Это интервью взято Б. Юханановым в 1986 году и полностью опубликовано в журнале «КонтрКультУр’а» N3.
А. Б.: Если говорить о явлении субкультуры, явлении рок-н-ролла… По всей стране, в каждом городе есть свой коллектив, который что-то делает. И удивительно — нет плодов. Растут деревья, все что-то выращивают, поливают, и практически нет плодов. Явление рок-музыки — гигантское явление, все захлестнуло, волна за волной идет. Плодов никаких, три-четыре имени, может быть, пять-шесть.
И эти люди, на мой взгляд, исключают явление рок-культуры. Они не поддерживают его — просто исключают, зачеркивают, потому что оказывается, что все остальные занимаются беднейшей по содержанию и нелепой по сути бездеятельностью. Почему? Потому что эти люди не задают себе вопроса «зачем», люди задают себе вопрос «как». Да как угодно, в каких угодно формах! Но они постоянно уходят от вопроса «зачем», потому что стоит только задать его себе, как оказывается, что король-то — голый. Его даже чаще вовсе не оказывается. Мы путаемся л руказах чужой формы без конца.
Вложить свою душу, а не чужую, не заниматься донорством, пить чужую кровь и пытаться пустить ее по своим жилам. Ничего хорошего из этого, как правило, не выходит.
(…) Мы постоянно лежащие боксеры. Как только пытаемся встать, опять посылают в нокдаун. Но это не нокаут. Раз кто-то пытаетется встать, до нокаута еще далеко, и, наверное, нокаута не получится никогда. В музыке еще достаточно много пороха, я бы даже сказал, сырого пороха, который нужно сушить.
Б. Ю.: У тебя есть чувство отпущенного времени?
А. Б.: Отпущенного мне времени?
Б. Ю.: И тебе, допустим.
А. Б.: Я бы сказал так. Я бы сказал, что нужно туже вязать нить времени, ту, которая связывает каждого из нас со всеми и со своим временем. Если ты ее потеряешь, то все.
А собственно, любой нечестный поступок, любая спекуляция ведет к потере.
Б. Ю.: В чем содержание спекуляции?
А. Б.: Содержание в том, что люди не отвечают себе на вопрос «зачем», просто бегут от этого вопроса. Потому что стоит только поставить вопрос «зачем» — и все. Может оказаться, что действительно незачем. Просто незачем, и пора идти домой и задуматься.
Б. Ю.: А с чем связано у тебя это «зачем»?
А. Б.: С совершенно конкретным понятием.
Б. Ю.: Выговорить эту жизнь?
А. Б.: Нет, жизнь так прекрасна, жизнь так велика, что ее никогда никто не выговорит.
Б. Ю.: Но разве искусство не бесцельно?
А. Б.: Конечно, нет. Искусство связано с любовью. Ты должен делать то, что ты любишь. Любить то, что ты любишь в этой жизни, и об этом петь. Ты не можешь врать в любви. Любовь и ложь — несовместимые вещи. Если я люблю, я стараюсь находить те слова, которыми не стыдно говорить о своей любви.
Б. Ю.: Но там где любовь, там же и ненависть.
А. Б.: Ненависть — это особенная любовь. Любое чувство замешано на любви… тот же страх… Любое чувство так или иначе представляет из себя ту или иную форму любви. Ненависть — это просто оскорбленная любовь. И нужно петь о любви, о любви к жизни. Или о нелюбви. Но факт тот что ты готов бы полюбить, да вот, к сожалению, пока не можешь. Что-то не позволяет, совесть на позволяет любить те или иные вещи, пока они находятся в том виде, в котором они находятся. Не стоит мутить воду в себе. Любовь, она может быть сколь угодно грубой, сколь угодно ненавистью, жесточайшей даже ненавистью, но это не будет жестокостью. Жестокость только тогда, когда нет выхода. Ты сколько угодно можешь тыкать человека лицом в ту грязь, в которой он находится, вымазать его в том дерьме в котором он сидит. Но потом ты должен вывернуть его голову вверх и показать выход, дать ему выход. И это зависит от тебя и от того, насколько он тебя поймет. Ты обязан говорить так, чтобы тебя поняли те, на кого ты собираешься повлиять. Ты обязан делать так, чтобы поняли тебя и поняли твою любовь. Ты должен заразить своей любовью людей, дать понять людям, плохим людям, что они тоже хорошие, только еще не знают об этом. Я говорю о себе, потому что я очень люблю жизнь, люблю страну, в которой живу, и не мыслю себе жизни без нее и без тех людей, которых я просто вижу. Я всех люблю на самом деле, даже тех, кого ненавижу. Едва ли я смогу изменить их своими песнями, я отдаю себе в этом отчет. Но ничего не проходит бесследно. И пусть это будет капля в море, но это будет моя капля и именно в море. То есть я ее не выпью сам.
Если я брошу свое зерно, и оно даст всходы, и будет не одно зерно, а — сколько там в колосе зерен? — десять, или тридцать, или пятьдесят — я считаю, что прожил не зря. Это и есть цель. Я пытаюсь, слушая свою душу, не глушить ее и петь так, как поется. И ничего не придумывать. Это моя беда, если есть цель и не поется. Так бывает, потому что не всегда хватает таланта сочинить музыку, стихи и заниматься творчеством. Но это невероятно вредный предрассудок — связывать талант и любовь со сферой искусства. Все, что сделано без любви, не нужно жизни. Ты хочешь делать музыку, а у тебя это не получается. И тут нечего плакать. Просто надо понять, что это не твое место, и найти свое.
Б. Ю.: А встречались ли тебе гении-разрушители? Которые на вопрос «имеешь ли право?» могут ответить: «Нет, не имею, но могу». И разрушает он гениально. И может быть, в этом разрушении он открывает какую-то жизнь?
А. Б.: Любое разрушение естественно. Истина рождается как еретик, а умирает как предрассудок. И этот предрассудок иногда нужно разрушать. Я убежден, что человек, имеет ли он право на разрушение или даже не имеет, он наверняка разрушает предрассудок. Ни один нормальный человек не станет разрушать ту или иную истину, не станет топтать росток. Сухие деревья он будет действительно обрубать, чтобы дать дорогу новым.
Б. Ю.: Он может уничтожить себя как предрассудок?
А. Б.: Понимаешь, в конце жизни каждый себя уничтожает как предрассудок.
Б. Ю.: А скажи, ты мог бы уйти?.. У тебя бродячая жизнь сейчас.
А. Б.: Да, конечно, я у жизни в гостях.
Б. Ю.: Сашка! А как ты произошел? Я не знаю, как точно сформулировать, чтоб вопрос звучал не совсем банально…
А. Б.: А почему человек начинает обычно сочинять песни? Я полагаю, только потому, что он живет, живет и вдруг понимает, что ему хотелось бы слушать такие песни, которых нет. Или видеть картины, или смотреть спектакль. И человек думает: «А почему бы мне не сделать это самому?» И пытается так или иначе. Надо трезво просто понимать, можешь или нет. Если не можешь — не делай, найди в себе силы, это гораздо сложнее.
Б. Ю.: А свет и тьма — это не две истины?
А. Б.: Да, конечно. Что такое свет и тьма? Тут очень легко разобраться. Все, что впереди тебя — это всегда свет.
Сначала ты пройдешь половину пути через тьму. Потом ты получишь ровно столько же света. Человек не расплачивается ни за что совершенно. Не бывает, чтобы человек получил что-то в дар, а потом ему приходится за это расплачиваться, отрабатывать. Ничего подобного. То, что человек получил — это заработано. Тень — она всегда сзади. Если ты обернешься, то впереди будет всегда свет, а сзади тьма. Понимаешь, о чем речь? То место, по которому идешь, всегда тьма. Свет всегда впереди. Граница проходит прямо по твоим ногам. Если ты шагнул, ты шагнул во тьму, но одновременно ты ее и одолел. Почему любой удар ты должен принимать как великий дар? Потому что если меня ударило, я знаю, что это — удар судьбы. И его важно понять. Понять, для чего нужна эта жертва. Любой удар — тебе в спину, и не нужно оборачиваться, выяснять и сводить счеты, не нужно, не стоит — ты обернешься, а там тьма. И опять ты вернулся к себе, к прежнему — любой отрезок пути, каким бы светлым он тебе ни казался, автоматически превращается в темный, как только ты его прошел — ты отбрасываешь тень назад.
Это дар — любой удар. Раз тебя бьет, значит, тебе дается возможность больше пройти, дальше. А если ты не сделаешь, собьешься с курса, ты все равно вернешься по кругу на то же место. В другой ситуации, естественно, с другими, может быть, людьми… Но все равно будешь обязательно пытаться ту же задачу решить. Душа все равно ведет тебя за руку. Но ты иногда не понимаешь, куда она ведет, и немного сворачиваешь. Это ничего, можно сворачивать. Тут милосердие. Как сам себя показал, ничего, кроме этого не получится, никто тебя не накажет больше.
(…) Из века в век, из года в год, изо дня в день общую мировую идею мы переводим в форму за счет таланта. Талант — способ перевода. А если говорить о программе… то когда люди садятся играть в шахматы, всем ясно, что игра, так или иначе кончится матом. Или если ты сядешь играть с Каспаровым, проиграешь в любом случае. Это, казалось бы, детерминировано, да, исход результат, да. Но остаются подробности, ты же сам решаешь, какой пешечкой ходить.
А для того чтобы перевести потенциал, есть шахматы, есть коробка, и мы должны сыграть. Перевели все это, реализовали кусок потенциала. Все. Но для того, чтобы игра шла, кто-то должен играть белыми, а кто-то черными, иначе все перепутается. И поэтому мы виноваты перед теми, кто вынужден быть плохим.
Допустим, я хороший, считаю себя хорошим, добрым, честным, умным, вроде Кука. Все правильно. Но кто-то ведь должен быть плохим в таком случае. Иначе как, если все будут хорошими? Это будет когда-нибудь. И это будет довольно страшно. Но будет.
Мы виноваты перед ними, они виноваты перед нами. Почему понятие общей вины? Конечно, только поэтому.
Надо добиться, чтобы душа смогла говорить со всеми, чтобы тебе было что-то дано. Надо показать, что у тебя чистые руки, чтоб тебе можно было что-то вложить. Иначе тебе никто ничего не вложит, потому что душа откажется, твоя же душа. Она тебя будет сначала заставлять вымыть руки, и только потом она тебе что-то в них даст. А ты всегда пытаешься что-то цапнуть, она не дает — значит, ты цапаешь чужое, раз она тебе свое не дает. Это естественно. Значит, ты берешь чужое. А чужое в твоих руках никогда не будет живым, оно сразу мертвеет. Потому что ты только часть своей души можешь нести вот так. Живую воду. А все остальное, что ты будешь где-то там черпать, будет мертвая вода из чужих рук. Душа тебя сначала научит вымыть эти руки, чтобы ты был готовым к тому, что она тебе должна дать. И только через страдание. Это же очень мучительно осознать вдруг, что вроде как я гитарист, у меня ансамбль, мы там играем, у нас название есть, и нам свистят, хлопают, а потом понять, что ты дерьмо, в общем-то, еще. В принципе, понять — это не обидно. Это ни в коем случае не обидно. Это великая честь для человека — понять, что он дерьмо.
