не умеет играть, продавшимся. Это старо как мир. А обыкновенная спекуляция на том, что я, мол, гений непризнанный, заканчивается тогда, к примеру, когда «Наутилусу Помпилиусу» стали платить семь тысяч за концерт. Вот, выходит, и «Наутилус» у них продался…
— Вы музыкант по образованию?
— Я меломан.
— Поэтому мне с вами трудно говорить. Какая у вас профессия?
— Я вообще железнодорожник. Чинил шагающие экскаваторы.
— Вы можете починить шагающий эксаватор, а я вот нет. Представьте себе, что я приду и начну его чинить…
— Это разные вещи.
— Нет, это не разные вещи, голубчик. Музыка — это проф- фессия. Такая же профессия, как чинить экскаваторы. Для того, чтобы стать музыкантом, я учился 23 года. А вы не учились. И тем не менее беретесь судить, есть в чем-то музыка или нет, не зная профессии. Это все равно, что я буду судить об экскаваторах. Вы надо мной посмеетесь, если я начну прикручивать гайки «не туда». А я вот над вами смеюсь, потому что вы говорите о вещах, в которых не понимаете вообще.
— Ладно, Александр, конкретно, кто нравится вам?
— Мне нравятся «ДДТ», «Наутилус». Кстати, музыки у них гораздо больше, чем у «Аквариума». «ДДТ» играет просто рок-н-ролл, а в этом жанре новую музыку трудно придумать. Поэтому они поставили себе планку на определенной высоте. Я считаю: лучше поставить планку на определённой высоте и элегантно её перепрыгнуть, чем поставить планку на большой высоте и ее не взять. То, что делает Борис Гребенщиков — это постановка планки на уро- ве Дэвида Боуи. А ни музыки, ни исполнения при этом нет. Но есть слушатели, которым задурить голову можно чем угодно.
— А Гребенщиков знает о такой вашей оценке?
— Я ему говорил, но не так резко, потому что он меня не спрашивал. Если бы он меня спросил — я бы ему это сказал.
— А вы взяли свою планку?
— Понимаете, если я не могу взять уровень, я его просто не ставлю. Всякую планку, если образно говорить, можно перепрыгнуть, но задеть ногой или майкой — она начинает трепыхаться. Был такой прыгун, по-моему, Роберт Шавла- кадзе — он прыгал очень неэстетично. Можно перепрыгнуть планку и очень при этом некрасиво выглядеть. У меня такое бывало. Я осуществлял свою цель, но при этом чувствовал, какие ошибки делал. Что-то не так сыграл, не так спел. За что мне нравятся Шевчук и «Наутилус» — они так же, как и я, не ставят себе планок, через которые не могут перепрыгнуть.
— Они занимаются мелодекламацией…
— Ею занимаются Гребенщиков, Кинчев, Цой.
— А что вы думаете о поездке Гребенщикова в Америку?
— Он заключил контракт, пишет музыку…
— Но там же зря деньги не платят?
— А ему еще никто не платил деньги.
— Извините за вопрос личного порядка: вы как музыкант сказали все, что могли?
— Я еще что-нибудь скажу. Просто я профессионал, меня нужно мерить профессиональными мерками.
— Тогда у меня еще один неделикатный вопрос: как бы вы сами себя померяли?
— Мне это трудно, это должны делать профессионалы. К примеру, у нас состоялся такой разговор со Стингом: «Вы из России, очень приятно». — И так с опаской смотрит. Спрашивает: что вам больше всего понравилось в концерте? Отвечаю: концерт очень понравился, а больше всего понравилась пьеса с переменным размером — 7/8, 9/8 и 11/8. Как в русской музыке. Он говорит: да, как у Стравинского. Я говорю: да, как в «Весне Священной». Он говорит: Да, как в третьей части. Отвечаю: да, где аллегро.
Он говорит: я знаю, кто ты такой и чего ты стоишь.
Так вот: для того, чтобы вообще разговаривать о западной музыке, нужно создать хотя бы средний уровень наших коллективов, ансамблей, пусть не умеющих сочинять что-то, но умеющих играть. А для того чтобы появился гениальный музыкант, в 95 случаях из 100 нужно, чтобы была база. То есть много средних хороших исполнителей. Ведь на том же Западе в каждом кабаке играют лучше любого нашего ансамбля. Я вот с Бобби Мэйсоном выступал вместе: он вечером работал в ресторане, в котором мы ужинали, а наутро вышел на сцену, где в зале сидело шесть тысяч человек. И он выглядел очень неплохо.
— А как на Западе относятся к «металлу»?
— Там слушают хэви метал, но не с таким ажиотажем, как у нас.
— А что вы считаете вершиной эстрадной музыки?
— В каждом стиле есть своя вершина. Есть джаз, арт-рок, панк-рок. Есть Элвис Костелло — его еще никто не переплюнул в панк-музыке, несмотря на то, что он уже «старичок».
— Ну вот Вы с собой на необитаемый остров что взяли бы: симфоническую музыку или все-таки…
— Ну, это глупый вопрос, я думаю, очень…
— Что делать, я ж в Америке не был.
— Я тоже был только в этом году, но и до того таких вопросов не задавал.
— Ну а все-таки?
— Любимую женщину. Ясно?
Беседу вели М. Павленко А. Ягольник (Перепечатывается с разрешения авторов.)