Все, кто всерьёз интересуется рок-н-роллом, знают, кто такой Сева Новгородцев. Много лет он каждую неделю выходит в эфир со своей музыкальной программой. Последние годы Сева довольно часто стал включать в передачи информацию о «красном роке». Это закономерно: рок-жизнь в СССР сдвинулась с мертвой точки, наши музыканты перестали быть «невыездными».
Для интервью я предпочел бы непосредственное общение, как Саша Ляпин, который с удовольствием вспоминает китайский ресторанчик в Ливерпуле, где они беседовали с Севой. Но лететь в Англию было некогда и наш разговор состоялся по телефону.
Интервью надо было как-то записать. Мой коллега, Игорь Леонов, соорудил бесхитростное приспособление: подсоединил наушник параллельного телефона к магнитофону «Маяк». По другому аппарату говорил я. Однако микрофон у этого аппарата оказался не очень исправным, пришлось встать на колени и говорить в микрофон другой трубки. Взять ее в руки было нельзя, поскольку могла порваться деликатная «связующая нить» между наушником и магнитофоном.
Интервью на коленях! Обьект моего внимания явно находился в более комфортных условиях (вообще-то эта ситуация кажется мне очень символичной).
— Сева сколько лет существует твоя передача?
— С июня 1978 года.
—Как ты устроился на эту
работу? Ты раньше был музыкантом — это помогло?
— Раньше, когда выезжали, лозунг был не «куда«, а «откуда», поэтому я не знал, куда я еду и зачем. У меня еще вторая есть профессия — штурман дальнего плавания. Я поначалу думал — музыканты никому не нужны, пойду-ка я лучше в штурмана опять…
— Штурмана оказались не нужны?
— Я подал на Канаду, находясь в Италии,и выяснилось, что у Канады нет торгового флота, они весь свой флот фрахтуют. Так что штурмана оказались не нужны. В Риме тогда совершенно случайно оказался один мой знакомый, он и сагитировал меня на радио. Я сдал экзамены в общем порядке — на язык и на чтение, прошел собеседования, получил конракт и приехал. К музыкальной передаче приступил не сразу, нужно сначала рядовое радиовещание вести. Постепенно мне дали полпередачи, потом Сэм Джонс уехал в Америку и мне осталась вся передача.
—Мотивы твоего отъезда?
— У меня с отъездом было довольно сложно, потому что я ведь начинал свою трудовую деятельность как штурман дальнего плавания, у меня была виза и заграничный паспорт, я за границу плавал и видел ее воочию, вблизи, и, будучи штуманом, вместе с матросами выходил в групповые походы на берег. И, проплавав год, я решил, что за границей я ни быть, ни жить не хочу.
Мне заграница не понравила- ев. А вернувшись и перейдя с легкой руки Давида Голощеки- на в музыканты, я в течение многих лет проповедовал, что жизнь за границей вовсе не так проста, что всякий русский, выезжающий туда, становится как бы человеком второго сорта.
Эта мысль была со мной довольно долго, и только под давлением обстоятельств она постепенно начала изменяться.
Уходя в музыканты, я как бы старался уйти от Системы, а потом выяснилось, что Система и там присутствует… И я попытался удалиться от всего этого, от центра подальше… В Пушкине потом работал, с «Мифами»…
— В каком году это было?
— Это был 1975 год. Я проработал с ними около года. И потом так обстоятельства сложились, что видно было — тупик. Выхода нет. У жены еще начались неприятности… Под давлением всех этих обстоятельств решено было ехать.
— Что тебе запомнилось из ленинградского рок-н-ролла тех лет?
— Когда я уезжал, то толком еще ничего не было. Я знал понаслышке от Коли Рязанова, с которым вместе работал в «Добрых молодцах», он мне рассказывал всякие байки про «Лесных братьев» и прочее… Я все это слушал с большим итересом и хотел как-то к этому приобщиться, но ничего фактически еще не было. Все, что я знал, было понаслышке.
(Для справки: 1976 год, время отьезда Севы — это очередной переломный период в ленинградском роке. Позади — есть что вспомнить: «Аргонавты», «Санкт-Петербург», «фламинго»; играют «Россияне», «Большой Железный Колокол», то есть музыкальная жизнь была довольно бурной и насыщенной. — А.Г.)
— Твоя передача идет много лет. Какие ты ставил и продолжаешь ставить для себя задачи в связи с этой программой?
— Задачи? Здесь, в Англии, мышление несколько меняется, задач как бы никаких никто не ставит явных… Ну, а багаж и опыт есть, свой длинный список того, что «неправильно»: как нас учили… как нам вправляли мозги в определенном направлении. Всего этого довольно много и дезинформация — социальная, эстетическая, историческая — распространена довольно широко. Я считаю, что на сегодняшний день именно в этом опасность.
Выезжая за границу, видишь, что то, чему нас учили, — все эти классовые дела и так далее — совершенное фуфло, люди кругом везде одни и те же, довольно милые и гораздо более доступные, чем у нас. Человеческий климат здесь гораздо лучше. И все это мне хочется донести, хочется посеять терпимость, уважение друг к другу, потому что не общество меняет людей, а люди меняют общество.
— Откуда ты берешь информацию о нашей музыке?
— Раньше все доходило через третьи руки… Сейчас начинают налаживаться контакты вроде сегодняшнего нашего. Люди от вас начинают ездить, недавно приезжала «Популярная механика», приходят всякие бюллетени, журналы — короче, информация идет отовсюду.
— Тебе наши ансамбли нравятся всерьез?
— Мне это нравится довольно серьезно и довольно давно. Я считаю, что новое нарождающееся рок-движение — это одна из немногих позитивных сил, один из источников новых эстетических ценностей.
— Что тебя больше интересует: политический, социальный аспект или собственно музыка?
— Мне нравятся группы, которые могут сочетать музыку и вот эти другие аспекты. Нравится «Аукцион». Я считаю, у этой группы есть и музыка, и артистизм, и издевка, и стеба- лово — все, что угодно!
— »Аквариум»?
— «Аквариум» — это классика, тут даже говорить нечего. «Аквариум» мне нравится давно и серьезно. Я, в принципе, не против даже «Машины времени», ее искреннего периода.
— Старая «Машина» всем нравится, с новой сложнее… Западный рок и наш. В чем их сходство и в чем различие, могут ли они в дальнейшем приблизиться друг к другу (не в смысле географии)?
— Наш рок сушествует сейчас в конфликтной обстановке, в обстановке отторжения старых ценностей. Это можно сравнить с рок-н-роллом 50-х годов, тогда року надо было все ломать, ниспровергать, надвигалась сексуальная революция и так далее. Но тогда у рока не было изобразительных возможностей, все это было на довольно примитивном уровне…
Сегодняшний наш рок, существуя в новой конфликтной обстановке, имеет под рукой всю палитру выразительных средств, множество возможностей, он разнообразен, он
воплощается в разных стилях.
Рок на Западе совершил в своем движении как бы полный круг, новых изобразительных возможностей пока не предвидится. Сейчас в нем много эклектики, немыслимых сочетаний разных стилей из разных времен. Кроме того, весь конфликт-то испарился, его больше нет. Тут такая свобода, особенно здесь, в Англии… Здесь уже в 13—14 лет совершенно взрослые, созревшие умственно люди, совершенно точно знающие, чего они хотят.
— То есть наши музыканты имеют больше поводов для творчества?
— Да. Здесь нет напряга, а нет напряга — давления нет, фонтан бить не будет. И вот в этом смысле фонтан у вас бьет высоко. Я не знаю, хорошо это или плохо, может быть, лучше пожертвовать интересами рок-н-ролла и жить нормально? Есть страны — Швейцария, Голландия, жизнь в которых настолько идиллична, нет никаких конфликтов и поэтому не нужно всей этой буйной культуры.
— И все-таки рок — это новый язык двадцатого века. Какие у него перспективы развития как у искусства, как у музыки?
— Можно провести параллель с поэзией. Когда выезжаешь на Запад, то в Англии, в частности, бросается в глаза, что поэзии в нашем понимании не существует. Поэзия здесь не оратор, не трибун, не общественный деятель, поэты занимаются изящной словесностью и имеют очень маленькую аудиторию. И такая же ситуация с рок-музыкой. Политическим роком здесь никто не интересуется, потому что для этого есть другие каналы — десять, пятнадцать политических партий разных видов и оттенков, общественные группы давления — то есть обычные, нормальные способы…
— Отработанные десятилетиями…
— Более чем десятилетиями! У нас ведь королю голову отрубили в 1648 году, а в России… В этом историческом разрыве заложен ответ.
— Я недавно был на концерте «Трубного зова». Без Баринова, естественно… Они взяли женскую танцевальную шоу- группу, но смотреть и слушать их скучновато, все это выглядит как-то плоско, неинтересно. А что делает их бывший лидер?
— Я его совсем недавно видел, он на несколько дней приезжал из Америки — он сейчас в Калифорнии. Долго не мог набрать ансамбль. Он не хотел брать, наймитов — то есть людей, которые заинтересованы в успехе, в карьере, в деньгах. В Америке это довольно нелегко. Баринов хотел создать группу-семью, для этогб ему пришлось несколько раз сменить состав. Сейчас он вроде бы нашел нужных людей, которые могут, как он сам сказал, образовать семью, которые верят на таком же уровне, как и он.
— Идеи у него те же?
— Идеи те же, только он собираестя все это делать на русском и на английском. Сейчас они заканчивают свой первый альбом и у него есть грандиозный план — провести «Марш во имя Иисуса». Он хочет сделать такой караван из нескольких десятков грузовиков; чтобы с ним были миссионеры, несколько рок-групп, чтобы они разбивали палаточные города, чтобы люди приходили на бесплатные концерты. И в первую очередь он собирается поехать в Россию, провести марш там. Уже посланы обращения к советскому, к английскому правительствам.
— А сам ты не собираешься в СССР?
— У меня гастрольное отношение к поездкам. По работе я могу поехать, а так — не особенно…
— Последний вопрос. Твое отношение к тому, что у нас принято называть перестройкой?
— Я приветствую все положительное из происходящего, но здесь есть элемент… Как барон Мюнхгаузен себя за шнурки вытаскивает, здесь тоже нет точки опоры. Все мышление идет по той же плоскости, по одному и тому же кругу. Хотелось бы, чтобы был сделан своего рода квантовый скачок на новый уровень, а это, к сожалению, невозможно при существующей обстановке. У вас ведь бюрократический аппарат как бы ни ругали — сейчас на бюрократов обрушиваются — кроме них, страной руководить некому. Поэтому у авторов перестройки задача очень трудная и незавидная. Я, конечно, болею за дело, но понимаю, что у перестройки есть свои исторические ограничения, за которые не выпрыгнуть. Нужно ждать, пока народится новое альтернативное молодое поколение людей умственно и душевно свободных. На нашем историческом уровне мы должны понять одно: эволюция — это да, революция — нет.