Сергей Жариков — основатель и идейный вдохновитель легендарной группы ДК – известен в московских рок-н-ролльных кругах как глубоко эрудированный, обладающий парадоксальным мышлением человек. Его позиция по вопросу рокового прошлого и настоящего России лежит, как говорят, «на грани фола» и редакция «Сдвига» среди откликов на публикацию ожидает самые разнообразные оценки, вплоть до экстремальных. Воззрения автора не бесспорны, в то же время их неординарность и высокий уровень аргументации очевидны. А значит в исследовании проблемы появляется новый срез. Под таким углом зрения редакция сочла себя обязанной предоставить С. Жарикову возможность изложить свои взгляды перед читателями нашего альманаха. Безусловно, страницы «Сдвига» открыты и для других мнений. Главное, сдвинуться, наконец, с мертвой точки банально-поверхностных рассуждений об отечественном рок-н-ролле.
«Мы готовы исповедывать и с дерзновением исповедуем, что сущный смысл старообрядства содержится в народной борьбе, но собственно не против никоновских обрядовых нововведений, а против начал папизма… Эта борьба характерна тем, что народное водительство, или, как говорится, интеллигенция, во главе которой всегда стоит правительство, отделилось от народа, оставив его самому себе. А в подобных случаях народ предается вождению своих, каждому народу прирожденно свойственных инстинктов…», — писал один из лидеров старообрядчества.
Как не покажется странным читателю наше название, мы сразу же предлагаем ему избавиться (хотя бы на время чтения) от всевозможных предубеждений и трафаретов. Разумеется, исторически ни о каком рок-н-ролле на Руси не может быть и речи, но выставив в заглавие эти две основы — Русь и рок-культура — мы хотим попытаться протянуть через них, так сказать, культурный мост.
Западное происхождение «рока» вряд ли подлежит сомнению. «Выход» к язычеству через персонализм Средних веков и Возрождения не только породил современные демократические культуры Запада, но и явился, на наш взгляд, идеологическим фундаментом такой популярной в последнее время культуры, как эта. Неоязычество рока очевидно и подчеркивается самими рокерами: рок-звезды — идолы, рок-концерты — ритуальные действа, рок-музыка — магическое заклинание — вот «веды» новой религии. Даже пресловутые заигрывания с христианством и буддизмом мало что меняют в этой системе, ибо, как писал еще А. С. Хомяков, «в любой религии существуют специфические демократические формы, имеющие всегда языческий характер».
Общий эгалитарный процесс в мире, демократизация, немало способствовали возникновению рока. Культ бога, принадлежащего этому миру, а не иному, всегда привлекал простой народ. Наивный спиритуализм, материализм и замешанные на обрядовых формах «чурики» мы замечаем в фольклоре всех народов мира. Более того, народное творчество восходит к единому архетипу так сказать, «вавилонской башне», нанизав на который этнографические принадлежности либо «электронный интернационал», мы в результате получим в первом случае этно-культуру; во втором — рок.
Итак, рок — это современный фольклор.
С другой стороны, та же демократизация смыла разницу между понятиями «народ» и «не народ», так что «хождение в народ» сегодня выглядит абсурдным, а знаменитый афоризм «музыку создает народ, а композиторы ее …» требует значительного дополнения — что создает народ? Какую такую музыку? Не забудем, что Глинка говорил о современной ему народной музыке! Сегодня «народ» имеет возможность заканчивать консерватории, становясь тем самым «не народом» (в старом смысле). Но оставаясь «народом». Кто же сегодня создает народную музыку? Но известно, что многие рокеры и не пытаются получить музыкального образования, выступают против «наезженных форм» филармонической деятельности. Следовательно, раньше творчество было народным по обстоятельствам, теперь — по принципиальным соображениям. Современный фольклор — рок — имеет ценностный характер и отличается от старых этноформ прежде всего декларируемой системой ценностей.
Итак, рок — это протест.
Это и социальный протест, и протест против стереотипов, господствующих стилей, например, против закостенелых форм эстрады. Стихия рока всегда демократическая. Пафос рок-культуры — разрушение, но всегда это разрушение чуждых (для рокеров) ценностей. «Я не святой, и, может быть, хуже тебя, но я волк, голодный и ловкий, да и голод дал мне храбрость; а ты — тысячу лет вол… и вот я съем тебя» (В. В. Розанов).
Рок старается быть не национальным, но, чтобы в конце концов не разрушить и самого себя, он спасается (как и любая другая культура) при помощи начал обособляющих, т. е. национальных. Но нация — не народ. Национальная модель рока — наша задача.
Выдающийся русский мыслитель Н. Я. Данилевский в своей «замечательнейшей из всех русских книг» (К. Бестужев-Рюмин) «Россия и Европа» построил теорию культурно-исторических типов на нескольких законах, которые в частности гласят: «Начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа. Каждый тип вырабатывает ее для себя, при большем или меньшем влиянии чуждых ему предшествовавших или современных цивилизаций. Цивилизация, свойственная каждому культурно-историческому типу, тогда только достигает полноты, разнообразия и богатства, когда разнообразны этнографические элементы, его составляющие».
Кстати, понятие «цивилизация» по Данилевскому включает четыре ипостаси: религия, культура, политика и экономика. Мы же будем использовать более точное понятие цивилизации, но ни в коем случае не отойдем от главных идей этой великой книги.
«Мы так привыкли к самоунижению, — пишет историк Бестужев-Рюмин, — самобичеванию, что каждый твердый голос, защищающий русское начало, кажется нам какой-то непозволительной ересью. Пора же нам сознать, что как бы мы не стремились представить русский народ меньшим, чем он есть в действительности, нам это никогда не удастся».
1.
Известно, что на Руси никогда не было инструментальной музыки. Скоморошество, этот на первый взгляд отдаленный предок современной рок-музыки, вряд ли является козырем в защиту «корней» рока в русской национальной традиции. Во-первых, скоморошество имело все-таки придворный характер, а во-вторых, как и любая лубочная культура, оно имело «попсовое», коммерческо-эстрадное значение и спекулировало на неграмотности населения, неразвитости его вкуса. Это русская «эстрада-шапито», а никак не рок, функция которого отнюдь не только развлечение. Скоморошеский протест есть не что иное, как реакция на борьбу церкви с остатками язычества, и всерьез этот протест вряд ли можно принимать.
Русская культура всегда имела аристократический характер, а лучшие образцы народного творчества только подтверждают это и позволяют говорить об аристократии духа. Даже неловко напоминать читателю имена Андрея Рублева, Семена Спиридонова Холмогорца, «кучкистов» (кстати говоря, непрофессионалов), Честнякова и т. д. Ведь и Ф. Тютчев, говоря современным языком, дилетант… Талантливейшие представители нашего народа создавали произведения такого качества, что никогда их не назовешь народными в западном смысле этого слова. Собиратели старых пластинок, например, расскажут нам о настоящей русской народной песне в исполнении выдающихся русских певцов, народных певцов. А интересно, что эта песня, как правило, воспевает маленького человека, переносящего тяжелые удары судьбы; его «могилку дождик заливает», и «крест давно упал». Это — античные эпитафии, но как бы с обратным знаком; подчеркивается ничтожность, обезличенность героя, но с любовью и состраданием к нему (и к слушателю) как образу Божьему на земле. Эта эстетика восходит к традициям «святоотческой» литературы с ее экспрессией и нравственно-очистительным пафосом, — но как все это не похоже на плутов, пройдох, прощелыг западной демократической стихии! Надо сказать, что и там чтили св. Отцов, но «Восток думал о Боге, Запад — о человеке» (Вл. Соловьев), и только Россия думала о Боге в человеке. И все-таки личностное с большим трудом проникало в русскую культуру. «Все у нас на Руси делается во имя кого-то, а не во имя чего-то», — писал П. А. Вяземский в своих «Записных книжках»; декларируемая сверху система ценностей подтверждалась снизу, и это почитание святынь, имеющее мистический характер, обращает наше внимание на слова А. С. Хомякова о том, что избранием царя Михаила обнаружилось, что единство, казавшееся следствием исторической случайности, было действительным делом Русской земли. Оно заключается не в идее формального римского права (т. е. правды внешней), но в понятии «естественного и нравственного братства и внутренней правды”. Другими словами, можно утверждать, что аристократизм русской культуры имел «народно-экзистенциальный характер», т. е. народный в специфически русском значении. Академик Д. С. Лихачев недавно заметил о выдающейся способности русской культуры ассимилировать различные, казалось бы, чуждые национальному духу влияния. Действительно, языческая Русь не только ассимилировала христианство, но и довела его впоследствии до такого высочайшего уровня, что Иисус Христос отказался бы от второго пришествия, узнав, во что превратилась религия еврейской бедноты. «Церковь одна, — писал К. Победоносцев, — но русский народ иначе понимает ее, потому что вложил в нее свою русскую душу». И не рабство и невежество говорит в способности русских отдать жизнь «за Царя», а вера в высокие нравственные идеалы и в аристократические (пусть не досягаемые при жизни) духовные ценности. Высокая культура духа — вот что отличает нашу национальную традицию. Скоморошество же только подтверждает глубокий артистизм ее, и примером тому — Иван Грозный, величайший скоморох своей эпохи.
2.
«Бог не веру любит — правду…
Коли правды нет, то и всего нет!»
(И. Пересветов).
Нигилизм есть апокалиптическая тоска по идеалу. Значение нигилизма в истории русской мысли и всей русской культуры огромно. Раскольники — первые русские нигилисты — сжигали себя целыми поселениями, отрицая с нововедениями Никона и свое право на жизнь. Для нигилиста нет середины: или все, или ничего. Нет середины, потому что не признается иная система ценностей, отличная от самой высокой; иная — потому что эта с таким трудом и такой кровью была пережита и в нее не только душа вложена, но и вся жизнь. Это есть стремление к внутренней свободе, правде, гармонии; это есть недоверие к реальной жизни, лишенной той самой правды. «Народ наш не хочет одной отвлеченной истины, которая держится в памяти, — он хочет истины, которая действует в жизни и этим действием себя оправдывает, становится правдой». (Вл. Соловьев.)
Глашатаями «правды» на Руси были юродивые. Они уже по своему внешнему «юродивому» облику как бы хранили в себе некую тайну. Значение юродивых стимулировала и Церковь канонизированными их житиями и изображениями их на святых иконах, ибо юродивые несли в себе христианскую идею примата духа над греховной плотью, и этот диссонанс рождал в еще не освободившемся от языческих представлений народе иллюзию некоего мистического озарения, пережитого юродивыми, ниспосланной благодати Божьей, которую юродивый снискал своими страданиями, чаще всего вещаемая им «правда» имела религиозный, как правило, апокалиптический характер. Юродивых можно считать скоморохами от христианства, главной функцией которых было подтверждение (как бы на деле) церковной мифологии. Юродивые высоко почитались на Руси, в их честь возводились храмы (например, храм Василия Блаженного в Москве). Увы, родство современных рокеров с юродивыми еще более сомнительно, чем со скоморохами, т. к. юродство было в первую очередь административным явлением, а их «правда» хоть и являлась по-своему эффективной, но не была действенной, настоящей правдой. Они — своего рода церковные миссионеры в народной полуязыческой среде. Однако самое удивительное состоит в том, что при жгучей жажде, правды как истины, «действующей в жизни», никто не искал! Все хотели правды, но правдой для всех на самом деле являлась некая эмоциональная категория, которая противопоставлялась эмоционально ощущаемой неправде. Это своеобразная «философия жизни» в одних только эмоциях. («Душа — это страсть», — писал В.В. Розанов). Перечитывая бесконечные дискуссии раскольников с никонианцами или, например, переписку Грозного с Курским, поражаешься идентичности позиции оппонентов. Более того, бросается в глаза страстное желание обвинить противника — в «неправде», и, главное, — унизить его. Унижение как средство борьбы есть не только «смирение гордыни», но и обратная сторона русского аристократизма. И, как следствие, самоунижение, срыв, саморазрушение и нигилизм как подведение окружающего мира под самоуничтоженного себя — во имя все того же душевного равновесия, внутренней правды.
3.
Ветхий Завет, завет Отца, вместе с заветом Сына — Новым Заветом, составляют христианское Святое Писание. Однако, было бы ошибкой отождествлять идеи обеих книг, как и считать русское православие ортодоксальным христианством. Недавно А. Г. Кузьмин указал на кельтское происхождение русского православия и глаголицы — первой русской (не славянской!) азбуки. Интересно, что близкая к арианству ирландская церковь и ближе всего к специфически русскому язычеству с его «судьбой фортуной», и более поздним, (как следствие) всем известным «Христом — батюшкой», который восходит не к римской и константинопольским церквям, а к этой популярной «во время оно» ереси. (Оттуда же пришел к нам и колокол).
Своей языческой окраской русское православие гораздо ближе, например, к иудаизму, чем к «христианству духа» Запада (см. у В. В. Розанова). Причем это родство не «ветхозаветно», а «каббалистично». Трудно, разумеется, встретить в русской среде «отца верующих», подобного Аврааму, который, покинув страну своих отцов и, «пойдя не зная куда», принеся в жертву Исаака, «сверх надежды поверил с надеждою» в то, что и Исааке наречется ему семя, и оно будет владеть землей, на которой он сам был только странником. Наоборот, культ предков арийцев говорит нам о том, что последние, очевидно, не захотят согласится с посягательствами «товарища» Яхве на отеческие земли, и, может быть, в том кроется причина кипения страстей вокруг разрушаемых памятников культуры или, например, «подвигов» Розалии Землячки (Залкинд) времен гражданской войны… Неудивительно поэтому, что самозванец Христос, низвергший в глазах «трудящихся масс» Моисея, на самом же деле выступил в качестве «мыла» в деле успеха этой тотальной «мировой революции».
Непонимание истории, законов преемственности, шире — рождения, а в общем — места Земли в космосе есть не только причина того примитивного материализма, подменяющего собой мистику рождения, творчества, но — плоть и кровь механизма разрушения, импотенции, культурного вандализма.
Наши языческие предки — славяне — почитали землю как бога. «Ты небо — отец, ты земля — мать», — говорится в народном заклятии. Здесь земля мыслится супругою неба — Сварога, как греческая Гея, супруга Урана. «Мать сыра земля» — означает «земля увлажненная, оплодотворенная дождем, готовая стать матерью». Земля — мать не только богов, но и людей. Человек — сын земли…
«Мать сыра земля» есть образ жены, прародительницы всего сущего. Эта идея «Вечной Женственности» пронизывает всю русскую культуру. Вспомним, например, чудотворную икону Владимирской Богоматери, чей образ «помог» русским воинам в великой Куликовской битве, «тургеневских девушек», «гения чистой красоты»… Земля-Мать стала прообразом высокочтимой на Руси Богородицы и вылилась Софией, невестой Агнца божьего — Мировой душой…
Культовый характер Ветхого Завета диаметрально противоположен — это гимн Фалласу. Фаллический характер иудаизма частично отразился и на западной культуре, уже имевшей свои античные фаллические традиции. Интересно, например, что «западничество» в русской церковной литературе выражалось прежде всего в смешении акцентов с новозаветных цитат на ветхозаветные (у Феофана Прокоповича ветхозаветный Давид занял место апостола Павла «Поучений» исключительно популярного Иоана Златоуста)! Наоборот, «славянофильство» раскольников опиралось в первую очередь на «Откровение» Иоанна Богослова; так, например, в «Поморских ответах» Андрея Денисова, как, впрочем, и других раскольнических сочинениях, никонианцы небезосновательно обвиняются в искажении образа Христа в сторону «латинянства». По убеждению расколоучителей, Христос — карающий имеет смысл ветхозаветный, иерархический, «папский»…
Итак, благородство, как следствие духовного матриархата имманентно русской культуре и, являясь основой любого аристократизма, оно вывело русскую культуру на уровни мировых вершин. Демократическая стихия иудаизма тоже создала своего аристократа — Христа, который вместе с Вечной Женственностью, Софией, в духовном браке станут основой Третьего Завета — Завета Святого Духа (С. Булгаков).
4.
Один из русских исследователей христианства еще в XIX веке писал, что «…христианство воспарило над бездной иудаизма». Увы, сегодня с ним очень трудно согласиться. Христианство стало не менее глубокой бездной, стало почвой для величайших срывов в истории культуры человечества. Нигилистическая чума, начавшись ревизией догматов эпилептиком Лютером, разрешилась современным технологизмом, структурализмом и другими конвульсиями мировой «падучей». Однако, как говорят в Ленинграде, «одинаковое одинаковому — рознь».
Русский нигилизм, как производное от христианской апокалиптики имеет личностный, искупительный характер, в отличие от пророческого (диссидентского?) нигилизма иудейского, где абстрактный мессианизм, опирающийся на коллективистское учение об избытке добрых дел, что служит всему Израилю (С. Трубецкой) отчетливо оптимистичен. Позже мы будем говорить о трагедии как спутнице личного исторического подвижничества, являющейся основой истинного понимания свободы («Свободы для» — Ф. Достоевский), как стихии личной ответственности.
Мы не случайно коснулись иудейского нигилизма, т. к. все разговоры об экалитаризме, демократии и соответствующих культурных процессах невозможны без учета иудаизма — по-своему самой демократической религии мира. Демократия — заветная мечта всего еврейства, а идея Золотого Храма, Новой Вавилонской башни — Интернационала, — недвусмысленно относит нас к поп-культурам, в частности, к року. Иудаистский хилиазм, хасидизм как одна из его форм и современная христианская софиология имеют общее меж собой ядро, а именно: признание божественным этого мира, не иного. И «ософиеная» тварь — человек, — есть не только его хозяин, но и аванпост для достижения поставленной цели. Другими словами, это религия человеко-божества, но с сильно заниженными требованиями, так сказать, «эгалитарное католичество», как выразился бы Д. С. Мережковский. Раз мы признали этот мир божественным, следовательно, в нем можно найти «божественных» людей, «божественные» нации… Значит, так называемое «обмирщение», секуляризация жизни есть всего лишь семена религий с «той» на «эту», значит, можно в таком случае определить исекулярную религию… Понятно, что ее роль будет играть искусство. И как тут не вспомнить призывы Лефа «разрушить искусство», то есть культуру в нашем понимании этого слова.
Любая культура национальна, искусство — интернационально. Следовательно, секуляризация, культурный интернационализм есть одно из форм сионизации мира (вспомним К. Леонтьева: «Культура — это своеобразие»). Но иудейский нигилизм отрицает вершины во имя середины, русский же — отрицает все, и в том числе — самого себя. Это своеобразная тоска по идеалу, нигилизм — вера; и в этом нигилизме общий аристократизм русской культуры.
5.
Кто бывал в Сергиевом Посаде (бывший Загорск) и захаживал в Троицкий собор, где находилась знаменитая рублевская «Троица», тот наверняка знает, какое значение имеет исихазм в развитии русской культуры. Возможно, здесь особая склонность именно русского характера к идеям исихастов, так как это в свое время еретическое движение нигде не оставило такого следа, как у нас. Идея достижения «мысленного рая» путем подвижничества, возможность воспринимать «божественные энергии», а потом отдавать их окружающим в виде правды воплотилась в гении Толстого и Достоевского, Чайковского и Скрябина, Сурикова и Ге…
«Назвать вещь — значит выразить ее сущность», — считали молчальники. Этот культ Слова, божественного Логоса есть принцип всего сущего. Это оккультное «каббалистическое» восприятие Слова как «творческого звука», где каждый звук есть действующая сила природы. Весь тонус великой русской литературы, этой огромной духовной силы, есть напряжение силы действующей правды.
Эта же сила помогала людям переносить невероятные лишения за Слово; эта правда позволила позже говорить о «подполье» русского духа. Подполье есть обитель правды, а человек подполья у нас всегда мученик, Святой, пророк, освещаемый (освящаемый?) изнутри «Фаворским» светом.
Не здесь ли кроется причина того буквально трепетного отношения русских к Слову, стихия которого — литературность — стала главной ипостасью русского искусства? Это почтение к слову, его магической силе дало миру Великую Русскую Литературу, а в творчестве Толстого и Достоевского — новую религию богочеловечества, хотя оно и формально вышло из западноевропейского романа.
Хотим подчеркнуть, что не во «влияниях» дело, а в способности творчески обуздать это «влияние», ассимилировать его, восприять как свое все самое плодотворное и ценное, а затем заставить весь мир не только прислушаться к своему новому слову в общемировом диалоге культур, но и «поставить мир перед необходимостью взглянуть на себя, на свои проблемы русскими глазами» (Ю. Селезнев).
Однако, русская история не есть сплошное чередование господства различных влияний. Наоборот, открытость русской культуры говорит о ее внутренней силе, уверенности в себе, оригинальности. Доказывать же только одними примерами проявления этой оригинальности — приятная, но, увы, огромная работа.
«Ничто меня так не поразило в жизни, как памятник древне-русского зодчества в селе Коломенском. Много я видел, многим любовался, многое поражало меня, но время, древнее время в России, которое оставило свой памятник в этом селе, было для меня чудом из чудес. Я видел Страсбургский собор, который строился веками. Я стоял вблизи Миланского собора, но, кроме налепленных украшений, я ничего не нашел. А тут передо мной предстала красота целого. Во мне все дрогнуло. Это была таинственная тишина. Гармония красоты законченных форм. Я видел какой-то новый вид архитектуры. Я видел стремление ввысь, и я долго стоял ошеломленный».
Это написал Гектор Берлиоз, а в одном из «солидных» западногерманских изданий термин «экзистенциализм» раскрывается как «специфически славянский образ мышления». Уж кто-то, а немцы-то хорошо помнят, что Фридрих Ницше был поляком…
И не «империя царей», какой многим видится наша страна, а живой творческий организм, где этим «стремлением ввысь» проникнуты абсолютно все культурные слои нации от широких демократических до, так сказать, «элитарных», соединил полярные на первый взгляд понятия аристократизма и демократии. «Нация есть высшая форма демократии», — сказал как-то настоящий демократ духа, представитель мировой культурной элиты Федор Михайлович Достоевский.
«Элита» лишь поднимает национальный творческий дух к высотам искусства… И недоступный было для простого народа Храм Вознесения в Коломенском стал символом русской национальной культуры и русского искусства, где в общем-то придворное, каменное здание, вобрав архитектуру деревянных шатровых церквей русского Севера, воплотило в себе глубоко самобытное мироощущение русского человека, его видение окружающего мира, его понимание красоты, что «в конечном итоге и определяет характер нации, отражает многовековую историю ее развития» (А. Ополовников).
Вот вам лишь частный пример влияния «народной демократической стихии» на высокое творчество. Но было ли вообще «низким» творчество этой «стихии»?
6.
Страна Соловков и сибирских «этапов» создала так называемую блатную культуру. Это подполье в самом прямом смысле. Жаргон — феня, графика — наколка, блатная песня — заклинание, — даже на первый взгляд удивительно напоминают дохристианское творчество. Но эта «низовая культура» — еще один пример неорганичности христианства и реальной жизни, ибо христианский пессимизм и, так сказать, «равнение на слабого» есть пессимизм сытых и ложный оптимизм слабых: живое же действительно хочет жить.
И не христианский крест, а свастику *, символ восходящего солнца — даже бога выберет себе трудовой, порой несчастный, но великий народ — земледелец.
(* Давно бы уж пора отказаться от взгляда на свастику как фашистский знак нацизма. Этот существовавший задолго до библии у разных народов символ счастья украшает и христианские храмы (Св. Софии в Константинополе, успенский собор тихвинского монастыря под Ленинградом, постройке из плинфы в Болгарии и т. д.) и даже бумажные денежные знаки, выпущенные временным правительством. Исторический парадокс заключается в том, что многие теоретики и практики администрации бесноватого фюрера (включая и его самого), взявшей «напрокат» этот древнейший знак огня, в той или иной степени еврейского происхождения. Спрашивается: о каком тут нацизме идет речь? Не о том ли, что нынешнее государство Израиль буквально своровало свое название (Израиль в переводе – «Богоизбранный») у того древнего государства, в котором никто из его жителей не исповедовал иудаизм (ныне – государственная религия так называемого «Израиля»)? Иудаизм был в Иудее, а не в Израиле… О том, что желающих превратить историю в узкопартийный кодекс не так уж мало, говорят и недавние публикации советской прессы. Например, о том что наличие «политического завещания» В. и. Ленина отвергает даже Н. К. Крупская, см. интересную работы литературного критика Николая Кузина.)
Блатное мышление есть примитивный экзистенциализм. Оплакивание «доли» и превратностей судьбы роднит блатную песню с народной, и очень трудно бывает провести грань между ними. Но о какой такой блатной культуре идет речь? Ведь собственно блатная культура мало чем отличается от этнокультуры: необычен, так сказать, тюремный этнос, а псевдоблатная культура, та, которую создают, говоря блатным языком, «фраера» типа Высоцкого, Розенбаума, Северного и прочие «понтярщики», называют «блатной» чисто по внешним аксессуарам; и тот факт, что эту «фрайеровую» культуру народ сам называет «блатной», лишний раз доказывает, какого он мнения о ней… Чистая блатная культура по-своему аристократична, имеет свою ценностную иерархию, а песни Северного или Высоцкого — сплошное воспевание посредственности. Культ посредственности есть основной признак эстрады, имеющей одну цель — ободрать слушателя, но мы нисколько не сомневаемся в искренности Высоцкого: его просто жаль. Анкета которая ходит по рукам, и которую заполнил «сам» Владимир Семенович, говорит об авторе больше, чем его песни. Высоцкий всецело принадлежит своей среде, но с традицией он пересекается именно своим нигилизмом.
Русская эстетическая традиция принципиально разделяет пути культуры и искусства. Истоки культуры сакральны, ее природа вышла из культа, который есть мифологическое выражение Тайны жизни, объективация веры. А. Погебня определил миф как «прорыв субъективной мысли в объект», и, таким образом, культура всегда сакральна, мифологична, оригинальна…
Мы говорим «русская культура», но не говорим «советская», потому что точно представить… нет, представить можно, — например, «туалетная культура» лишена каких либо национальных признаков, она в прямом смысле «интернациональна», но высшая честь, что когда-либо была оказана подобной «интернациональной» культуре есть наше упоминание о ней **. А потом, ненужно забывать, что это совсем не плохое слово «советский» (совет, дума, собор, вече) почему то стало синонимом единомыслия, принуждения, духовного рабства ***.
(** Более того, само выражение «советская культура» (как, кстати, и название одноименной газеты) по своей некорректности поистине граничит с абсурдом. Действительно, культура определяется не основным культом, ее составляющим, а ареалом ее обитания. Трудно же представить, например, «конституционно-демократическую культуру» или «абсолютно-монархическую»… Однако, чего не придумаешь для сведения народов нашей страны в стаи дворняг, да и рок (наш дорогой рок!) иным видится как средство явить клин между поколениями под бубен шизгары интернационального шейка!
*** Мы за интернационал, но добровольный)
Многолетний церковный раскол, русское сектанство — как примеры самобытного народного духовного творчества говорят сами за себя, отвергая догматизм последнего 70-летия, а с ним и пресловутый миф о генетическом рабстве русского человека. Ведь сегодня даже трудно себе вообразить, что «правом» быть крепостным обладал лишь русский крестьянин; что повесткой дня выступления Льва Троцкого перед партактивом в 1925 году было «поставить наши головы на славянские шеи».
Мы говорим: русская, потому что не забыли ни его же военизированных «трудотрядов», ни «пролеткульт» Луначарского с Idee Fix «переделать мир и человека», ни «легких на подъем» и на слом архитекторов Весниных и Гинзбурга, уничтоживших пол-Москвы, ни критиков Лелевича, Бескина, Авербаха «со товарищи», затравивших «поповско-феодально- буржуазных попутчиков», (Ахматову, Зощенко, Есенина), а под лозунгом «выковыривания всего русского» выковырявших историков Платонова и Тарле. И, конечно, не забыть нам «гениальных», поистине ветхозаветных пророчеств Клары Цеткин, что «до тех пор, пока все мышление женщины и все ее чувства опираются на старину, до тех пор, пока она в семье и в обществе является реакционным элементом, мать не может быть наилучшей воспитательницей детей». Но и не собираемся мы писать манифест «узколобого квасного» патриотизма, как очень полюбилось называть любое проявление русского национального самосознания деятелям либерального терроризма, — то бишь подобным выше названным, но сегодня пресладкосуществующим «бескиным» и «оськиным», «колтовчанам» и «радусзеньковичам», чье 110-летие со дня рождения отмечал 12 января 1988 г. «весь советский народ», как написано в недавно изданном перекидном календаре. То есть того самого зав. музейным отделом Наркомпроса, «видного советского и партийного деятеля» (так в календаре), который в ознаменование 120-летней годовщины битвы на Бородинском поле отдал распоряжение о варварском уничтожении склепа князя Багратиона!
«Национальная идея опирается не только на этнографические и исторические основания, но прежде всего на религиозно-культурные, она основывается на религиозно-культурном мессианизме, в который с необходимостью отливается всякое сознательное национальное чувство. Так это было у величайшего носителя религиозно-мессианской идеи — у древнего Израиля, гак это остается и у всякого великого исторического народа. Стремление к национальной автономии, к сохранению национальности, ее защите есть только отрицательное выражение этой идеи, имеющее цену лишь в связи с подразумеваемым положительным ее содержанием. Такое понимание национальной идеи отнюдь не должно вести к националистической исключительности, напротив, только оно положительным образом обосновывает идею братства народов, а не безнародных, атомизированных «граждан» или «пролетариев всех стран», отрекающихся от родины. Идея народности, таким образом понимаемая, есть одно из необходимых положительных условий прогресса цивилизации», — писал «левит в шестом колене» С. Н. Булгаков.
7.
Искусство породила цивилизация. Ее собственный уровень определяется состоянием искусств, понимаемых достаточно широко (искусство управлять автомобилем, например). Мир искусства состоит из объектов, умения, мастерства, ибо искусство есть овладение приемами. Искусство можно формализовать («Как сделана «Шинель»), чего невозможно сделать с явлением культуры (так как же сделана «Шинель»?) . По отношению к культуре искусство — фальш, искусственность. Слово «искусственность» не даром идет от «искусства». Вершины искусства, профессионализм, «высокое искусство», «культурность» всегда есть начало упадка культуры (эпоха Возрождения), ибо искусство материалистично, технологично, тиражируемо.
Но секуляризация соединяет пути культуры и искусства на общий путь искусства. Можно сказать, что секуляризация антикультурна, но антикультурна в аристократической системе ценностей; и поменяв «систему координат», т. е. перейдя к ценностям упрощенным, демократическим, все сразу становится на свои места.
(Нелишне напомнить читателю, что русская мысль всегда называется качественные ценности аристократическими, а количественные — демократическими).
Итак, более чем очевидно, что у нас на родине взгляд на культуру был аристократическим, и не только русская культурная традиция была аристократична, но аристократизм был необходимым условием культурности.
Факт прерывания высокой культурной традиции революционными переменами и, как следствие, уничтожение культурной аристократии, не есть уничтожение культуры. Культуру не возможно уничтожить. Но духовное и экономическое порабощение народа не может не дать печальных результатов.
Один из вождей новоявленной «аристократии» А. В. Байлих (Луначарский) не зря же запретил историю как предмет преподавания в учебных заведениях: «блаженны нищие духом, ибо их есть царство небесное…». «Опряз» стал выдавать произведения искусства за явления культуры, а так называемая «массовая песня» уничтожила фольклор. Большевики в какой-то степени были первыми рокерами; это они вместе с меньшивиками и прочими эсерами решили создать общечеловеческую культуру-эсперанто.
Однако, что же такое русский рок?
Оставаясь русским, рок — это культурное явление фольклорного происхождения, функционально — протест, имеющее содержание антропоцентрического характера, аристократически оригинальное. Традиция русского рока вся в русском нигилизме; это поиск правды и отчаяние несоответствия мечты и реальности. Как и вся русская культура, рок есть «апокалиптическое отрицание античности» (О. Шпенглер), подчинение романтическим традициям.
Михаил Иванович Глинка, вернувшись из Италии создал русскую национальную оперу, а Стас Намин, говорят, открыл кооперативное (армянское?) кафе… Но Чайковский ассимилировал Шумана, «кучкисты» — Листа и Берлиоза, а Скрябину принадлежат слова, что «творчество есть расцвет индивидуальности». Увы, ни Ситковецкому, ни Макаревичу, ни Гребенщикову что-то не помогли ни поездки, ни цитаты…
Мы попытались идентифицировать понятие «русский рок» и пришли к малоутешительным (для советской эстрады?) результатам. И все же — рок?
Рок есть рецидив ритуально-космогонической пракультуры, где рок-музыка есть ритуал образования порядка, превращения нарицательного имени в имя собственное.
Рок — сознание, рожденное космогоническим актом, объективно становится выраженным рок-живописью, рок-модой, рок-поэзией и т. д. И обратно: рок-аксессуары определяют принадлежность к рок-культуре.
Считается, что ядром рока является рок-н-ролл. Но на наш взгляд на рок-культуру можно смотреть значительно шире и считать «рок» остаточным от слова „рок-н-ролл” термином. Действительно, и даже очевидно, что рок-музыка в своих проявлениях ушла уже от рок-н-ролльных стандартов и очень далеко, более того, часто, если не почти всегда, эстрадное исполнение «в жанре рок-н-ролл» отнюдь не принадлежит к рок- культуре.
В сегодняшнем мире происходит перманентный конфликт между историей и людьми. Еще раньше было замечено, что народная среда в своей массе тяготится историей, что история есть для нее страдание. Отсюда идет подмена исторической памяти памятью народной, мифологической. Ведь носители истории — единицы. Мы их уже называли аристократами духа. Эти аристократы духа, мифотворцы обладают в отличии от прочих определенным мистическим чувством ощущения трансцендентности и, одновременно, реальности течения времени, идентифицируемого событиями, которые в свою очередь не отменить никаким ритуалом, никакой, так сказать, «рок-музыкой»… Носители этого всегда эсхатологического чувства — эти люди есть носители трагедии. (Заметим, кстати, что рок-музыка не бывает трагична всерьез, «трагедия» симулируется истерической интонацией и тому подобной «высоцковщиной», громкостью. Зато очень удачно вписывается в хасидистскую концепцию «радости») *.
(* Хасидизм — секта в иудаизме. одним из ритуальных актов, кстати, было разрушение храма Христа Спасителя чадиком Л. М. Кагановичем (подробнее: «Кубань», №9, 1988))
Трагичность настолько глубоко проникает в личность художника, что его не спасают никакие манифесты. Национальная, исключительная по своей духовной напряженности (если хотите, мистическая) музыка великого Модеста Мусоргского сама опровергла его позитивистские и псевдоматериалистические декларации. Его личная трагедия, как и вообще судьбы других гениев, говорит о неспособности творца отменить историю: они всю жизнь несут ее на себе и гибнут от ее тяжести…
…»У славян творцом мира и всей живой природы был Род — Святовит, — пишет академик Б. А. Рыбаков?, — позднее русские люди вычленили из Троицы Иисуса Христа (Спасителя) и строили церкви Спаса, заменившего в известной мере языческого Дажь бога»…
Народная память есть нечто сакрально-священное, одухотворяющее, наполняющее собой народный эпос, опирающийся на миф, прорыв этой народной памяти в объект. Перефразировав слова А. Потебни мы имеем здесь в виду личность — народ, т. е. соборное (кстати говоря, национальное) понимание личности. Память народа, точнее, нации составляет основу национального самосознания. Это самосознание регулярно возрождается и подтверждается.
Помимо высокой культуры и искусства своих духовных аристократов (носителей истории и концентрирующих в себе дух нации) масса определяет себя, возрождает себя как нация из нарицательной толпы путем повторения национальной обрядовой эпической модели: происходит присвоение-подтверждение собственного имени.
Для русского рока это имя еще предстоит обрести. По Вяч. Иванову это — переход к третьей высшей степени культурного развития. Рок появился как следствие массового обретения критического «люциферианского» сознания бывшими носителями органической бессознательной культуры. Рождение рока есть по сути триумф дилетантизма. Этот «самопальный» индивидуалистический сатанизм, платформой которого является еврейский антропоцентризм (не потому ли рок часто называют еврейским?) с освобождением дроби в сознании своей абсолютной свободы, увы, несет в себе разрушение целого. Шествие «односторонних правд и относительных ценностей» и их соревнование несут неизбежную ложь утверждения отвлеченных начал, продуктов анализа вместо необходимого космосу синтеза. Увы, дорогой читатель, сатанизм — не выдумка Ю. Бондарева, а так сказать, объективная реальность. Сатанизм есть антитеза божественного, но — «много званных и мало избранных» БОЖЕСТВЕННОЕ — АРИСТОКРАТИЧНО. В нашем же случае сатанизм есть агрессия массового сознания желающих «стать как боги», выливающаяся в мистерии человеко-божества. Это — утеря трансцендентного сознания органической эпохи, когда внутренний раб становится господином, а рабское сознание становится религией.
Обретение имени, национального самосознания есть путь аристократазации, так сказать, десатанизации культуры, это — наш путь.
В силу общей установки русской культуры на аристократизм, можно утверждать что русский народ является субъектом истории, в отличие от объектов истории, т. е. тех народов, которые каким-то или другим путем попали в маховик истории всемирной и стали ее жертвами. Ностальгия по древним космогоническим ритуалам для этих народов есть ностальгия по спасительному забвению. Следовательно, любая национальная модель рока есть культура утверждения национального самосознания, любо национального самозабвения. Но для национального самозабвения уже существует более употребительный термин… Значит, в условиях сохранения национальных культурных ценностей, вообще говоря, может конструктивно существовать любая, даже привнесенная модель современной культуры. Другое дело, будет ли такой возврат к пра-культурам шагом вперед в культурном развитии конкретной нации? И надо честно себе признаться, что для наций исторических — не будет. Культуры, подобные року, дают возможность неисторическим нациям подняться за счет торможения исторического самосознания соседнего исторического народа. Но, как писал Э. Ансерме, известный швейцарский дирижер, …»и та музыка, которую именуют ученой, происходит от того же расового или национального корня в той же мере, в какой она также представляет собой спонтанное творчество. Отсюда то, что составляет индивидуальное своеобразие народной музыки, может обнаружиться более или менее явно в так называемой ученой музыке». Увы, Мэтр не учел того факта, что творец «ученой музыки» (типа рок) захочет «откреститься» не только от истории, но и от своей национальности, если, как мы уже говорили выше, эта понятая для него суть страдания…
Мы отнюдь не причисляем себя к апологетам национальной ограниченности, чтобы «себя сгубить, а коня сберечь», — как сказал о Константине Леонтьеве князь С. Н. Трубецкой. Хотим лишь еще раз заметить, что великим русским творцам удалось все же создать свои национальные школы, так как они обладали таким редким сегодня человеческим качеством, как достоинство. Русские никогда не унижались перед достижениями Запада, они «вживались» в западную культуру, продолжая любить, ценить и развивать свое. Знание родной культуры, понимание всех явлений отечественного искусства не только необходимы любому мало-мальски развитому человеку, но для людей творческих оно поможет избежать верхоглядства и подражательности, создать живые произведения. Ведь дело все не в каких-то там формальных признаках, они приходят и уходят, а в системе ценностей имманентных этносу и определяющих его культурное своеобразие. «Кто может исчислити цветы райские, иже и ныне процветает» — писал еще в 17 веке Стефан Яворский.
8.
«Старик сказал — мне снился сон,
Я видел Русь с холма:
С Востока движется дракон,
А с Запада чума. —
Дубовый лист, трава — ковыль
Ответили ему:
— Восточный ветер гонит пыль,
А Западный — чуму.»
(Ю. Кузнецов)
9.
Тогда эту смоделированную выше культуру мы назовем род-культурой, а ритуал образования порядка назовем рат-музыкой.
Рат — корень, означающий защиту, созидание, охранение в самом широком смысле: создать — сохранить. И в современном русском языке встречаются такие слова, как рать — войско охраны, ратник — воин, ратай — пахарь, брат…
Рат — есть энергия, тонус народной памяти.
К сожалению, род-культура, даже если и называть какие-то ее проявления «национальным роком», прививаясь на разных национальных почвах, ведет себя по-разному. Если так называемая «советская культура», призывая равняться на таких, как Высоцкий или Райкин, вконец дискредитировала себя, то рок не далеко от нее ушел. Наркоманы, пьяницы и самые что ни на есть реальные монстры глазами идиотов смотрят со страниц истории рока, в лучшем случае они «борятся за мир» в… собственных постелях.
Западный рок пережил пору своего расцвета. Даже «металлический рок» сегодня кажется окрашенным в какие-то национальные тона. Это прошедшее через экзальтацию языческих мистерий, через экспрессии христианских псалмов и молитв хлыстовство — вошло в сознание русского человека через его судьбу и апокалиптически вылилось в эсхатологию восприятия реальности «металлистов»: «тогда огненная река от востока потечет с яростью великою, горы и камения пожигающи»…
Мы говорим «род-культура», потому что музыкальный носитель рока — эстрадная песня («серьезная» эстрада?) в дебрях коммерции и компьютеров выговорилась. В этом же смысле выговорилась и сама, давно уже не молодежная рок-музыка. Кто знает, может рок-поэзия займет место музыки, а может «переносчиком» род-культуры станет музыка академическая?
В любом случае мы не беремся утверждать, войдет ли род-культура в русло рок-культуры, да и вряд ли это так важно. Важно что целью создания и смыслом нашей модели является ориентация рока на национальные культурные ценности. Если мы еще не растеряли творческого ратного духа, если мы не выродились еще как нация, мы просто обязаны «переварить» этот хотя и дискредитированный, но еще популярный рок: ведь свято место пусто не бывает!
Но иным отечественный рок быть не может, т. к. на Руси у него практически отсутствует какой-либо предшественник; рок крайне неорганичен для русской культуры, и его ассимиляция может проходить только по пути аристократазации, в частности, (но не только) нигилизации. Диалог Культурного Возрождения начала XX века является базисом и для отечественного рока. Здесь возможны покорения вершин, но только в рамках национальных традиций…*
(* Необходимо отметить, что преемственность национальной идеи осуществляется не школой методов и приемов, а посредством генной памяти. Именно генной памяти мы обязаны всей наличностью нашего творческого потенциала, ибо память невозможно утерять — ее можно насильственно прервать, запретить, к счастью, временно.)
Заканчивая беглый обзор по возможным предкам современной русской рок-культуры, мы не стали касаться явлений принципиально неорганичных, привнесенных, имеющих откровенно подражательный характер. Корни национальной импровизации, уходящие к плачем, причитаниям и творчеству калик перехожих, интересны скорее джаз-мэнам, чем рокерам. Многое нашей культуре принадлежало подполью, и не исключение — русский рок — род, если он хочет оставаться русским… Кстати говоря, Америка только и мечтает, что о собственном «андеграунде», о своей бескомпромиссной и неподкупной культуре: увы, — эти пресловутые «буржуазные свободы»…
Оставь дела мой друг и брат,
И стань со мною рядом.
Даль, рассеченную трикрат,
Окинь единым взглядом.
Да воспарит твой строгий дух В широком чистом поле!
Да поразит тебя, мой друг,
Свобода русской боли!
Вейся славное знамя над нашей Родиной, «ибо птица обрете себе храмину и горлица гнездо себе, идеже положи птенцы своя»! Ведь «снег, что нападал у двери сохраняет землю, что около юрты», — говорил Чингиз-Хан, еще не испытавший на себе силу и храбрость войска Дмитрия Донского…
Мы говорим «род-культура», потому что и сегодня свежа наша память, и по сей день на простирающемся повсюду поле Куликове ведется борьба за Великую Русскую Культуру, за независимость Русской земли. «Вострубим, как златокованные трубы во все силы ума своего и заиграем в серебряные органы гордости своею мудростью. Восстань, слава моя, восстань в псалтыри и гуслях!».
Москва, 1987-88 г.г.
1. От берегов Босфора до берегов Ефрата. М. Наука, 1981
2. Свящеинноинок Арсений (О.Швецов). Истинность старообрядствующей Иерархии. Мануиловский Никольский монастырь, 1885
3. Сочинения А.С.Хомякова т.2, Прага, 1867
4. В.В.Розанов. Избранное издание А.Нейманиса, 1970
5. И.Я.Данилевский. Россия и Европа, С.П.Б, 1895
6. Владимир Соловьев. Три разговора ,С.П.Б, 1900
7. П.А.Вяземский. Записные книжки, М., 1963
8. Сочинения А.С.Хомякова. т.1, Москва, 1911
9. Д.С.Лихачев. «Заметки о русском», М., 1984
10. Московский сборник, М., 1896
11. Сочинения И.Пересветов, М-Л, 1956
12. Сочинения Вл.Соловьева, т.5, С.П.Б, 1896
13. Введение христианства на Руси, М., Мысль, 1987
14. М.А.Новоселов. О непосредственном откровений поучению Слова Божьего, Москва, 1912
15. С.Смирнов. Древнерусский духовник
16. Новые поучения на праздничные и воскресные дни, Москва, 1772
17. Андрей Денисов. Поморские ответы Маниуловский никольский монастырь.
18. С.Булгаков. Свет невечерний, М., 1917
19. Н.С.Трубецкой. Учение о логосе, М.,1906
20. К.Н.Леонтьев. т.7, СПБ, 1913
21. Ю.Селезнев. Мысльчувствующая и живая, Москва, Современник, 1982
22. В.М.Мещерина. Коломенское, М., 1958
23. А.В.Ополовников. Русское деревянное зодчество, М., 1986
24. Лев Толстой как столп и утверждение поповщины, Атеист, 1929
25. Новый мир, №9, 1987
26. Вехи, СПБ, 1909
27. Ю.Кузнецов. Русский узел, М., Современник, 1983
28. Б.А.Рыбаков. Язычкство древней Руси, Москва, Наука, 1987
29. Э.Ансерме. Беседы о музыке ,Л., 1985
30. Сочинения Н.С.Трубецкого, т.1, М., 1907
31. Камень Веры (Стефана Яворского), СПБ, 1839
32. Златоуст, Почаевская лавра, 1867
33. Древние повести. Моление Даниила Заточника, Тула, 1987
ОТ СОСТАВИТЕЛЯ:
Вот новая истинная дискография группы «ДК». Все, что идет помимо данного списка — не считается.
1984 год
«Прекрасный новый мир»
«Маленький принц»
«Киселев»
«10-й молодежный альбом»
«Бога нет»
«Оркестр Девочки Кати»
«2-е апреля»
1985 год
«Снова любовь Поселица»
«Птица счастья завтрашнего дня»
«Лирика»
«Стриженая умная головка»
«Витя Галсников „Космонавты»
«ДМБ — 85»
«Танцы — Шманцы — Брамсы»
«Не без Чебурашки»
«Это — жизнь!»
1986 год
«Чашка чая»
«На фоне Лебедя Кумача»
«Минное поле им. 8-го Марта»
«Геенна Огненная»
«Цвети и здравствуй молодость»
1987 год
«1948»
«Март»
«До основанья А Затем»
1988 год (пока)
«Зеркало Души»
«Непреступная забывчивость»
«Оккупация»
«Черная ленточка»
Пока я пишу дискографию, Леха Никитин и Ким Ир Сен какого хитро мне подмигивают. Видимо, у них в студии звукозаписи „Колокол” все это имеется.
