Мне всегда была мила простая формулировка: «Кто не с ними — тот с нами». Или что-нибудь вроде того, формулировать не было необходимости. И так все ясно. Лет в двенадцать, когда впервые услышал Вертинского, это было так далеко от хрущевских домов и лозунгов о перевыполнении, что не могло не понравиться. Конечно, это не лежало рядом с рок-н-роллом, «Битлз» были стопроцентно настоящими, а Вертинский… И все же я был готов исследовать всех потенциально своих.
То, что он не с ними, подтвердилось чуть позже, в девятом классе математической школы, когда предурочная десятиминутка, из принципа сделанная мною о Вертинском, автоматически привела к идеологическим обвинениям.
Я знаю, что Вертинского не все причисляют к высокому искусству, что его недолюбливала, скажем, Анна Ахматова, однако, и я слышу что-то такое, что меня трогает, я не стану отказываься от своих чувств даже в угоду великим именам. Есть картон и лозунги, есть ложь и время, а есть истинная, не имеющая отношения ко времени, жизнь и правда.
Вертинский для меня — это живой голос, поющий с той стороны, которую мы столь долго считали вычеркнутой из нашей жизни. Беда в том, что вычеркнув это, мы отказались от своей истории, а в итоге — от самих себя и осмысленности нашей жизни. Так вот, он живой и поет по-старому, еще умея произносить слова четко и ясно. И если убрать мишуру его фантастической грассировки, лиловых негров и бананово-лимонных сингапуров, то останется человек. Не винтик и не муравей, а частная личность, как точно заметил Александр Михайлович Панченко, с которым мне посчастливилось недавно побеседовать.
Частная личность — это большой дефицит у нас. Частная личность со всеми своими огрехами, ошибками, пижонством — но живая и уникальная. И мне интересно, как и что делает Вертинский, а то, что он такой изломанно-тонкий — так оно и интереснее. Мне кажется, я чуть-чуть понимаю, почему он такой.
В принципе, все равно чем их пугать-цепями и «могиканами» на голове, длинными волосами и серьгами — или костюмом Пьеро, уточенностыо интонации и «девочкой, кокаином распятой» или «высоко мы умели жечь холодные сердца»… Вот этим их всегда oожно напугать. Ведь либо жечь сердца и гореть самому, либо — «чего не сделаешь за чирик».
А вообще, мне бы не хотелось видеть свою страну разделенной — до семнадцатого года и после. Есть одна Россия, одна кульура, и пока не будут перекинуты мосты через десятилетия лагерей и парадов, мы так и будем похмельно искать свои корни у заросшего мохом пивного ларька незабвенной эры.
Слава Богу, эти мосты есть. И живой голос Вертинского — один из этих мостов. И я прошу прощения у Александра Николаевича Вертинского, что у меня достало смелости петь песни, которые пел он. Но я люблю петь их и слышу в них всех нас — теперешних.
И нет никакой пропасти.
Борис Гребенщиков