Выводили добру молодцу и коня вороного, давали и шелка узорчатые, но отказывался он от такого богатства. И только когда вывели ему «свет-Настасьюшку», сказал он: «Это вот мое, богом суженое». (Из сказки)
У бас-гитары внезапно исчез звук, на сцене побегал Володя Шахрин, «отколол» свою очередную хохму и тут появилась Настя. И запела в микрофон без музыки свою любимую, русскую народную, «экологическую» песню. И рок-тусовка в Кремлевском концертном зале, визжавшая, свистевшая, разрезавшая воздух «козой», стихла, только потом в оглушительной тишине кто-то прокричал:»Я люблю тебя, Настя».
Ее голос купался, плавал в музыке, уходил в ее «стратосферу». Хрупкий, тонкий, неземной голос с непередаваемым тембром. Казалось, вот-вот порвется. Ее песни и движения — плавно-причудливые, мистически-потусторонние. Вот она сидит на коленях и как заклинание, как древнюю молитву повторяет слова песни, когда-то принесшей ей известность, — «Тацу»:
Сорок солнцестояний
И сезоны дождей.
Тацу ждет приказаний
От погибших вождей.
Недавно журнал «Уральский следопыт» вскользь заметил об ореоле неофициальных слухов вокруг Настиного имени. Будто бы на нее открыт счет в английском банке, а сама она разъезжает в «Мерседесе» последней марки, набросив на плечи норковое манто. В газетах ее называют «уральской рок-леди».
Какая это все чепуха! Уже по нашему трехчасовому общению стало ясно, что Настя — человек, совершенно не умеющий жить легко. Даже розы в ее песне не как у всех — романтично-белые, а серые, горькие. Знает она, что не надо их трогать, а все-таки срывает, «на беду».
Вся она — внутри себя, не бытовая, вдруг — вспышка — открылась и совсем не леди она, а та девочка с непослушной челкой и доверчивой улыбкой,которую нарисовала вместо автографа и подписала — «Настя».
Первое впечатление: русское лицо, тихий голос и ярко-синие, «озерные» глаза. Настя Полева. Полевая ромашка. А улыбка все той же строптивой, упрямой дворовой девчонки, которую когда-то исключили из пионеров в школе и так и не приняли во Всесоюзный Ленинский. Как она плакала, когда учительница публично сняла с нее галстук! А потом, уже учась в архитектурном институте, в самом элитарном вузе Свердловска, вместе со Славой Бутусовым («он учился на последнем курсе, и я считала его «мажорным мальчиком» — У него была своя квартира!»), всегда испытывала страх, когда неоправданно активный комсомол в очередной раз всеми силами пытался ее вовлечь в свои ряды. Потому что тогда за аполитичность могли запросто выгнать.
— У меня такое ощущение, что детства не было, и школу не люблю, и в семье была обстановка ненормальная. Вспоминаю детство — а в глазах пионерский лагерь, палата в сорок человек. Наверное, хорошо бы было родиться в семье Сахарова, — Настя невесело улыбается. — Это только сейчас родителям стало нравиться мое творчество. А узнали-то они, что я занимаюсь музыкой, когда увидели клип по телевидению. Они воспринимают только блеск, красоту, а какая черная изнанка кроется за всем этим!
— Настя, но ведь трудно женщине существовать в роке? Рок вообще, по-моему, занятие мужское. А для России рок-группа, лидер которой женщина, явление даже уникальное…
— У нас в любом роде деятельности трудно женщине. Проще, конечно, посвятить себя семье, дому. Но все, по-моему, зависит от человека — его сильного желания и воли. Плененная музыкой, я стала петь рок. Музыка затягивает мгновенно, не спрашивает, кто ты, что ты, женщина или мужчина, красивая или некрасивая. Всегда же непроизвольно притягивает к человеку, которого любишь, так притягивает и к музыке. (А воля у нее, действительно, сильная, даже по гороскопу ее стихия — огонь. — Авт.).
Хотя толчок может быть совсем каким-нибудь глупым, не имеющим к творчеству никакого отношения. Понравится, например, кому-нибудь, а потом выясняется, что человек того самого и не стоит. По-моему, творческими натурами становятся только закомплексованные люди с душой дисгармоничной. Думаю, что порыв к творчеству Жанны Агузаровой — это преодоление ею каких-то комплексов. Когда хочется крикнуть: «Ну, полюбите меня, пожалуйста! Я могу здорово петь!» (А помните у Марины Цветаевой? «Послушайте! Еще меня любите за то, что я умру…» — Авт.).
— Сейчас она, вроде, уже не комплексует. Живет в Америке…
— Я рада, что она счастлива. Живет простой человеческой жизнью, с чувством стабильности. Она, как льдинка, наверное, будет оттаивать еще года три. Пока не пресытится.
— Настя, откуда у вас такой своеобразный, «неземной» голос? (При этих словах ее брови взлетают вверх, глаза удивленно округляются).
— Я считаю, что петь вообще не умею. Недавно пришла к мысли, что голос нужно серьезно развивать, заниматься не меньше четырех часов в день. Развить можно все. Все данные изначально заложены в человеке. Музыкального образования у меня, к сожалению, нет, хотя друзья говорят, к счастью. (В музыкальном училище на экзамене ей поставили двойку. Сколько знаменитых певцов начинали с такой же оценки их возможностей! — Авт.).
Я завидую тем, кто владеет каким-нибудь музыкальным инструментом. Мне кажется, если бы я умела еще и играть, то совершила бы революцию в музыке.
— Песни НАСТИ иногда называют странными. А мне они напоминают медитацию. В них — тонкий восточный аромат. Почему вас притягивает Восток?
— Свердловск и находится за Уральским хребтом, на стыке противоположных культур. В нас много всего намешано. Я сама с благоговением отношусь к восточной культуре. Внутренняя сосредоточенность, созерцательность, успокоенность идут оттуда. В восточной культуре много еще нераскрытого.
— Можно ли говорить, что НАСТЯ влила в рок-музыку романтическую струю?
— Я бы не стала определять, какую мы играем музыку. Я могу запутаться. Я только знаю, что я за созидание. Чтобы человек от музыки возвышался и чувствовал себя человеком. Люблю иногда послушать агрессивные жанры, тяжелый рок, но мне от них хочется на воздух. Я за энергетику созидательную. Мощную внутренне и, может быть, незаметную внешне, совместимую с красотой. Иногда, правда, находит, и все безудержно получается. Мужской подход — вдарить, произвести шумное впечатление.
— А испытывали ли вы влияние загадочной Кэт Буш?
— Да, конечно, испытывала. Я не подражала, но пыталась понять, как ей и еще Лаури Андерсен удается создать свой образ, свой музыкальный мир на сцене. Они принесли в музыку чисто женскую загадку и тайну.
— Группа НАСТЯ, кажется, впервые громко прозвучала на Подольском рок-фестивале 1987 года…
— Ой, наоборот. В Подольске был провал страшный. Это было как раз начало социального бунтарства, отрицания всего и вся. И мы с нашей музыкой оказались там белыми воронами, не в тему. Я когда только приехала на фестиваль, почувствовала в воздухе этот пресс нигилизма и ненависти. Еле ноги оттуда унесла.
— Так когда же вы стали популярны?
— Уже после 1987 года. Ну, конечно, трудно говорить о популярности во всей стране. Где слыхом не слыхивали, где принимают очень бурно, где — спокойно. Я думаю, так у всех, за исключением «столпов», вроде Гребенщикова. За 10 лет он создал свою публику, которой интересно слушать все — и удачное, и неудачное. Нужно, чтобы зритель вместе с нами прожил наш творческий путь, чтобы мы стали для него родными.
— Есть такое понятие, как стиль жизни. Стиль жизни Насти Полевой, в чем он?
— Это каверзный вопрос. Моя жизнь — это мой тяжелый внутренний выбор. Чем-то приходится жертвовать. Иначе невозможно. Нужно рассчитывать свои силы и на многое посмотреть как на бренное, неглавное. А для окружающих иногда выглядишь чуть ли не дураком. Никак не получается все в своей жизни правильно расставить, «как у людей». Зато музыка, пение — это такое счастье, чудо, несмотря и на большое количество повседневной, нудной, неромантической работы.
— Для женщины очень важен дом, очаг как оазис тепла, надежности…
— Мне кажется, не надо себе создавать замкнутую клетку ни в чем. Не считать, что твой дом, твой муж, твой любовник — это твоя собственность, вечно к тебе прикрепленная. Надо принять то, что в жизни все развивается, передвигается, изменяется. Это естественно. Когда поймешь такой закон жизни, жить становится легче. Правда, возникает противоречие с женской природой, которая требует чего-то постоянного, стабильного, вечного. Но сейчас мало кто понимает, что семья, рождение детей так же, как и музыка, — огромный созидательный труд, большинство замуж бегут от одиночества. Чтобы рядом «копошился кто-то». И живут несчастливые семьи, и растут ненужные дети.
— Настя, что, кроме музыки, тебя в жизни поддерживает, помогает находить радость?
— В жизненных неудачах не стоит винить кого-то. Поддержку можно найти в том великом духе, который идет от христианства, от искусства. Политика, идеология — это наносное, ведь жили же раньше люди чем-то и без политики! Каждый должен обрести в себе внутренний стержень. Не стоит идти на площадь и кричать, а стоит заниматься своим делом, своим личным созиданием. Конечно, бывают моменты отчаяния и безысходности, но тогда я пытаюсь уйти, окунуться куда-то, например, в природу. На фоне великой и вечной природы твои мелкие проблемы кажутся пустыми, неважными. Или в такие минуты стараюсь забыть вообще, что существую. Тебя с твоими желаниями, стремлениями, проблемами нет, есть только то, что ты делаешь. Люди, состоящие в разных орденах милосердия, так и живут — они растворяются в чужих судьбах и жизнях.
— Лозунг «Рок чистой воды», под которым проходят концерты НАСТИ и ЧАЙФА — не пустая декларация? Верите ли вы в социальную значимость рока?
— Если бы я не верила, я бы не выступала в этой акции. Наша задача — обратить внимание на то ужасное, что творится сегодня с природой. Мы эту воду пьём. В Свердловске от реки Исеть идет настоящее зловонье, как от водоема с растворимой кислотой. И все это — плод нашего сознания. Надо какой-то винтик в голове человеческой повернуть, чтобы человек ужаснулся и начал что-то делать для природы или хотя бы не губить. Мне страшно думать, что, возможно, уже ничего невосстановимо.
— Какие альбомы НАСТИ существуют? Знакомы ли вы с зарубежным зрителем?
— В 1987 году вышел наш первый альбом «Тацу», в 1989 был «Ноа ноа» и в конце этого года, надеюсь, сделаем «Невесту». Мы, наверное, медленно работаем? (Вопросительный взгляд в мою сторону). За границей мы несколько раз были в Германии, в Голландии, в Финляндии. Сорвалась в этом году поездка в Нью-Йорк на ежегодный «Музыкальный семинар». Туда стекается все, что нового появляется в мире, независимо от коммерческой ценности. Думаю, в следующем году нам удастся там побывать. На удивление, публика за границей принимает хорошо. Они реагируют мгновенно, может быть, больше музыкально воспитаны. Нам уже и петь нечего, а вызывают. Приходилось одну песню исполнять два раза. Зато, если не нравится, орать, свистеть не будут, спокойно уйдут.
— Настя, а у тебя есть любимые песни из тех, что ты поешь?
— Да. Мне нравится по музыкальной концепции, по строению «Улитка», но мы мало ее поем, еще — «Тацу». Они не надоедают. Есть вещи, которые «запиливаются». «Стратосфера», например.
— Кто сейчас пишет тексты ваших песен?
— Раньше — Илья Кормильцев, но мы с ним разошлись года два назад, мне теперь интереснее с младшим. (Евгений Кормильцев. — Авт.). Последнее время сама начинаю экспериментировать. Я и раньше давала какие-то фразы, идеи песен НАСТИ.
— А что сейчас все-таки происходит со Свердловским рок-клубом и советским роком вообще?
— Страшно дружеского в рок-клубе никогда не было. За кулисами всегда бегали комсомольские работники — снимали звезды с бижутерии и убирали простреленные флаги со сцены. Рок-клуб давал только возможность формально зарегистрироваться. Сейчас все коммерциализируются, а рок-клуб не смог заняться коммерческой деятельностью, остался только как информационный центр. Скоро вот выгонят из помещения…
А в роке, я думаю, сейчас идет процесс накопления чего-то в себе, дозревания. Такое состояние пассивного терпеливого ожидания сама не знаю чего. Прошел бум: «Ура! Мы все вместе! Сметем фэнами всю страну!». Сейчас рок тяготеет к постижению более глубоких, внутренних истин. Двумя-тремя годами тут не обойдешься. По ходу что-то выпускается, но это артподготовка к главному этапу. По-моему, и на Западе многого ждут именно от русского рока. Там же сейчас рок в основном развивается за счет формы, а содержание исчерпано. Это относится и к жизни. Мои знакомые англичане — каждый год рвутся в Сибирь, хотят остаться здесь жить. Мне же «no-совковому» непонятно, чего они тут находят. А они восхищены: «У вас великолепно! Жизнь живая, бурлит!»
На этой оптимистичной ноте, как любили писать раньше, пожалуй, и закончим. В конце концов Настя призналась, что о жизни она любит говорить больше, чем о музыке. А у меня во время разговора все вертелся в голове навязчивый вопрос о ее любимом цветке, и я его так и задала. Оказалось, что цветы она любит простые, полевые, невзрачные, которые ей в Германии каждое утро приносили в комнату. Потому что от них аромат сильней, чем от благородных классических роз.