Понятно, что новый альбом «Воплей» — «Хвили Амура» — совсем не новый, потому что песни с него группа уже несколько лет играет на концертах. Понятно, что тому, что он вышел только сейчас, были причины. Понятно, что раз такое событие — ажиотаж вокруг «вевешников» поднялся нешуточный. Понятно, что мое интервью с Олегом Скрипкой фиг знает какое по счету за день. Понятно, что у нормального человека просто психика не выдержит отвечать на схожие вопросы об одном и том же много раз подряд. Поэтому про альбом мы говорили мало. Но смею заверить: Скрипка — настолько умный, обаятельный и интересный человек, что говорить с ним можно абсолютно обо всем, чем мы, собственно, и занимались.
Когда-нибудь я непременно испишусь…
— Олег, можно сказать, что группа «ВВ» профессионально раскручивает новый альбом впервые, раньше вы все как-то пускали на самотек, теперь решили попробовать поиграть по правилам шоу-бизнеса?
— Да, наконец-то мы решили попробовать это сделать. Я, конечно, понимаю, что это может убить группу, ну что ж… Ну а если не убьет, значит, правильно решили. Одно я знаю точно: раскруткой надо заниматься теперь в любом случае. Группа существует столько лет, и все эти годы мы не могли получить организацию профессиональной работы, это очень неправильно. Нам, может быть, совсем немного лет осталось на сцене, поэтому пора, пора за дело серьезно взяться.
— «Мало лет», ты о чем?
— Ну мало ли что, займемся какими-нибудь другими делами.
— И музыкант может так спокойно об этом говорить?
— Он должен об этом говорить, потому что зачем мучить людей своими песнями, когда на них у самого уже нет никакого духа?
— А ты уже начал чувствовать, что скоро испишешься?
— Я допускаю, что такое может произойти. Да это у любого творческого человека, у любого артиста может произойти, и я говорю об этом спокойно, не парюсь и не выбрасываюсь из окна при мысли об этом.
— Странно, я чаще слышу от музыкантов, особенно молодых, совсем другое, например, что они «просто с ума сойдут, если поймут, что больше не могут писать песни».
— А так это обычный комплекс мужчины, это ж классика. Это то же самое, как в сексе. Когда мужчина хочет женщину, но боится, что у него не получится. Понимаешь, можно быть не в состоянии понравиться женщине, можно быть, не в состоянии написать песню, это бывает. Это может с каждым случиться, мы же не машины, только бояться этого не надо. Жизнь-то продолжается.
— Предположим, ты действительно перестал сочинять песни, чем займешься?
— Да много чего можно делать. Первое, что приходит в голову, — это продюсирование, но у меня нет организаторских талантов, тогда, значит, продюсер из меня никакой. А вот саунд-продюсером я, наверное, смог бы быть. Есть еще какие-то творческие профессии. Скажем, я когда-то писал. Это было очень давно, но очень интересно. Я писал сам для себя какие-то рассказы, где они сейчас — не представляю, потерял, наверное. Смогу ли я сейчас этим заниматься — не знаю, думаю, с месяц посидеть надо, подумать, потом, может, и попрет. Но опять же, литература сейчас неактуальна, кроме журналистики.
— Не скажи, не хочется банальностей, но возьмем хотя бы тех же Сорокина или Пелевина — это они неактуальны?
— Ну… Пелевин, например, он умница хотя бы потому, что знает, как заработать писательством. А я этого не знаю, я не смогу этим заработать. Уж если я музыкой не могу зарабатывать, то уж писательством тем более. Поэтому, наверное, остается театр. Но дело в том, что я не играл ни на российских, ни на украинских подмостках, только во Франции. Но там все проще. Там тебе не надо грызться за роли, не надо что-то выпрашивать — ты входишь в определенную структуру и нормально получаешь зарплату. А мы уже настолько привыкли к нашим джунглям, к нашим волчьим условиям, что не понимаем, как может быть по-другому. Вот в Нью-Йорке, например, там актер занимается своей профессией — актерствует. А американские законы заботятся о том, чтобы профессионал не оказался на улице. А у нас столько всего, что отодвигает от творчества, ты к нему шаг, а тебя снова задвигают… Какой смысл (я уже к «ВВ» перехожу) сочинять гору песен, которые не будут востребованы? У нас, знаешь, сколько их за 10 лет накопилось, только ни записать их, ни сделать клип, мы все никак не могли. Но мы, музыканты, ведь не должны над этим париться, так?
— Естественно, не должны. Но сейчас-то можно облегченно вздохнуть — альбом-то наконец вышел.
— А знаешь, сколько мы с ним колбасились? Славно, конечно, что он выходит, но это для слушателей славно, а для меня было бы славно, если бы он вышел года два назад. Сейчас этот альбом, как выдох, который наконец-то произошел.
— Если бы ты его записывал сейчас, многое бы изменил: звук, аранжировки?..
— Да я бы просто другие песни записал. Те песни, что на этом альбоме, мы уже переиграли, пережили, но тем не менее для публики это будет интересно, ново. Конечно, на концертах они эти песни слышали, но в записи-то нет. Получилось, что мы работаем, как группа старого плана. Ведь раньше-то как было: группы играли на концерте песни, народ слушал, а потом только эти песни записывались, и публика их покупала, чтобы дома иметь то, что уже слышал и любишь. А теперь, я так понимаю, все наоборот. То есть сначала надо записать, раскрутить, а потом только играть — тогда публика реагирует. Пока мы поняли эту систему… наверное, пора перестраиваться на новый лад.
— А почему на альбоме появились русскоязычные песни? Отступились от своего принципа?
— А это никакой не принцип. Я специально записал песни на русском. Это, наверное, такой подарок украинским авторитарным силам за большую любовь к нам. А на самом деле я думаю, что группа «ВВ» сегодня находится в таком положении, что может себе позволить петь как на украинском языке, так и на русском.
Миром правит жестокость? Фигня!
— Как ты думаешь, ты понимаешь, что сейчас нужно народу в музыкальном плане?
— Я этого никогда не понимал, да мне и неинтересно это понимать. Мне важно, чтобы это мне было интересно, вернее, чтобы мне было интересно это петь перед людьми и при этом видеть определенную отдачу.
— А как ты относишься к тому, что сейчас все так много говорят о рокапопсе и частенько поют ему гимны?
— Мы эту музыку называем «рочок». Мне кажется, что это сейчас не нужно никому. Это есть везде в огромном количестве, а то, что есть везде, не нужно никому. Это скоро умрет, вернее, не умрет, а переродится, и будет совсем другая форма. Я сейчас очень оптимистично смотрю на рок, потому что какое-то время мне казалось, что рок теряет актуальность и, наверное, это все. А теперь то, что происходит, — супер. В роковом звучании классический бэнд сейчас исполняет разные стили, идет мешанина рэпа, реггей, транса в исполнении живых гитар. Супер, мне это очень нравится. Мы тоже такое экспериментировали и, думаю, дальше тоже так будем делать. Есть ощущение, что музыка в ближайшие два года будет развиваться именно в этом направлении. Я слушаю команды, которые играют тяжелый, негритянский рэп с хардовыми гитарами, очень красиво и здорово. Такой тяжеляк!
— Правы, значит, те люди, которые утверждают, что мир сейчас помешан на жесткости и даже жестокости, что именно она правит нами всеми сейчас?
— Я же о музыке говорил… но… ты знаешь, наверное, мир хочет показать нам, что им правит жестокость, но мне кажется, это фигня. Просто на сегодняшний день стало все слишком доступно, и происходит стадия пресыщения. Когда тебе уже никакая пища неинтересна, ты сыплешь все больше и больше перца, чтобы почувствовать хоть какие-то ощущения. В сексе то же самое, уже ничего не трогает, хочется более острых ощущений, грубости. Или концерт возьми. Если ты сразу же все выдашь народу, сразу начнешь играть быстро, то скоро публика ничего уже не будет воспринимать. Тогда ты начинаешь играть все быстрее и быстрее, но на какой-то стадии ты поймешь, что уже и это не работает, ты можешь играть еще в два раза быстрее и драйвовее, но только это уже ничего не даст. Поэтому за этой стадией будет другой шаг. Возвращение к классике. Будет эпоха новых лирических баллад, на новом уровне. В современной музыке мы уже видим это — «Трики», «Портишхед» — они делают это, они уже все почувствовали. Пора вернуться к нормальным, взрослым человеческим чувствам, они ведь никуда не делись. Только нам, старым, закоренелым циникам, нам надо преподнести это очень качественно, фуфла мы не потерпим.
— «Старым» — думаешь о возрасте?
— Возраст — это страшная вещь. Потому что по молодости ты летишь по волне, тебя просто несет и тебе не надо ничего делать. Но приходит момент, когда ты понимаешь, что делать пора. Ты садишься, думаешь и понимаешь, что пора учиться. Пора учиться потому, что ты всю жизнь делал кучу вещей, но ничего не умел делать нормально. Я понимаю сейчас, что мне надо учиться брать ноты, надо учиться еще чему-то. Я знаю, что сейчас просто так мне это уже не дастся, надо колбаситься. Потом понимаешь, что это мастерство, это то, на что ты можешь опереться, это более стабильная вещь, чем пер, знаешь, такой пер, из-за которого все получается, все радует и который обычно происходит у человека в молодости.
Падающий кирпич жертву не выбирает…
— Наверное, я понимаю, о чем ты, лично мне в последнее время просто хорошо, сама не знаю почему. Только… постоянно думаешь о том, что ведь, это же кончится когда-нибудь…
— Переть может всю жизнь, а может, это состояние кончится завтра или послезавтра. Поэтому его надо максимально использовать. Понимаешь, можно жить и когда не прет совсем, когда все серо, можно жить и без двух ног, особенно если их у тебя никогда не было. А вот если ты знал, как можно бегать, а потом этих ног лишился — другое дело. Поэтому надо быть готовым к тому, что любая эйфория может кончиться, и после этого не сломаться. Ты знаешь, меня тоже часто прет, но мы с тобой два разных поколения, и мое поколение научено страдать и чувствовать себя виноватым за свое счастье. Нам вбили, что раз сейчас тебе хорошо, то потом ты за это ответишь. Это неправда. Никто никогда ни за что не отвечает. А возмездие бывает только в американских полицейских сериалах. И за счастье не может быть возмездия. И счастье, и несчастье даются нам просто так, ни за что. Тебе на голову может упасть кирпич и убить, даже если ты был святой, а рядом стоящий человек — негодяй из негодяев. Кирпич упадет на тебя просто так. Просто потому что. Понимаешь?
— Надо переварить.
— Но это моя личная точка зрения.
Сексуальную француженку не сыщешь днем с огнем!
— Правильно, каждый человек должен иметь свою точку зрения, мы же не можем все мыслить штампами.
— О… к сожалению, можем. Еще как можем. Это свойственно человеку вообще и человеку европейскому в особенности. Вот мы, славяне, менее цивилизованная нация, мы просто зверюги по сравнению с европейцами, но у нас меньше штампов. А во Франции, например, там штампы и штампики кругом, вся их демократичность — это тоже штампики, которые накладываются и потом работают сами по себе… иногда это даже страшно. Когда ты знаешь, заводя с человеком разговор, какие фразы он будет произносить, что будет говорить.
— Все так ужасно?
— Все еще хуже! Вот возьмем «ВВ». Когда мы впервые приехали во Францию, там из нашей музыкальной культуры знали только хор Красной Армии — представители классики — и Владимира Высоцкого — альтернатива. Так вот, после наших концертов к нам подходили люди и, судя по их виду, можно заранее было угадать, что они скажут. Если подходит такой человек классического вида, мещанин, грубо говоря, жлоб, то он говорит: о, ваша музыка так похожа на… хор Красной Армии. А если такой интеллектуал рафинированный, богемный, то он заявлял, что мы чем-то напоминаем Высоцкого. Да на самом деле мы штампами наполнены. Взять хотя бы наше отношение к французам тем же, мы все ждем от них какой-то любвеобильности, сексуальности, считаем, что все они — отличные любовники. Но этого ничего нет. Абсолютно.
— Но откуда-то этот штамп взялся, не из воздуха же!
— Это обычная раскрутка Франции для туристов. Да, показывают французские фильмы 30-60-х, где все секси, не знаю, может, тогда все так и было, но не сейчас. Ничего этого нет. Сексуальности француженок — нет, свободы в сексе — нет. Мы по сравнению с ними такие сексуальные, такие раскрепощенные люди, что даже сравнивать не надо. А они — это нация, убитая цивилизацией. Они неспособны к нормальным, душевно-чувственным отношениям. Я думал, почему не получается нормально дружить и общаться с французами, потом понял. Ведь общение складывается не из фраз. Ты на уровне взглядов, движений, интонаций, даже запахов строишь с человеком какую-то общую атмосферу, волну и потом на ней уже разговариваешь в общей тональности, вибрации. Французы так не могут, они просто находят общую тему для разговора, и если что — сразу встают в позицию и начинают фехтовать, а мы к фехтованию не привыкли. Мы, даже просто общаясь, занимаемся сексом. Ты стремишься в общении почувствовать человека, это и есть секс. То, что сейчас происходит, — это секс.
Скрипка на сцене — не совсем Скрипка…
— Наверное, ты прав. В который раз общаясь с тобой, я понимаю, что ты абсолютно не кокетничаешь, говоря, что тебя в жизни нельзя ассоциировать с Олегом Скрипкой на сцене, вы — два абсолютно разных человека.
— Да не только меня, кого угодно нельзя ассоциировать. То, что человек представляет из себя на сцене, — это полная противоположность тому, что он представляет из себя в жизни. Для меня сцена — это пространство для игры. А если ты со сцены просто рассказываешь о наболевшем, это уже не акт творчества, это что-то другое.
— То есть себя настоящего на сцене открывать нельзя?
— Нет, я показываю и высказываю себя на сцене, но, если честно, не совсем себя. Я не считаю себя настолько интересной и неординарной личностью, чтобы говорить о себе на сцене. Я рассказываю о каких-то персонажах. Существует какой-то персонаж, лирический герой, от имени которого сочиняется текст и поется песня. Моя задача, чтобы люди, пришедшие на наш концерт, хорошенько оттянулись, потанцевали. Я не хочу им ничего объяснять и впаривать, нас и так в жизни слишком много всего парит. Если хотите дальше париться — есть ТВ, газеты, а если хотите отдохнуть — есть «ВВ».
— А тебя не пугает, что люди будут воспринимать тебя как такого шутника-прибаутника?
— Я думаю, они соображают все-таки, что я не есть тот парень с баяном и трубой, который постоянно пляшет и прыгает, высоко задирая ноги, в метро, на улице и дома.
— А что для тебя творчество вообще?
— Понять это можно, когда найдешь себя, потому что сложно творить человеку суетящемуся, потому что в суете ты не можешь поймать нужного ощущения. А объект творчества — это просто ощущения. А творчество — это передача своего ощущения посредством музыки, писательства, игры, рисования другому человеку. И если эта передача получается — это самый большой кайф. Ты понимаешь, что ударил по мячу, он полетел и через какое-то время вернулся к тебе в руки. Хлоп, акт состоялся. Ну и все, дальше можно считать свое дело выполненным и как Курт Кобейн… Это, конечно, я загнул.