Жалея самоубийцу, мы жалеем на саном деле себя за то, что нам не хватает мужества последовать его примеру. Мы не в силах стерпеть чересчур многочисленное дезертирство из наших рядов — это бы нас деморализовало. Мы же хотим, чтобы жертвы жизни оставались с нами, разделяли наши несчастья. Мы знаем друг друга хорошо; мы внушаем друг другу отвращение. Однако продолжаем блюсти пошлую вежливость червей. Мы пытаемся соблюдать ее, даже истребляя друг друга… Что, знакомые слова, правда? И всех, кто произносит эти слова, осыплют бранью как вероотступников, как эскапистов, уходящих от проблем жизни, как крыс, что бегут с тонущего корабля (Будто крысы не выказывают тем самым своего высокого ума’) По корабль и ВПРЯМЬ тонет, тут не может быть двух мнений.
Именно к тому мы и идем, никаких сомнений быть не может. Но где- тот Ковчег, который вынесет нас из Потопа? Из какого материала он будет сделан? Что до избранным, то они, бесспорно, должны быть скроены совсем из иной материи, чем люди, создавшие ЭТОТ мир. Мы подходим к концу, и конец нас ждет катастрофический. Словесные предостережения давно уже нас не трогают. Требуются действия, возможно, и самоубийственные, но действия, исполненные смысла.
Для человека очень важно уметь отличать смерть от распада. Человек умирает ЗА что-то, если вообще упирает. Порядок и гармония, возникшие, как утверждают мифы, из первобытного хаоса, придают нашей жизни цель, недоступную нашему пониманию, цель, которой мы, постигнув себя и мир, приносим себя в жертву. Эта жертва приносится на алтарь творчества. Создаваемое руками и языком — не стоит ничего; в счет идет лишь то, что мы создаем нашими жизнями. Только став частью творческого акта, мы начинаем жить.
На каждом шагу нам бросает вызов не смерть, а жизнь. Мы до отвращения напочитались любителей мертвечины; а что же с теми, кто принимает вылов жизни? Как мы чтим их? От Люцифера до Антихриста полыхает пламень страсти, которому человек будет поклоняться вечно, покуда он всего лишь человек; вот этой-то страсти, которая есть жар жизни, мы и должны противопоставить безмятежное приятие, свойственное просвещенным. Нужно пройти сквозь этот пламень, чтобы познать смерть и объять ее. Сила мятежника — а он и есть Нечистый заключена в его непреклонности, но истинная сила заключается в покорности, позволяющей человеку путем ревностного служения посвятить жизнь чему-то, недоступному его разуму. Сила первого ведет к полному отчуждению от мира, то есть к оскоплению, а сила второго ведет к единению, то есть к вечному плодородию.
Непреложно одно: Бог не хочет, чтобы мы пришли к нему непорочными. Нам предначертано познать грех и зло, сбиваться с пути истинного, заблуждаться, впадать а непокорство и отчаяние: нам положено сопротивляться, покуда хватает сил, — тем полнее и унизительнее поражение. Наша привилегия — привилегия людей, свободных духом, — делать выбор в пользу Бога, от всего сердца широко открыв глаза, с готовностью, которая дороже любых других желаний. Непорочный! Он Богу ни к чему.
* * *
Время от времени из тайных глубин реки жизни взмывают великие души в человеческом облике; подобно сигнальным огням семафоров в ночи, они предупреждают г впереди опасность. Демонические Фигуры, одержимые, ибо они полны неподвластной им страсти, — эти дозорные, являющиеся неведомо откуда в самые непроглядные ночные часы. Но их голосу никто не внемлет.
* * *
Все величайшие умы современности стремились как бы размагнитить ся, чтобы не притягивать молнии. Тем не менее всех уничтожил Юпитеров гнев. Они походили на изобретателей, открывших электричество, но понятия не имеющих об изоляции. Всем существом они готовы были воспринять новую, рвущуюся к ним энергию, но их эксперименты вели к катастрофе.
* * *
В самом деле, человеку запрещено, сод страхом вырождения к ду ховной смерти, нарушать первоначальные условия своего существо- вания и подрывать равновесие своих способностей и тех сфер,в ко торых им предназначено развиваться, запрещено вмешиваться в свою судьбу с целью заменить ее Фатальностью другого порядка…
* * *
Но чем сильнее в человеке творческое начало, тем вернее он признает своего Творца. Те, кто упорнее других сопротивляется ему, лишь неопровержимее свидетельствуют о Его существовании. Борьба против Него столь же доблестна, что и борьба за Него; различие в одном: тот, кто борется против, стоит спиной к свету. Он сражается с собственной тенью.
* * *
Творчество начинается с мучительного отъединения от Бога и создания своей собственной золи, чтобы потом, преодолев это отъединение, соединиться с Ним в новом слиянии, выше того, с которого асе началось.
* * *
Сегодня поэт вынужден отрекаться от призвания, ибо в полном отчаянии он уже признал свои неспособность к общение. В былые времена поэзия была высочайшим призванием; сегодня она — занятие самое бесполезное и пустое. И не потому, что мир глух к мольбам поэта, но потому, что поэт сам не верует более в свое божественное предназначение. Его голос Фальшивит уже целый век, а то и
дольше; да и мы в конце концов утратили способность воспринимать его напевы. Нам еще внятен зловещий вой бомбы, но исступленный брел поэта кажется нам тарабарщиной. А это и впрямь тарабарщина, если из двух миллиардов людей, живущих на земле, только несколько тысяч безуспешно пытаются понять, что говорит поэт. Культу искусства приходит конец, когда оно существует лишь для какой-то горстки мужчин и женщин. Тогда это больше не искусство, а условный знак тайного общества, где индивидуальность культивируется ради самой себя. Искусство есть нечто такое, что возбуждает людские страсти, раздвигает горизонты, что просветляет и дает смелость и веру. Разве за последние годы хоть один художник слова пробудил в людях страсти той же силы, что разжег Гитлер? Разве хоть одно стихотворение поразило мир так, как недавно — атомная бомба»? С самого пришествия Христа не открывались перед нами такие необъятные возможности, и день ото дня их все больше. Каким оружием, сопоставимым с этим, обладает поэт? ИЛИ КАКИМИ МЕЧТАЛИ? Где теперь его хваленое воображение? Вот она, перед нашими глазами — действительность, неприкрашенная, голая, но отчего не слышна была песнь, возвещавшая ее»? Где на поэтическом небосклоне звезда хотя бы пятой величины? Не вижу ни одной. Я называю поэтами тех, кто способен полностью изменить мир. Если есть среди нас такой поэт, пусть объявится. Пусть возвысит свой голос, способный заглушить рев бомбы. И язык потребуется такой, который растопит сердца людей, от которого кровь закипит в жилах.
Если предназначение поэзии — пробуждать людей, то мы должны были пробудиться давным-давно. Некоторые и пробудились, нельзя отрицать. Но теперь необходимо пробудиться ВСЕМ — и немедленно, иначе мы погибли. Впрочем, человек не погибнет никогда, поверьте. погибнут культура, цивилизация, образ жизни. И лишь когда они восстанут из мертвых, а они восстанут, поэзия сделается самой сутью жизни. Можно позволить себе роскошь потерять поэта, если мы хотим сберечь поэзию. Для того, чтобы творить поэзию и нести ее людям, не требуется ни бумаги, ни чернил. Первобытные народы, в сущности, поэтизируют повседневность, самую жизнь свою Они по-прежнему творят поэзию, хотя она и не трогает нас. Не утрать мы чутья поэтического, мы не остались бы глухи и слепы к их образу жизни: мы вобрали бы их поэзию в нашу, мы влили бы в нашу жизнь красоту, пропитавшую их бытие. Поэзия цивилизованного человека всегда была закрытой, понятной лишь посвященным. Она сама накликала собственную смерть.