Саша

«Святых на Руси —
только знай — выноси».
Александр Башлачев
(27 мая 1960 — 17 февраля 1988)

Мы никогда больше не увидим маленького, робкого человека со смешной прядкой русых волос на лбу, с пронзительным взглядом голубых глаз. Его плечи не выдержали груз тревог, забот, страхов и страстей. Он сделал выбор.

Он ушел сейчас, когда, казалось бы, распахнуты окна и сломаны заборы: пиши, пой, живи. Его смерть не только наше горе, но и наша вина: почему же не уберегли? Рок, демократический жанр,не знает табели о рангах, чинов и званий, поэтому положение художника здесь трудно определить одним словом — но ясно, что Башлачев был не просто «одним из лучших». Мы уверены: почти все, что написано мало-мальски стоящего о советской рок-культуре, не более чем развернутый комментарий к одной-единственной небольшой Сашиной песне — «Время колокольчиков». Можно исписать тысячу страниц, но к этим строчкам не добавишь ничего нового. Удивительно, что человек, сумевший выразить дух и смысл рока в нашей стране, оказался причастен к нему по какой-то совершенно непостижимой логике судьбы. Журналист, выпускник Уральского университета, поэт.

Он сделал решительный шаг и из благополучного журналиста превратился в бродячего музыканта — «из города в город, из дома в дом, по квартирам чужих друзей…», как пел его друг Борис Гребенщиков. Напомним, что на дворе стоял не 88-й, а 84-й — самый мрачный для рока год: процесс ВОСКРЕСЕНЬЯ, процесс БРАВО… Оттепель никто и не предвидел (кроме, может быть, самого Саши — «а под дождем оказались разные, большинство-то — честные, хорошие…»), и звание рок-музыканта в сочетании с Сашиной привычкой называть все и всех своими именами сулило отнюдь не рекламу в печати и не гастроли за рубеж.

Он пел сначала по квартирам и подвалам, а потом, когда стало «можно петь»,— на знаменитых фестивалях: Ленинградском, Черноголовском, на концерте в честь создания Всесоюзной рок-федерации в Свердловске… До самого последнего времени не соглашался записывать: «мы к этому еще не готовы» — да так и не успел. Хотя, случалось, выходил на сцену в составе импровизированного трио с Костей Кинчевым и Славой Задерием. Создал за эти считанные годы около пятидесяти песен, хотя некоторые — «Ванюша» или «Егор Ермолаевич» — песнями не назовешь, жанр этот пока не имеет названия, но каждая из «больших» вещей Башлачева содержит в себе целый философский мир, как эпические поэмы древности. Саша был человеком, абсолютно чуждым всякой пустой суете, сопровождающей творчество. Он нуждался в деньгах, но выступал не там, где больше заплатят, а там, куда приглашают симпатичные и близкие по духу люди. Он искренне радовался, встречаясь со слушателями, но никогда не стал бы «пробиваться» в престижные залы, в международные шоу, на телеэкран. Подчеркиваем — он не избегал всего этого, он просто был ВНЕ, абсолютно естественно и искренне, может быть, лишая себя каких-то сиюминутных выгод, хотя, «мертвякам припарки, как живым медали…». Он говорит: вот вы думаете, что вы хорошие, но это оттого, что давно не гляделись в зеркало. Я ставлю его перед вами — «станут страшным судом по себе вас судить зеркала». Смотрите и кайтесь. Покаяние приведет вас к очищению, очищению через страданье. Саша любит людей. Он поет для того, чтобы сделать их лучше, чище. «Положи меня в воду, научи меня искусству быть смирным»,— говорит Б. Гребенщиков. Положите меня в грязь и пот, кровь и стоны — не для смирения, но для бунта — так у Башлачева. Мы пишем о нем в настоящем времени, потому что он все еще поет:

«Перегудом-перебором
Да я за разговорами не разберусь,
Где Русь, где грусть.
Нас забудут, но не скоро,
А когда забудут, я опять вернусь».

 

ПЕТЕРБУРГСКАЯ СВАДЬБА

Звенели бубенцы, и кони в жарком мыле
Тачанку понесли навстречу целине.
Тебя, мой бедный друг, в тот вечер ослепили
Два черных фонаря под выбитым пенсне.

Там шла борьба за смерть, они дрались за место
И право наблевать за свадебным столом.
Спеша стать сразу всем, насилуя невесту,
Стреляли наугад и лезли напролом.

Сегодня город твой стал праздничной открыткой —
Классический союз гвоздики и штыка.
Заштопаны тугой, суровой, красной ниткой
Все бреши твоего гнилого сюртука.

Под радиоудар московского набата
На брачных простынях, что сохнут по углам,
Развернутая кровь, как символ страстной даты,
Смешается в вине с грехами пополам.

Мой друг, иные здесь, от них мы — недалече.
Ретивые скопцы, немая тетива.
Калечные дворцы простерли к небу плечи.
Из раны бьет Нева в пустые рукава.

Подставь дождю щеку в следах былых пощечин.
Хранила б нас беда, как мы ее храним,
Но память рвется в бой и крутится как счетчик,
Снижаясь над тобой и превращаясь в нимб.

Вот так скрутило на и крепко завязало
Красивый алый бант окровленным бинтом,
А свадьба в воронках летела на вокзалы.
И дрогнули пути, и разошлись крестом.

Усатое «ура!» чужой недоброй воли
Вертело бот Петра в штурвальном колесе.
Искали ветер Невского да в Елисейском поле
И привыкали звать Фонтанкой Енисей.

Ты сводишь мост зубов под рыхлой штукатуркой,
Но купол лба трещит от гробовой тоски.
Гроза, салют и мы! И мы летим над Петербургом,
В решетку страшных снов врезая шпиль строки.

Летим сквозь времена, которые согнули
Страну в бараний рог, и пили из него.
Все пили из него, и мы с тобой хлебнули
За совесть и за страх, за всех за тех, кого

Слизнула языком шершавая блокада,
За тех, кто не успел проститься, уходя,
Мой друг, сними штаны и голым Летним садом
Прими свою вину под розгами дождя.

Поправ сухой закон, дождь в мраморную чашу
Льет теплый и густой осенний самогон.
Мой друг — «отечество» твердит, как «Отче наш», он,
Но что-то от себя послав ему вдогон.

За окнами — салют. Царь-Пушкин в новой раме.
Покойные нальют, да нам бы не пролить.
Двуглавые орлы с подбитыми крылами
Не могут меж собой корону поделить.

Подобие звезды по образу окурка
Прикуривай, мой друг, спокойно, не спеши.
Мой бедный друг, из глубины твоей души
Стучит копытом сердце Петербурга.

 

ВРЕМЯ КОЛОКОЛЬЧИКОВ (1984)

Долго шли зноем и морозами.
Все снесли и остались вольными.
Жрали снег с кашею березовой
И росли вместе с колокольнями.

Если плач — не жалели соли мы.
Если пир — сахарного пряника.
Звонари черными мозолями
Рвали нерв медного динамика.

Но с каждым днем времена меняются.
Купола растеряли золото.
Звонари по миру слоняются.
Колокола сбиты и расколоты.

Что ж теперь ходим круг да около
На своем поле, как подпольщики?
Если нам не отлили колокол,
Значит, здесь время колокольчиков.

Зазвенит сердце под рубашкою,
Второпях врассыпную вороны,
Эй, выводи коренных с пристяжкою,
И рванем на четыре стороны.

Но сколько лет лошади не кованы,
Ни одно колесо не мазано,
Плетки нет. Седла разворованы,
И давно все узлы развязаны.

На дожде — все дороги радугой.
Быть беде. Нынче нам до смеха ли?
Но если есть колокольчик под дугой,
Значит, все. Заряжай, поехали!

Загремим, засвистим, защелкаем.
Проберет до костей, до кончиков.
Эй, братва, чуете печенками
Грозный смех русских колокольчиков?

Век жуем матюги с молитвами,
Век живем хоть шары нам выколи.
Спим да пьем сутками и литрами.
Не поем. Петь уже отвыкли.

Ждали. Ждем. Все ходили грязные.
Оттого сделались похожие.
А под дождем оказались разные.
Большинство — честные, хорошие.

Пусть разбит батюшка царь-колокол,
Мы пришли с черными гитарами,
Ведь биг-бит, блюз и рок-н-ролл
Околдовали нас первыми ударами.

И в груди — искры электричества.
Шапки в снег. И рваните звонче-ка.
Рок-н-ролл — славное язычество.
Я люблю время колокольчиков.