Довольно смутно, но припоминаю один документальный фильм о том, как художники-кубисты деформировали в своих работах образ Моны Лизы. И дабы защитить шедевр от недостойных, впавший в пафос режиссер поставил картину с улыбающейся Моной Лизой в рамке посреди… поля ромашек: из природы, дескать, вышла, в природу и вернулась. Эффект от кадра был не такой, на который рассчитывал режиссер: все это здорово смахивало на заставку для телепередачи об эстетической глухоте.
Мона Лиза в поле — символ 70-х: розовые фильмы, голубые спектакли, песни «малиновки»…
Желание приукрасить все и вся, откуда оно?
ВСЕГО ЛИШЬ РОК-Н-РОЛЛ
В 1981 году руководитель ленинградской группы АКВАРИУМ Борис Гребенщиков дал послушать свежие записи почти никому тогда не известного Михаила Науменко социологу и музыкальному критику, специалисту в роке Артему Троицкому. Тот пригласил Науменко, будущего лидера ЗООПАРКА, принять участие в маленьком, полуакустическом (аренда аппаратуры была организатору не по карману) рок-фестивале в Чертанове, где выступили А. Макаревич, К. Никольский, группы ПОСЛЕДНИЙ ШАНС и АКВАРИУМ. Под аккомпанемент последней и спел Науменко.
Случилось так, что о нем сперва заговорили в Москве, а уже некоторое время спустя — в Ленинграде. По мнению Троицкого, ЗООПАРКУ удалось возродить не только дух старого доброго рок-н-ролла, но и влить в него новую кровь. Проще говоря, Науменко как бы перевел рок-н-ролл на «язык родных осин». И рок-н-ролл ожил! Результаты превзошли все ожидания: шлягеры Науменко — «Буги-вуги каждый день», «Пригородный блюз», «Мажорный рок-н-ролл» — исполняются другими группами; случай, редкий для рок-сцены, где каждый коллектив стремится исполнять только свою музыку.
Какой такой старый рок-н-ролл имел в виду Троицкий? С момента начала пути двух супергрупп, БИТЛЗ и РОЛЛИНГ СТОУНЗ, рок-музыка пошла по двум направлениям, которые очень-очень условно можно классифицировать как мелодическое и интонационное. БИТЛЗ сделали акцент на красоте гармонического лада, а СТОУНЗ — на энергии исполнения и звучания (конечно, и у тех же СТОУНЗ масса превосходных мелодий, да и БИТЛЗ не отказывались от чистого эксперимента: в застывшем виде существуют лишь эталоны). Слушая БИТЛЗ, нынешнее юное поколение недоумевает, как можно называть то что сочиняла «тишайшая» ливерпульская четверка, рок-музыкой. Напомню, что каждый их альбом поражал революционной новизной. Для своего времени и на фоне тогдашней эстрады музыка БИТЛЗ казалась едва ли не менее авангардистской, чем, скажем, сегодняшние поиски западногерманской группы САМОРАЗРУШАЮЩИЕСЯ НОВОСТРОЙКИ. Напомню также, что рок возник не просто как протест против отживающих свой век музыкальных форм, но и нес, да и продолжает нести в себе мощный заряд социального отрицания. Пик такого протеста пришелся на творчество СТОУНЗ эпохи песен «Уличный забияка», «Удовлетворение» и других. От этой «печки» и начал танцевать ЗООПАРК, завороженный резкими фиоритурами Мика Джаггера. Но возможно ли так, как он, спеть по-русски? Так спеть, разумеется, нельзя, да и не имеет смысла. А вот сохранить дух СТОУНЗ оказалось возможным, хотя для этого надо было «всего лишь» научить свинговать, выражаясь языком джазменов, — русские слова. АКВАРИУМ уже умел это делать, правда, на свой манер. По-своему это сделал и ЗООПАРК. Голоса лидеров АКВАРИУМА и ЗООПАРКА стали визитной карточкой ленинградского рока и породили множество подражателей во всех уголках нашей страны.
То, о чем запел ЗООПАРК, адресовалось прежде всего молодежи. Не молодые, но много пишущие люди дружно завозмущались…
ОПАЛЬНЫЙ РОК
В конце 70-х в мировой рок-музыке наступил момент, когда надо было оглянуться, чтобы не потерять из виду корни. ЗООПАРК очень чутко уловил это мгновение. И еще одна группа, правда, не наша, а французская — ТЕЛЕФОН. Играя поначалу не лучше ЗООПАРКА. ТЕЛЕФОН первым в своей стране запел рок-н-ролл по-французски, да так, как будто там он и родился. Пресса тотчас окрестила ТЕЛЕФОН французским СТОУНЗ. Долгое время рок во Франции был в опале. В 68-м году студенты нашли нечто более действенное, чем рок. Однако следствием их мятежа явился черный период цензуры и гонений на молодежную культуру.
Студии грамзаписи, радио и телевидение контролировались мафией эстрадных «звезд», а власти предпочли наводнить страну англосаксонской музыкальной продукцией, как чумы боясь любого проявления свободомыслия. Между тем эстрада окончательно засахарилась, а шансонье (кстати сказать, шансонье — это авторы-исполнители сатирической ориентации, а не просто французские певцы типа Азнавура; Высоцкого во Франции с полным правом называли шансонье) — о проблемах молодежи не пели. «Мне антипатичен как советский рок, так и тем более национальный», — откровенно сказал в интервью «Комсомольской правде» Мишель Легран, композитор киномюзикла «Шербурские зонтики». Если бы это признание сделал любой другой композитор его поколения — что ж, ничего удивительного: когда уходит популярность, люди еще и не такое говорят в прессе, уж мы-то знаем. Но это сказал тот самый Легран, который в 56-м — в год рождения французского рок-н-ролла — собрал джазменов, показал им, как играть рок, и записал два рок-н-ролльчика на смешные, предвосхищающие стиль новой волны тексты Бориса Виана (настоятельно рекомендую читателям его книгу «Пена дней», которая вышла у нас в издательстве «Художественная литература»). Что бы там ни говорили о французском роке. ТЕЛЕФОН, удачно соединивший энергетику ранних СТОУНЗ с остросоциальной тематикой, с триумфом гастролировал в Европе и Штатах, где стал первой европейской группой, исполнявшей песни не на английском языке. На празднике газеты французских коммунистов «Юманите» ТЕЛЕФОН пришли послушать 110 тысяч человек. ТЕЛЕФОН принимает министр культуры Жак Ланг…
Три альбома ЗООПАРКА слушают у нас практически все молодые рок-меломаны. Он с успехом выступает в ленинградском рок-клубе. Газеты посвящают творчеству группы подборки читательских мнений…
НЕ ХОЧУ БЫТЬ ВЗРОСЛЫМ
Тебе 16. Или 18. И все вокруг — по радио, телевидению, со страниц газет — говорят разумные слова, слова, слова, а у тебя есть любимая девушка и группа, и тебе, в общем-то, неплохо живется, и вдруг ты читаешь о своей родной группе в газете такое, что ни в какие ворота не лезет. Ты взбешен и не знаешь, за что их так, ты еще не понимаешь, кому она выгодна, эта статья, но жареный петух уже клюнул тебя, и ты задумываешься: тут что-то не так! И ты всюду начинаешь различать фальшь, прежде всего дома, и ты цапаешься с «предками» и не веришь в то, о чем они тебе твердят ежедневно, тебя что-то не тянет в их регламентированный мирок, тебе не хочется повязывать галстук, стричься, носить костюм — зачем? Чтобы стать таким, как они? А главное, ты не умеешь врать и слово «демагогия» для тебя еще пустой звук.
«Не хочу быть взрослым!» — лейтмотив творчества Бориса Виана. Он умер в 39 лет от разрыва сердца на премьере фильма по своему собственному роману-пародии «Я приду плюнуть на ваши могилы». Ирония судьбы… А взрослым он сам так и не стал.
…На днях встретил приятеля по институту, с которым мы когда-то менялись дисками. Он стал крупным, судя по фигуре, чиновником с ленивыми глазами. «Как бишь их… РОЛЛИНГИ еще живы?» Только когда он это спросил, в его глазах промелькнуло что-то человеческое, любопытство, что ли. «Нет, музыку больше не слушаю: несолидно».
Несолидно… Подростки балдеют от грохочущей музыки, ловят кайф и больше ничего не хотят, — на все лады ужасается пресса. Констатировать всегда проще, чем попытаться понять. А ведь подростки-то у нас родились, и никто их сюда из другой галактики, как инопланетных шпионов, не забрасывал.
Хочется снять шляпу перед людьми, открывшими в начале 80-х рок-клуб в Ленинграде. В Москве же слово «рок» вообще было под запретом. Я работал в газете и наблюдал один раз, как редактор заставил моего приятеля заменить слово «кантри» в выражении «музыка в стиле кантри». Тот послушался. Получилось: «в стиле сельской музыки». Так и напечатали. А если бы редактору пришло в голову перевести: стиль барокко? Танец фокстрот? Вот до какого абсурда можно дойти, если бояться собственной тени. «А ночь все черней и метель не унять», — пел Андрей Макаревич, и все понимали о чем. А в это время из эфира неслись бодрые песенки, в каждой из которых было хотя бы одно из трех заветных слов: «мечта», «жизнь» и, разумеется, «любовь». Должно быть, у редакторов — блюстителей песен — существует некий пароль: есть, к примеру, «мечта» — проходи в эфир, нет — до свиданья.
Чувство неприкаянности по-своему отразили в своих балладах Гребенщиков и Макаревич. Первый — уходя в культурологические экскурсы, требующие подчас комментариев, второй, почти прозрачный, пытался сотворить свой мир из аллегорий и символов. По сравнению с ними Науменко более прямодушен и заземлен. Он нормальный человек без комплексов, он бесстрашен и ироничен. Его «имидж» — человек из толпы, но это только маска, ибо на деле он совсем не так прост: «Я обычный парень, не лишен простоты, Я такой же как он, я такой же, как ты, Я не вижу смысла говорить со мной — Это точно то же самое, что говорить с тобой…» Включите записи ЗООПАРКА и внимательно, без предубежденности послушайте. Вы погрузитесь в самую гущу жизни молодого человека и увидите, что она полным-полна драматизма: тут одиночество на одного и вдвоем, тут вечное безденежье, идущее по пятам, как «злой рок»; тут баллада «Когда я знал тебя совсем другой» о благополучно вышедшей замуж девушке, превратившейся в зауряд-мещанку; тут мальчики и девочки, которым хочется любви и некуда пойти; тут агрессивные гопники (в Москве их называют — люберы) которые мешают жить, потому что «имя им гопники, имя им легион»… В пересказе теряются образы и едва ли не реальные лица героев песен, обитателей огромного и холодного города. Сиюминутность фельетонность… Ну и что? В этом обвиняли еще Высоцкого. Но вот его не стало — и как сразу сузился круг тем, круг слов. Как будто кто-то вычеркнул их из нашего повседневного словаря.
«Надо петь о вечном, не о быте, а о бытии», — заявил как-то руководитель ЗЕМЛЯН. О бытии — это, видимо, «Земля в иллюминаторе». «Трава у дома». Космический фольклор, или фольклор для космонавтов. Впрочем, почему бы и нет? Другое дело, как об этом сказать… «Как сын грустит по матери…» Чувствуете, как за душу берет: вечность! Тютчеву не нужны были слова типа «иллюминатор», чтобы выразить космос. А вот Борхес, один из самых значительных писателей XX века, наивно полагал, что в повседневном быте содержатся все философии мира.
У многих песен ЗООПАРКА есть свойство врастать в память. И будить ее. Они очень узнаваемы в потоке других, потому что живые. Когда мы крутим старые пластинки БИТЛЗ или СТОУНЗ, которые знаем наизусть, мы не музыку слушаем — часть своей жизни.
Поэтому не бывает песен-однодневок. Как и песен-шестидневок или двестидневок. Есть женщины и женщины, как говорят французы. Песня или есть, или ее не было. Нельзя ругать бабочку за то, что ей суждено поутру умереть: тут нет ее вины. Она была прекрасной и такой нам и запомнится. Композитор, который задался целью сочинить «нетленку», жалок. Песня звучит всего несколько минут, это невероятно ювелирный жанр. Одна неточная интонация, одно фальшивое слово — и все рушится. У Науменко абсолютный слух на песенные слова — ни одного фальшивого. Да, он частенько дурачится и веселится. «Лето! Оно сживет меня со света. Скорей карету мне, карету! А впрочем, подойдет и квас…»
Один мрачный человек увидел здесь издевательство над классикой. Если бы он почитал ленинградца Хармса или поэтов из его окружения, с ним бы, наверное, случился удар. …Ходят слухи, что ЗООПАРК, молчавший в течение двух лет, дописывает новый альбом. Столько воды утекло за это время, что, будем надеяться, у группы со столь веселым названием не будет недостатка в новых темах.
ДВА СЛОВА О СЕРОМ ВЕЩЕСТВЕ
Еще недавно в нашем искусстве табу на табу сидело и запретом погоняло, размахивая редакторским карандашом. Кое-что сдвинулось с места, но скрип-то какой стоит! Механизм запретов продолжает действовать по инерции. Умный, насквозь метафоричный поэт Иван Жданов объяснил недавно в «Литературке», откуда берутся запреты: я что-то не понимаю, значит, этого никто не понимает; раз никто не понимает, значит, это вредно; а коли вредно, значит, не пущать!.. И люди одаренные, по-своему видящие реальность, вынуждены идти на поводу у людей нетворческих, мало что смыслящих в искусстве, особенно новом. И развязывают себе руки с крепкими локтями халтурщики-конъюнктурщики, и Джоконда улыбается посреди поля ромашек, и все умиленно закатывают глаза и вздыхают: ах, как это тонко!