«Искусство прекраснее жизни, так пусть оно говорит о прекрасном.»
(Из манифеста куртуазных маньеристов)
Знаменитый лозунг большевиков «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” не дает, видимо, покоя многим. Сегодня, в эти доходящие до смешного стремные дни, стала особенно заметна тяга к различного рода объединениям (правда, пролетариев уже давно нет, есть только желающие объединя.ться). В Питере появилось общество «Любители крепкого кофе», кое-где по республикам перманентно возникли Народные Фронты и Интерфронты, рок-команды устроили возню по рок-клубам, литераторы, художники и прочая богема создают творческие объединения по не всегда бескорыстным интересам, и даже народным депутатам неймется: подай им, понимаешь ли, свою тусовку!..
Вот и в Москве, среди разного пошиба толковищ типа «Комитета содействия избрания Ельцина в президенты России», «Памяти» или стиляг, несколько поэтически одаренных шалопаев вдруг взяли, да и основали, с присущими им изяществом и нарцисцизмом, первый на российско-совдеповской почве Орден — Орден Куртуазных Маньеристов. Те, кто захаживал по субботам к Леше Дидурову в его поэтическое кабаре, не станут спрашивать — откуда появились эти ребята. Как ни странно, для сегодняшней говенной житухи, Орден появился очень вовремя: именно сейчас, именно у нас, именно такие — расфуфыренные и начитанные, знающие — кто виноват и что делать. Виноваты, конечно же, мужья. А делать нужно все красиво. Вот, грубо говоря, их кредо. И маньеристы с присущим им вкусом этого кредо придерживаются. На сегодняшний день в Ордене пять человек: Великий Магистр Ордена Вадим Степанцов, Архикардинал Виктор Пеленягрэ, Штандарт-юнкер Константэн Григорьев, Великий Приор Андрей Добрынин и Командор-послушник Дмитрий Быков, все
— профессионалы на почве российской словесности. В эпоху тусовок у одних, митингов — у других, заседаний — у третьих, лидер и идеолог куртуазного маньеризма Вадим Степанцов со товарищи по Ордену умудряется вести салонную жизнь и не писать о колоасе и сиюминутных вещах «на злобу дня»: проповедуя чистое искусство, маньеристы воспевают в изящных стихотворных формах (рондель, баллада, сонет или триолет) женщин и любовь как высшие категории человеческого бытия.
Казалось бы: все хорошо — маньеризм, куртуазный образ жизни и все такое, расскажем-ка людям, как можно весело жить… Но жизнь — штука интересная, в ней нет одномерности. И вот, сначала на московской рок-сцене, потом — на всех-оставшихся многие с удивлением обнаружили Великого Магистра Ордена Вадима Степанцова. В составе созданной им панк-группы «Бахыт Компот» он частенько ревет веселые непристойности типа «хотел я сделать, как веселей, а мне мои сограждане вломили пиздюлей-ей-ей-ей!..» Потом оказалось, что Вадим вдобавок ко всему пишет рассказы и авантюрный роман «Отстойник вечности» — так что вопросов стало возникать так много, что пришлось-таки требовать объяснений: как, каким таким боком куртуазия уживается в одном лице с панком и авантюристом? И вот что выяснилось. Но сначала — немного истории…
В далеком застойном 1977 году «юноша бледный со взором горящим» заявился из тульской глубинки в застольный град Москву и начал завоевывать столицу с того, что поступил в Мясомолочный ‘институт. Здесь он проучился целых четыре года, пока нашей славной Советской Армии срочно не понадобились студенты… Отслужив, Вадим вновь принялся за учебу, но уже в институте несколько иного, мягко говоря, профиля — то есть, в литературном. На период учебы в нем приходятся его первые, официально зарегистрированные в платежных ведомостях успехи в искусстве владеть поэтической лирой: появляются публикации стихов, в комсомольско-молодежных кафе не проходят незамеченными выступления «Ящика Пандоры», своеобразного поэтодуэта; тексты Вадима начинает исполнять группа «Браво». Шаг за шагом Степанцов утверждается в накатившей на страну после 1985 года волне поэтов-иронистов: именно в этом качестве его публикуют журналы «Новый мир» и «Аврора»…
И вдруг — неожиданный отход от уже завоеванного признания. Одна ветвь его творчества распускается дикими цветами рок-группы «Бахыт Компот», другая — причудливыми соцветиями новообразованного куртуазного маньеризма, третья — дает плоды в виде авантюрной прозы… Что касается Ордена, то его полюбили снимать телевизионщики; сами же маньеристы в позапрошлом году выпустили сборник стихов «Волшебный яд любви», осенью 1990 года журнал «Знамя» дал солидную подборку маньеристов на своих страницах, а в этом году рукописи и фотографии членов Ордена стали достоянием Музея ховетской литературы…
Весной прошлого года «Бахыт Компот» записал свой первый маг- нитоальбом. В нем Степанцов явился автором всех текстов и некоторых музыкальных тем, а также спел большинство песен этого альбома. О качестве песен группы может сказать такой факт: как только кассета с «Бахыт Компотом» попала на Би-Би-Си к Севе Нов- городцеву, тот с удовольствием прокрутил в ближайших выпусках своей передачи почти половину альбома. В этом году группа, сменив состав ( в нее влились ребята из групп ‘Тихий Час» и «Крематорий»), усиленно гастролировала по российской глубинке… Параллельно с репетициями «Бахыт Компота» и дописыванием второй части романа «Отстойник вечности» Вадим Степанцов деятельно руководит созданным им Орденом. Куртуазные маньеристы становятся все более заметными на традиционном фоне нашей российской словесности, сегодня они уже завоевали себе место под солнцем и надеются — с присущей им элегантностью не уступить его никому…
Итак, на все вопросы типа «что такое куртуазные маньеристы и как с ними поладить?» или «трудно ли быть панком?» отвечает Вадим Степанцов: Магистр, мэтр, лидер и прочая, прочая, прочая… — Вадик, вот вы в своем Манифесте говорите о том, что «многие наши поэты могли бы прослыть куртуазными маньеристами» и в своей книжке приводите такой обширный списочек: «Жуковский — маньерист рейнских туманов и пригожих молодок; Батюшков — маньерист веселых аттических снов; Денис Давыдов — маньерист испепеляющей страсти; Вяземский — маньерист вялого волокитства и напускных разочарований; Баратынский — маньерист рефлексии; Языков — маньерист разгула; Апполон Григорьев — маньерист мятущихся девственниц; Алексей К.Толстой — наикуртуазнейший из маньеристов; Некрасов — маньерист страдания; Северянин — маньерист во всем и т.д.» Надо признаться, вы нашли своему Ордену удачное имя: под его знамена можно поставить буквально всех. Ведь каждый поэт склонен манерничать…
— Да, это правда. Мы в Ордене провели сейчас большую работу: собрали энциклопедию русской куртуазной лирики, от Антиоха Кантемира до начала первой эмиграции — до Ходасевича и Набокова. (В этом году она должна быть уже напечатана.) Эта энциклопедия докажет всем: лучшие стихи у практически всех русских поэтов связаны с куртуазным маньеризмом — с тем, что временами называют «легкой поэзией». Может быть, во избежание путаницы с сумрачным маньеризмом XVI века, нам бы следовало назвать наше направление что-то типа «Ренессансрокайль» (тут находит отклик жизнеутверждающий пафос Возрождения — и тут же эпоха Рококо с ее гедонизмом, декоративной изысканностью интерьеров и бегством в мир пленительных иллюзий…), но, когда мы год назад думали об этом, именно «куртуазный маньеризм” пришел в голову моему старому приятелю Вите Пеленягрэ — и дальнейшее варьирование терминов отпало само собой…
— Вы все так много любуетесь всяческими красивостями, что так и тянет процитировать Некрасова, страдальца-маньериста: «поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан»,..
— Эк, куда тебя…Ну, давай возьмем того же поэта-декабриста Кондратия Рылеева, автора зануднейших историко-публицистических поэм «Войноровский”, «Ермак» и т.п. Оказывается, и у него были превосходнейшие чувственные стихи: как он из-за колонны наблюдает за вакханочками — они раздеваются, одеваются, а он в такой транс впадает, что любо-дорого. Эти стихи, уж поверь моему вкусу, по своей художественной ценности выше всех его бесчисленных поэм…
Зачастую авторы — и наши, и чужие — не ведали, какие вещи их прославят. Например, Вольтер всю жизнь считал себя автором героических поэм «Генриада» и «Орлеанская девственница», которые уже лет двести никто не читает. А читают же его так называемые философские повести, которые он писал шутя, чтобы позабавить дам…
— Получается, что куртуазный маньеризм — бессмертен? Ведь этот термин подходит, наверное, даже к той поэзии, которая официально существовала в годы Советской власти…
— Так определенно об этом трудно говорить…У той литературы, советской, все-таки был другой язык, свойственный только ей пафос. Одним из главных признаков нашего направления является — помимо игривой тематики, остроумия , неожиданных ситуаций, порой даже некоторого антиэстетизма — возрождение на новом уровне того русского поэтического языка, который стали выживать со свету если не с Брюсова, то с Блока уж точно. Блок, футуристы и им подобные разрушили этот гармоничный строй русского поэтического языка. Может, для того времени это была работа полезная и нужная, но все те годы модернизма, я считаю, были что-то вроде детских болезней литературы: и нынешний неоавангардизм уже не имеет того веселого разрушительного пафоса, который был присущ, скажем, футуристам, младосимволистам или обэриутам. Это просто нудно: парщиковы и прочие…
Пусть это талантливо, но… Я, например, как бы разделяю всех людей — и, в частности, художников-творцов — на две категории: те, которые родились для того, чтобы умереть; те, которые рождены, чтобы жить. Одни ноют, вопят о могиле, о том, что все катится в Тартарары. У других жена- оборот — пафос жизнеутверждения.
К первым из ныне существующих великих поэтов я отношу Бродского. При всем к нему пиетете — ну, полное занудство…
— Интересно, а куда бы тогда отнес Пастернака?
— Пастернак… С Пастернаком я затрудняюсь разобраться… Для меня, ныне существующего, скажем так, действующего поэта, вся* поэзия, бывшая в России до куртуазного маньеризма (исключая XIX век) мне не близка. И Пастернака я не люблю, хотя, конечно же, это хороший поэт. Лично себя я отношу к людям-жизнелюбцам, поэтому все мое творчество тем или иным способом полемизирует с такими поэтами, как Бродский. У меня есть в серии «Мужья» что-то даже вроде пародии на пастернаковского «Гамлета». Начинается оно так:
Муж затих, я вышел на подмостки.
Как блестяще я играл финал!
Я мизинцем трогал ваши слезки,
Пьяный муж слегка стонал…
А заканчивается оно словами:
Этот мир погубит фарисейство.
Жизнь прожить — не в поле умереть.
— Ну, тут уж явно проступающая сквозь куртуазно-манерную улыбку панковская ухмылка…
— Вовсе нет. Это ни нарочитое пренебрежение к Пастернаку, ни этакое похлопывание по плечу, ни экивок в его сторону — это, скорее всего, легкий такой эпатаж публики, свойственный, кстати говоря, не только панкам…Хотя, кто знает… Когда я писал на мотив ахматов- ского «Сероглазого короля» или про Будду Гаутаму, в мои планы никоим образом не входило святотатствовать, стремать Пастернака или Гаутаму со всеми буддистами… Просто такие вещи объясняются потом: сначала они пишутся, а потом[рождаются теории. Я могу в свое оправдание сказать лишь то, что так было всегда. Весь свод сочинений Пушкина насквозь состоит из цитат и их обыгрывания — об этом хорошо пишет Лотман. Это — доказательство того, что литература — дело веселое. И, поскольку я являюсь поэтом иронического склада, когда мне хочется немножко расшаркаться, например, перед Пастернаком, я делаю подобные вещи. И они не выбиваются из контекста моей работы. Было бы гораздо глупее и смешнее, даже страннее — если бы я на того же «Гамлета» написал что-нибудь серьезное. Чушь и бред…
— Ну хорошо, ты меня убедил. Но не станешь же ты отрицать, что у куртуазных маньеристов есть склонность к самолюбованию, эдакому нарцисцизму — это касается и внутрилитературных отношений, и общения с публикой, и подчеркнутого восхваления своих собратьев по Ордену…
— Я считаю, что куртуазный маньеризм — первое со времен обэ- риутов, сплоченное на общем эстетическом фундаменте, литературное течение. Все маньеристы, входящие в Орден, по-настоящему любят стихи друг друга. При разности лиц, узнаваемости имен и все такое, — все это является общим руслом и, поскольку каждый из нас убежден (и я в первую очередь), что именно это направление сегодня вернее и наиболее адекватно отражает читательские устремления, постольку нам действительно интересно слушать стихи товарищей и радоваться их удачам. А так называемая объективность — она в творческом плане оборачивается импотенцией: так же, как в любви…
— Есть арии, есть романсы, а есть и частушки. У меня такое впечатление иногда бывает, что некоторые относятся к маньеризму,
как к забаве, — частушкам или к клоунам, которые в цирке заполняют паузы между серьезными номерами…
— В таком случае, мне немножко жаль таких людей. Потому что за бравадой, клоунадой или ерничаньем они не видят главного — того, что действительно происходит, пускай и во внешне легковесном виде. «Возрождение сладостного стиля» — вот тот сок, тот дух, тот блеск куртуазного маньеризма — возрождение пушкинского пристального языка.
— Вадик, извини, если что не так: может, маньеристы — это патология, навроде сексуальных маньяков, только в поэзии?
— Ты опять сворачиваешь на внешние признаки нашего творчества. Пойми, можно сколько угодно писать о том, что покорил такую-то девчонку, завалил ее, а потом тебе стало хорошо. Это неважно, о чем говорится, важно — как. Форма есть содержание. И потом — сколько можно гундосить на ухо читателю, что жизнь трагедия, что жить не стоит…
— Ладно, будем считать, что о куртуазном маньеризме мы поговорили достаточно для того, чтобы нормальному человеку стало ясно,
что это за Орден, Великим Магистром которого ты являешься, и что за стихи пишут люди туда входящие… Теперь, после всего сказанного тобой, интересно было бы послушать — чем ты объяснишь свое энергичное участие в явно не схожей ни по каким критериям с Орденом группе «Бахыт Компот»?
— Знаешь, мне самому страшно интересно в этом разобраться…Ведь со времен прекращения «Ящика Пандоры» прошло несколько лет, прежде чем моя муза подыскала себе друга по жизни. И получилось, что мое творческое «я» как бы расслоилось на две ипостаси: что в моих стихах было хулиганско-лично-асфальтового, то перекочевало в «Бахыт Компот»; а определенное мое стремление (я даже не подозревал, что оно существует, но оказалось, что я — традиционщик, кондовый причем, и что мои ориентиры лежат в поэзии прошлых лет, нежели в усыпляющем всех неоавангарде) к ясности стиля ведет соответственно к изучению кухни поэтов предыдущего и восемнадцатого столетий. Короче, у меня пошли стихи для, скажем так, несколько рафинированной пуб-* лики… Но в той и другой части моего нынешнего творчества существует один и тот же дух — дух веселой античности, дух гармонического человека. Как, скажем, у древних греков у ченость не входила в диссонанс с проявлениями личной жизни: почитав книжки Аристотеля и Платона, греки с легким сердцем напивались и шли с товарищами к девкам — бражиться пару дней с менадами…
Или — если вспомнить, кем были предки всех этих утонченных денди ХУ11 века — маркизов деТюильри, графов Монморанси и т.п. — то их предки были самыми злыми, самыми беспринципными гадами, которые сметали все на своем пути.
Ну, такие необразованные чудовища, которые дали впоследствии основу самым блестящим дворянским родам…
— А что же стало основой такой команды, как «Бахыт Компот»? — Началась группа как дуэт весной 1989 года, когда мы с Костей Григорьевым вышли петь на Арбат.
Было у нас несколько своих песен, сочиненных в эдаком акустико-металлическом стиле (мы и сегодня частенько поем одну из них — «Террористку»); Костя играл на гитаре, я пел — чего делать мне никогда не доводилось… Судя по тому, что за обычные четыре захода по полчаса у нас выходило на нос от 25 до 50 рублей, наши песни публике нравились. Потом мы участвовали в последний раз в акустическом ва-, рианте в Череповецком рок-акустическом фестивале. Затем появилась возможность записаться на студии, и мы решили сделать альбом в «электричестве». Тут во многом помог наш знаменитый еще по «Грунтовой дороге” друг Юра Спиридонов, он и сейчас у нас в группе.. Летом 1990 года мы чуть было не выступили на панк-фестивале в Гурзуфе — но, как известно, там все обломалось из-за местной урлы, и мы оттуда еле ноги унесли… А осенью пришлось что-то делать с составом: полгруппы хотели играть металл — пришлось дать им такую возможность в другой команде, а себе подыскать новых музыкантов. Так к нам пришли Леша Шибанов и его «Тихий час»…
— Вадик, что же все-таки значит название твоей команды? — Слово «Бахьгг» на языках тюркских народов означает «счастье”. «Компот» — это тоже своего рода счастье… Все вместе получается счастье, счастье — счастье без конца. Потом — это хлестское, запоминающееся название: сознание русскоязычного человека спотыкается о слово «Бахыт”, а потом кидается в объятия слова «компот».
— У тебя, определенно, какая-то привязанность к среднеазиатским вкраплениям — достаточно вспомнить хотя бы твои стихи: «Твои ноги, как песни акына, как дороги гражданской войны…» или ваш хит «Девушка по имени Бибигуль»…
— Да, у меня с отроческих лет любовь к Казахстану — потому что я там какое-то время жил, мне тамошний колорит очень по душе. Кстати, название команды родилось там же, в Казахстане…
— А теперь — скажи честно: как ты, с твоим тонким литературным вкусом, умудряешься писать такие панкушные тексты? У тебя, если даже в какой-нибудь песне и не присутствуют слова типа «говно» или «долбоеб», то сюжет всю лексику перекрывает — взять ту же «пьяную, помятую пионервожатую”…
— Ну, во-первых, это, конечно же, не самоцель: мы все интеллигентные люди и ругаемся лишь по мере необходимости. И тут надо -уже говорить о творческих установках. Герой песен «Бахыт Компот»
— человек, сохранивший жизнелюбие — в отличие от наших теперешних постпанков, постхипов и т.п., постоянно ноющих о том, что их милиция угнетает, общество тоже проходу не дает, все такие гады…
— короче, такая гнилуха и мелкоуголовная ненависть к милиции… В герое «Бахыт Компота» этого нет, идет такое жизнеутверждение — даже если он поет «кислокисло, все в штанах обвисло, трахаться нет смысла»…
Из того, что у нас есть в стране, я мог бы сравнить «Бахыт Компот» только с тем, что делает Свинья и его «Автоудовлетворители». Сам я то, что мы делаем, называю ”вандал-роком”: в наших нечеловеческих условиях оптимальной формулой для выживания рока как такового, максимальный успех может быть именно у такого жанра: веселого, энергичного и заводного со смешными текстами, включающими в себя, скажем так, «цитаты из обыденной жизни». И мат, и ситуационная фривольность, свойственная текстам «Бахыт Компота», вторичны. Мне важнее всего напор, драйв. Ведь рок-музыка вся держится на том, что в Испании называется «бесом». Вот в драйве этот «бес» и сидит. А тексты и тот же средне-азиатский колорит придают нам просто какую-то свою, неповторимую черточку. Вот и все…
— Отлично, Магистр, объяснения по поводу вашей матерщины и похабщины меня полностью удовлетворили. Давай в заключение нашего разговора немного поговорим о «презренной прозе». Я знаю, что ты уже дописал вторую часть своего романа…
— До романа «Отстойник вечности» мой опыт в прозе ограничивался четырьмя небольшими рассказами. Когда пошла работа над романом, это удалось сделать на * удивление легко и продуктивно. Я объясняю это тем, что очень люблю себя как куртуазного маньериста и очень люблю остальных куртуазных маньеристов — своих друзей; ведь роман — о них. Но, как говорил Городничий в «Ревизоре»: «Не перевравши, никакое дело не делается». Конечно, характеры действующих героев и их поступки не всегда соответствуют своим прототипам. Я не занимался психологической прозой, это — авантюрный роман. Самые близкие параллели с ним можно найти у Лессажа или кое-где у Вольтера, есть и немножечко Рабле…
— А мне твой роман напомнил знаменитых «Митьков» Владимира Шинкаре ва…
— Наверное, отчасти ты прав: и там, и у меня присутствует эдакое мифотворчество, еще при жизни героев-прототипов. Короче, забава, которая стала литературным фактом…