В журфаковской общаге есть обычай пить «кругами». Наливается понемногу, и все пьют из одного стакана по очереди, по кругу.
Башлачев: Ну что, по кружку?
Знавшие его «общажную» жизнь всегда рассказывают о «пьянках-гулянках». И никогда — о песнях. Как о поэте о Башалчеве не вспоминает никто. Для них он и сейчас просто — Башлак. Кому-то его песни казались странными, кому-то злыми и грубыми, кому-то и вовсе было наплевать.
Башлачев: Однако мы можем забыть всех, что пели не так, как умели. Но тех, кто молчал, давайте не будем прощать…
— Да обыкновенный он был. Бухал, как все, учился. Когда собирались вокруг бутылочки, появлялась гитара, все пели, и он пел, как все.
— Свои пел?
— Всякие. И свои, и не свои. Никто же всерьез не воспринимал. Вот мы сейчас сидим, выпиваем, закусываем, поем. Что же в этом необычного? И тогда так же было. А о его песнях я честно скажу — тогда это было все длинно и нудно.
Башлачев: Нас забудут, да не скоро. А когда забудут, я опять вернусь.
Башалчев был весел, с ним классно бухать, стебаться. Попробуйте угадать в пьяном, который не поет — орет под гитару, поэта. Да и кому это нужно? Орет и орет, проспится — успокоится. Как все. Считал ли он сам себя поэтом? Не знаю. Но, кажется, считал. Иначе мог бы и не писать, и не петь. Мог переждать, переболеть, перетерпеть. Еще сотни разных «пере». И «не». Не сог.
Однако в голове никак не укладывается — как позволил себе человек Башлачев выбросить поэта Башалчева? А может, это и есть «идти до конца»?
Башлачев: Поэты идут до конца. И не смейте кричать им: «Не надо!» Ведь Бог, он не врет, разбивая свои зеркала. И вновь семь кругов…
Помню, пиво пили. Башлак упился так, что от подоконника отойти не мог. Стоял, держась за него руками. он мне сказал тогда: «Знаешь, что самое главное в жизни? Самое главное- не упасть». Пустые слова. Но когда я узнал, как он погиб, именно эта фраза припомнилась. Башлак позже пил по-другому: «Не стоит идти, если главное — не упасть!»Не упасть… Получается, он все заранее знал…
Башлачев смеется: Еще кружок!
У Башлачева, дуйствительно, есть пророческие строки. Он предчувствует свой конец. А может — начало? Начало себя как поэта. У нас всегда «кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт. А если в краткий срок, то в полной мере…» Вот так и с ним. К беде нашей, мы «что имеем, не храним, потерявши — плачем». Что же делать? Видно, это в крови.
Башлачев: Ой-е-ей, да сумел бы выжить, если б не было такой простой работы жить.
— И вообще, откуда в нас это?! Живет рядом человек, всем по фигу, как… Умер — айда на щит поднимать! «…сегодня помрешь, завтра скажут — поэт…»
— Вот, вот. Мы с Башалчевым на разных факультетах учились, но помню его отлично. Как мотался по общаге, песни пел дурным голосом. На гитаре-то толком играть не умел.
— Ты смотри: петь не умел, играть не умел. А песни какие…
— Ну, не знаю… Я думаю, все-таки Башлак больше поэт, чем кто-либо еще…
— Еще кружок…
Да, это так, Башалчев — поэт. И не нужно относить его ни к бардам, ни к рокерам. Башалчев жил среди рокеров и пел, как он сам говорил, «российский блюз». Пел и пил. Ну, может, чуть больше, чем остальные. Иногда срывался. И никто не знал, что он — поэт.
Башлачев: Ну что, мужики, — по последнему кружку, и я пошел…
Хорошие парни, но нам с ними не по пути.
Нет смысла идти, если главное — не упасть.
Я знаю, что я никогда не смогу найти
Все то, что, наверное, можно легко украсть.
Но я с малых лет не умею стоять в строю.
Меня слепит солнце, когда я смотрю на флаг.
И мне надоело протягивать вам свою
Открытую руку, чтоб снова пожать кулак.