Реакция на пребывание АЛИСЫ в Санкт-Петербурге ожидалась, и, конечно же, не могла не последовать. Татьяна Москвина откликнулась с завидной оперативностью: «Смена» опубликовала ее «Петербургские сновидения» практически сразу же после презентации нового алисовского альбома «Для тех, кто свалился с Луны». Правда, осталось невнятным: то ли Костя был «сном Петербурга», то ли в состоянии сна находилась сама автор «Сновидения». Кто кому приснился? Вопрос, не требующий ответа, так как со снами дискутировать не принято, да и вообще — дело это архинеблагодарное. Остановимся «просто» на К. Кинчеве, а не на «легоньком богатыре», состоящим в «общении с запредельным». (Ох, уж эта «ассоциативная цепь», что с неизбежностью порождает видение пресловутого коврика с тремя былинными персонажами, с ковриком а ля Россия. А далее, логически, с той же невольностью возникает где-то рядом с богатырями такая же «легонькая» Вика Цыганова с «балалайкой-заразой», с русской водкой и прочей замшелой атрибутикой «русскости» вкупе, разумеется, с галифе а ля казак и цветастом платке).
Прости, Костя! Мы понимаем, что твой черный плащ — «летучая мышь» выглядел бы нелепо совместно с балалайкой, что он заключает в себе, несет совсем иную хроматическую и, следовательно, смысловую наполненность. Но сны Т. Москвиной делают неразличимым роковое действо АЛИСЫ с лубочно-картонными страстями, царствующими на подмостках. Но — сны помимо воли, помимо интеллектуальных потуг и усилий. Поэтому-то спор невозможен и, более того, нелеп. Но лишь до тех пор, пока он не претендует на явь, пока он не достиг степени рационализации и вербализации, став, помимо автора, зримым и прочитываемым тестом-событием.
Итак, на протяжении трех дней во дворце «Юбилейный» разворачивалось действо рока-роковое по своему содержанию. Публика отдавала свой разум луне, душу — ветру. Отличный свет, хороший звук (за исключением нескольких моментов 11 февраля, когда стали вырубаться микрофоны и что-то случилось с гитарой Чумычкина. Вероятно, Кинчевские рассказки об оборотнях, что бродят в полнолуние, привлекли эти мистические силы и они решили напомнить о себе. Такова версия самого Кости Кинчева). Подпевки Самойлова, как всегда, выше всяческих похвал. Ну а Доктор явился в черном плаще и начал свою Игру. Кинчев хорошо известен как декламатор, еще со времени чтения Бодлера на «Энергии». И в данном случае начало выглядело эффектным: низкий голос из темноты вещал о ночи, о седых колдунах, которые варят напиток любви, о свободе и единении «Я» и «Ты», с вытекающим традиционным — «Мы вместе». Вся хроматическая палитра сцены и самого потока присутствовавших поклонников АЛИСЫ подчеркивала синкретизм, неразличенность столь различных на взгляд смысловыражающих цветов.
Черный цвет Рока — течения несущей нас Судьбы; судьбы, отмерявшей нам со всею присущей ей безжалостностью лишь миг в масштабах космического измерения жизни (Кинчев подчеркнул это, обращаясь к поклонникам); Рока, стремящегося подчинить и растворить каждую конкретную жизнь во всеобщности и неразличенности данной всеобщности: такой всеобщности, которая, будучи переложенной на язык обыденности, является стандартизированной банальностью, пошлой расхожестью и требованием усмирения и «обмирщения» свободы; репрессия ожидает всякого, кто откажется быть прилизанно-послушным животным в домашнем, самом демократическом, загоне. Но роковая фатальность судьбы, «черная метка», в горизонте антропоцентрической свободы, а не свободы, даруемой Властью, во всех ее ипостасях, все же дает подчиненному шанс. «Ночь» и вообще «темность» у К. Кинчева несет в себе возможность додумывания, домысливания мира, что спрятан, укрыт иль украден ею. Ночь дает шанс, т. к. в ней не видно навязчивых и не нами нарисованных картин, затасканных и унижающих волю человеческую «истин» «здравого смысла добропорядочных граждан» или же пафоса морального назидания «потомству». Рок обосновывает и оправдывает право человека на ПОСТУПОК, на ТВОЙ поступок. За поступок, Косте Кинчеву это ясно и он доносит эту светлость до слуха, ты заплатишь. Заплатишь — красным.
Красное — цветовая манифестиция расплаты, которая воздается Року за право перерешать свою личную судьбу, за стремление быть, за суверенность сознания. Красное — цвет личной ответственности и цвет, если хотите, совести, которая также лйчностна, но не морально — всеобща. Разве возможно нести ответственность за то, что происходит помимо нас, за то, что составляет «истину масс»? И в этом смысле Кинчев не христианин, или же он такой христианин, который отрицает христианство, даже признавая Господа, т. е. еретик, что по всем канонам догмата, суть безумство. Костя, даже веруя в Бога, ведет себя с ним так, как вёл себя скорее античный Герой (фигура всегда «красная», трагичная), вступивший в неравную схватку с сытым Олимпом, а не как «богопослушный» святой «тела Христова» в лице Церкви.
Последний концерт (11 февраля) по энергетике был заметно сильнее, нежели первый. Но это не было все же самым сильным выступлением АЛИСЫ. Не хватало волны той разрушительности, которую она всегда в себе несла и которая была и остается присущей ее Духу.
Кинчев взрывал ткань, что наброшена на мир массовостью, что выдает иль пытается выдать себя за сам этот мир,
поражая истомленного человека серостью, но не Чудом. Дионисийскому не быть аполлиническим. и Костя, пока он дышит и творит в пространстве Рока, не будет «приглаженным» христианином. Похоже, правда, что купеческий дух Москвы, да и времени, в коем вместе мы живем, оказывает свое влияние., (Прав, видимо, П. С. Самойлов, утверждая, что ДДТ сейчас несет в себе больше питерского духа, чем АЛИСА («Шабаш» № 3). Но Кинчев, к радости любящих, остался свободен от догм и разрушающих всякую живую связь мертвых словес. Кинчев еще есть «ангел и бес» в одном лице, в одном этосе (разве что демонического стало в нем менее, увы).
Поэтому-то Кинчев слышим и различим сегодня в русской культуре. Культура — это всегда и топография смыслов, и топография Имени. Но где есть Имя, присущее только и только Этому вне всякого ряда с другими, там есть всегда живая и дающая жизнь оппозиционность, не достигающая тождества Слова и Вещи. Оппозиционность зрима и слышима в АЛИСЕ во всем, это — тотальная оппозиционность современному банализированному и оболваненному мироощущению. Даже в поэтике речи Кинчевского стиха не может остаться незамеченной радикальная деструкция всех устоявшихся и санкционированных властью истории, науки и самого языка смысловых образований и законов его функционирования. Костя Кинчев, разрушая структуру языка, принуждает последний к выдаче сокрытого ранее, к выявлению подлинной ценности жизни человеческой, как и жизни Вселенской, а не тех «ценностей», которые «благополучная культура» взращивала и взращивает, занимаясь самоубийством своей же человечности, превращая человека в статистическую единицу, «мнение» которой зафиксированно в «хит-парадах», подчеркивающих ту духовную убогость, в коей мы очутились. Эта «культура» уже давно питается суррогатами, но все же тоскует по духу, который сама же из себя и изгнала, возжелав не Свободы, но благополучия, понятого как СЫТОСТЬ.
АЛИСА отнимает язык у подобной «культуры», не позволяет ему владеть своею речью, выпускает язык из клети обыденности и стагнации в дикость и в то, что «здравый смысл» полагает как «варварство», хотя сам же, кичась «здравостью», свел само слово «Свобода» до банальной социо-политической интерпретации или же до скудного и хитросплетенного теологического истолкования, подменив свободу быть — свободой покупать иль вымаливать. Не потому ли’даже «нецензурное слово» в устах Кинчева не звучит пошло, как звучит все «цензурное», например простое имя «Ирочка-Ирушка», в исполнении Киркорова, опять же для примера (а пример — уйма). И, увы-увы, даже вокальные данные — не панацея от проговаривания пошлостей, от «музыкальных слоников на комоде».
Константин Кинчев никогда не будет массовым (не в количественном значении слова) «исполнителем» пока он Кинчев. «Плата за вход — Разум». Это — не по силам массовому человеку, в природе которого — избегание тех экзистенциальных ситуаций, что только и могут г . продвинуть, восстановить мысль, проложить
смысл и внезапно возжаждать воли. Масса чувствительна к опасности, а нынче — у нее Власть, она — диктатор, и она , Верховный Суд и распорядитель предпочтений. Именно масса подменила, пока мы спали и видели сны, разум — рассудком. Даже Костя проморгал подлог: чтобы слушать и. главное слышать АЛИСУ, не надо платить Разумом, но надо оставить «за порогом» sensus communas — продукт рассудочного мышления, неспособного выйти за рамки обыденности, не умеющего и не желающего сделать мир — МИРОМ. ЧУДОМ и ДОСТОИНСТВОМ. За подобное всегда наказывали и наказывают, если не прямо, то косвенно и исподтишка.
Писать о Кинчеве можно до бесконечности: он сам — бесконечность, неопределенность и незашоренность, которая , всегда здесь, на Земле. Кинчев — не сакральная фигура и общается он с нами, а не с «запредельным», т. к. вся «запредельность» УЖЕ здесь. К. Кинчев удивительно русский по смыслопереживанию истории и Судьбы, по смыслополаганию. Он — русский с ярко выраженной восточноазиатской, а не европоцентристской, доминатой в своей сопряженности и с обыденностью, и с Космосом. Кинчев исполнен эротизма, в коем Тело, оставаясь природным, не скатывается до функциональной секс-машины. Эстетика пола, эстетика семени, а не «пол» и не «сперма», которыми от некоторых исполнителей несет за версту, и вот уже рыдают девочки-подростки. Эротизм Кинчева-музыканта суть эротизм Земли, которая не может быть похотливостью и «половой истомой» подростка.
Размышляя о творчестве «легкого-легонького» иль «тяжело-тяжеленького» К. Кинчева, мы всегда вынуждены отказывать себе в «помочах» для мысли — в тех привычных противопоставлениях, к которым столь привычны, с которыми буквально срослись: дух-тело, истина-ложь, небо-земля, свет-тьма, прочие и прочие. У Кинчева же — «все во всем». Все обыденные и рассудочно оправданные рамки трещат по швам и, очутившись среди обжитого АЛИСОЙ ландшафта, понимаешь, что оказался в «онтологическом Зазеркалье», где все возможно под твою ответственность, ибо ты — Человек, где не срабатывает то, что помогало ранее этой встречи. И не в «артистичности» Кинчева дело. Это — техника. Дело — в извечном вопрошании человеческом: «Господи, что и зачем Я?»
Е. БОГДАНОВ, аспирант философского ф-та СПбГУ.
Л. ГОРЯШИНА, студентка философского ф-та СПбГУ.