Новая картина Сергея Соловьева «Асса» — яркая, зрелищная, обращенная к широчайшей и прежде всего молодежной аудитории, во многом необычна для нашего экрана. Пестрит и временами сбивает с толку сюжет, который включает в себя разные линии: и любовную, и уголовную, и эпизод из русской истории, связанный с убийством Павла I. Необычны герои «Ассы» — «крестный отец», глава преступной мафии — супермен Крымов, лилипуты, рокеры, негр Витя… Здесь все странно, все чудно: и имена героев — Алика, Бананан, и пальмы под снегом в зимней Ялте.
«Кумиром народным служил Козлодоев, И всякий его уважал».
Из песни Бананана
Фильм рассчитан на самые разные вкусы, кто-то погрузится в стихию рок-музыки, те, кто любит детективы, будут следить за развитием уголовного сюжета с убийствами, а те, кому захочется проникнуть в глубинные, потаенные сферы этого «слоеного пирога», прочитают авторские мысли о времени, об общественной ситуации, о нас — вчерашних и сегодняшних.
Не случайно именно «Ассу» выбрали для обсуждения молодые критики — члены творческого объединения при Союзе кинематографистов СССР. Строили догадки, версии, пытались составить мозаику из цветных камешков — словом, включились в игру, которую предложил режиссер С. Соловьев. Фрагменты этой дискуссии мы и публикуем, стараясь сохранить ее живой и непосредственный характер.
А. ДЕМЕНТЬЕВ. Время сейчас быстро меняется, люди начала 80-х годов и мы — совершенно разные. Я подумал: если из «Ассы» убрать два кадра— с портретом Брежнева на берегу моря и фрагмент телепередачи о том, как герою Малой земли вручают почетное оружие, могли бы мы понять, когда происходит действие фильма? Это не похоже на начало 80-х — и одеты иначе, чем тогда, и ритм жизни другой. В то время абсолютно не было характерно такое засилье «попса», как показано здесь. Вместе с тем это и не сегодня — нас какими-то намеками все время отсылают в недалекое прошлое.
Что мы видим в фильме? Историю молодых людей, которые живут более или менее легкомысленно и втягиваются в уголовный мир. А в финале, пришитом белыми нитками, появляется Виктор Цой, который требует перемен. Перемен каких? Чтобы у нас больше не было уголовников? Чтобы молодежь не поддавалась так легко им на удочку? Я так понимаю, что Цой в своей песне требует перемен в нашей социальной действительности. Но в «Ассе» мы этой действительности не видим.
С. ЛАВРЕНТЬЕВ. Может быть, это и хорошо, что как бы нет реальной жизни, что она вся так по-соловьевски заэстетизирована? Смешно, ну кто же сегодня будет смотреть эту картину и не понимать, о каких переменах идет речь? Хорошо, что жизнь не прописана, что она какая-то выморочная, непонятная, и ее обязательно нужно сменить — со всем, что в ней есть.
Е. ТИРДАТОВА. Для меня эта придуманная, романтизированная история вся состоит из вопросов. Что это за жизнь? Чего хотят эти молодые ребята? Фильм озадачивает и вместе с тем притягивает. Здесь и трагедия, и фарс — это наша действительность, в которой трагедия то и дело оборачивается фарсом, словно подтверждая абсурдность нашего существования. Чудовищная Голова — голова вчерашнего миротворца и отца отечества — сегодня фарс, вчера — это было трагедией. Песня-гротеск про старика Козлодоева и рядом — уход из жизни лилипута Андрея, человечка маленького и в прямом, и в переносном смысле слова,— как символ эпохи — то и другое и нелепо, и страшно.
Ж. ГОЛОВНЕНКО. Это больше похоже на наше сегодняшнее время — хотя бы по той же попытке поставить рок в какое-то «роковое» положение. Молодые люди оказываются здесь меж двух огней — официальным миром в виде милиции и миром уголовным, и авторы словно бы благословляют этих детей, этот рок как панацею от всех бед, как единственную надежду: вспомните финальные кадры с Цоем.
А. ЕРОХИН. По-моему, как Брежнев долгое время морочил нам голову, так он продолжает морочить нам ее и сейчас. И всего-то двумя краткими появлениями на экране. Мы все спрашиваем себя: наше это время или не наше? Я бы поставил вопрос иначе: а наша ли это страна? Всего-навсего показать в телевизоре других лидеров, одеть милиционера в форму полицейского и поменять только одну фамилию — Крымова. Будет девочка Алика и мальчик Бананан. Ну кто-то узнает Ялту. И что получается? Просто занятная история. Видимо, авторы это чувствуют. Зачем, допустим, в фильме сцены убийства Павла I, которые возникают в воображении Крымова, читающего «Грань веков» Эйдельмана? Чтобы напомнить, что это происходит у нас. А если бы он читал «Трех поросят»?
Что, авторы как-то уповают на молодое поколение, на этих рокеров? Да нет же. Вспомните авторские «примечания», этот толковый словарь молодежного жаргона, который вызывает веселье в зрительном зале. Это же просто насмешка над молодыми. Смотрите, мол, какие смешные, забавные ребята! Какие у них словечки-то! Есть ли в фильме какие-то проблемы? По-моему, проблема есть только у сыщика, которого то мордой об стенку, то кирпичом по голове. У других проблем никаких. И, между прочим, мальчики Банананы элементарно вырастают в стариков Козлодоевых…
С. ЛАВРЕНТЬЕВ. А как же любовь?
А. ЕРОХИН. А там нет любви. Что, девочка любит Крымова? Или этого мальчика? Что, он полюбил ее? Да ни боже мой! Что бы мы там ни говорили, в основе произведения искусства должно лежать чувство. Чувство по отношению к стране, времени, человеку. А здесь оно какое-то абстрактное.
А. КИСЕЛЕВ. Мне хотелось бы похвалить «Ассу» за то, за что другие ругали. Утверждают, что фильм не фиксирован во времени. Я считаю, время в фильме есть, и оно совершенно конкретно — безвременье. Люди изломаны безвременьем, они же все там карлики! И все несчастны — и Крымов, и лилипуты, и рокер Бананан, и девочка, которую трудно принять за медсестру из Орла… В той несчастной жизни им не было места — они и кончили печально. Время распалось, распалась связь времен. И Соловьев передает это самим ощущением человека, атмосферой. В 70-е— начале 80-х среди молодежи была дивная умиротворенность. А попробуй-ка сейчас на улице подойди к молодому парню и скажи: «Сними серьгу». Отпор получишь незамедлительно.
С. ЛАВРЕНТЬЕВ. …милиционер и получил отпор…
А. КИСЕЛЕВ. Какой отпор — просто нежелание вмешиваться. Люди тогда ни на что не надеялись и мало чему верили. Не было и сегодняшней агрессивности. Цой, который появляется в конце, подводит черту.
Упрекали фильм в том, что он страдает какой-то излишней изысканностью. Да, конечно, он условен, эстетизирован. Но это его ни в коей мере не ухудшает. Наоборот. Мне не нравится наша привычка требовать, чтобы все было социальным и обязательно грохочущим. Если уж человек высказывается с экрана— чтобы оттуда громы и молнии низвергались. Чтобы все в ужасе уходили из зала. Поседевшие…
Ж. ГОЛОВНЕНКО. Да какие поседевшие? Все наоборот: возникает ощущение, что никого вообще вся эта история не трогает. Тебе кого-нибудь жалко?
А. КИСЕЛЕВ. Бананана. Его-то за что?
Ж. ГОЛОВНЕНКО. Ну, жалко не жалко, ладно. У тебя что-нибудь вызывает пусть не сострадание, а возмущение или какие-то другие сильные чувства?
А. КИСЕЛЕВ. Нет, нет, нет… Чего, собственно, добивался Соловьев? Он просто показывал. Зимняя Ялта — это же прелестно: падает снег, и Друбич под зонтиком. Вставки про 1801 год, по-моему, несут очень малую долю исторических параллелей. Это то, что принято называть на молодежном жаргоне «феничками». Это «фенички», это «просто так» — ему попалась книжечка Эйдельмана, он ее взял и немножечко экранизировал. Эстетика того времени строилась именно так: просто взял, просто процитировал — смысла ни у чего не было. Вот тут говорили, что нет любви между Аликой и Банананом. Конечно, нет — в этот прекрасный застойный период не было ни любви, ни дружбы — одно мировоззрение.
А. ЕРОХИН. А я в самые застойные годы любил неоднократно…
П. ЧЕРНЯЕВ. На мой взгляд, это картина не о конкретном времени начала 80-х годов, а о всяком времени, когда лезут в душу, когда не уважают в человеке человека. Для меня главная тема в фильме — тема фатального одиночества людей, которые чем-то не похожи на других, будь то лилипуты или преступники, или рокеры. Хотя, конечно, Соловьев хотел рассказать обо всех нас. Все одиноки и неприкаянны.
Картина во многом уязвима, в том, например, что Соловьев приближает рокеров к преступному миру — похоже, в нашем кино складывается эта «славная» практика,— вспомним «Взломщика» Огородникова. Уязвимо и то, что Соловьев иногда как бы сам себя «поправляет». Крымов, например, обаятелен, он супермен, а суперменов мало на нашем экране, у него могут возникнуть поклонники, может быть, подражатели, поэтому режиссер подчеркивает его «отрицательность» окружением — один лысый, второй с чирьями, третий — шкафоподобный. А наш мальчик Бананан, который сам по себе малосимпатичен, да и музыка у него резкая, вызывающая, так он, напротив, не так уж плох — берет в руки балалаечку и гладит бабушку по голове: и добрый внук, и уважает национальную культуру.
Продолжает ли «Асса» соловьевскую тему? Разве что тему одиночества. В остальном же режиссер идет совершенно новыми путями, ищет, и сам, может быть, не знает, куда идет. Такой отчаянный поиск: собрал все, что можно, впряг «коня и трепетную лань» и… рванул во все стороны. В первую очередь в сторону зрелищности. Но зрители, о которых Соловьев так печется, боюсь, будут разочарованы: и по части мелодрамы, и по части остросюжетности, и по части рок-музыки…
А. ДЕМЕНТЬЕВ. Кстати, о рок-музыке. Песни, которые звучат в фильме, написаны в основном в самом начале 80-х годов, но претерпели здесь очень характерную , метаморфозу: они подделаны под современную профессиональную эстраду. А в этом качестве они, на мой взгляд, не могут существовать. Какой-нибудь «Мочалкин блюз» должен звучать на разбитых гитарах с плохими звуковоспроизводящими устройствами, потому что он родился в сфере «андерграунда». Если он исполняется на великолепной аппаратуре, он теряет самую свою сущность. Мне кажется, Соловьев не столько хочет разобраться в таком феномене, как «наша молодежь», сколько заботится о том, чтобы он сам, как художник, выглядел современным, тонко чувствующим, разбирающимся в модных тенденциях.
И. ГАВРИКОВ. Меня вот что удивило и расстроило: слабая игра Сергея Бугаева, а ведь Соловьев всегда славился тем, что умел находить хороших исполнителей на главные роли. Вспомним Таню Ковшову в «Наследнице по прямой» или Славу Илющенко в «Чужой Белой». Здесь этого нет, поэтому нет и ощущения поколения. Вот мы и думаем: что это за молодежь? По Бугаеву не очень-то поймешь… И все же я уверен, что фильм будет иметь успех именно у молодежной аудитории, а старшие примут его в штыки.
С. ЛАВРЕНТЬЕВ. А уголовная история?
И. Г АВРИКОВ. В ней заключен конфликт поколений, разрешенный в пользу молодежи, которая разделалась со стариками. Старшее поколение насолило молодому, и молодое сейчас ему за это мстит. Кроваво мстит.
С. ЛАВРЕНТЬЕВ. Но это же не только конфликт поколений, но и общественный конфликт, конфликт социальный, тебе не кажется? Протест против той общественной ситуации, которая помогает процветать человеку бесчестному и на смену которой должна прийти другая общественная ситуация, которая поможет процветать человеку честному.
И. Г АВРИКОВ. Этого нельзя не признать, но для меня это на втором плане. И призывы Цоя, и «Мочалкин блюз», и «Козлодоев» Бориса Гребенщикова — все песни рокеров направлены против старшего поколения.
Я не согласен с тем, что фильм заэстетизирован. Одно дело, положим, заэстетизирована картина «Сто дней после детства». Или «Наследница по прямой». А эта?
А. КИСЕЛЕВ. Что ни кадр, то картинка.
С. ЛАВРЕНТЬЕВ. Но эстетизация — это не только внешние атрибуты, это ведь и внутренний смысл. Заэстетизировать застой — это же гениальная мысль. Никому в голову такое не приходило!
И. ГАВРИКОВ. В интервью Соловьев говорил, что делает фильм о современной рок-культуре. А мы вот как-то все об общественном застое… Давайте вернемся к названию фильма. «Асса» на языке художников значит — неразбериха. Соловьев, похоже, затеял с нами игру — ведь он сам заявляет, что это неразбериха, а мы ее сейчас пытаемся разгадать?
А. ЕРОХИН. Ну, раз уж начали… Если мы строим версию, как создавался фильм, то вот еще один момент. Вспомните последние годы, месяцы, когда каждый день чуть-чуть приоткрывалось запретное: вот можно Брежнева в таком контексте показать, «Козлодоева» спеть на экране, изобразить, как милиция провоцирует, — действие по принципу «чего дозволите». Может быть, для Соловьева это был какой-то сбивающий, отвлекающий, что ли, момент?
Ж. ГОЛОВНЕНКО. Когда я смотрела фильм, меня не покидало ощущение, что все там рассчитано на ассоциации, а самостоятельной ценности в структуре произведения не имеет. Потому и «Асса». Нужно «ассациировать» с чем-то. Домысливать в связи с какими-то другими фильмами, книгами. Но авторская концепция не прочитывается — и вся эта мозаика, весь этот коллаж рассыпаются на глазах.
А. ШЕМЯКИН. К тому же это еще и энциклопедия кино. Самая, пожалуй, занятная реминисценция — лилипуты: они ведут к бергмановскому «Молчанию», бюнюэлевской «Виридиане», к «Жестяному барабану» Шлендорфа. Эти точечные указания позволяют каждому из нас надстраивать над картиной то смысловое поле, которое он себе представляет. Сейчас, когда наше общество так озабочено проблемой «кто виноват?», «Асса» может предложить разные ответы на этот вопрос. Хотите — вините подпольных миллионеров (не случайно в послужном списке Крымова упоминается «Океан» — одна из самых скандальных уголовных историй), хотите — кивайте на «грань веков». Различные смыслы можно извлечь из соловьевского фильма, и ореол «детской левизны» ему обеспечен.
С. ЛАВРЕНТЬЕВ. А что, много ли показывают фильмов о том, как у нас избивают людей в милиции? Будут смотреть — и еще как! Теперь об этом можно не только говорить или читать, но и смотреть, а это гораздо сильнее.
Е. ТИРДАТОВА. Я считаю, что Соловьев абсолютно точно уловил момент, когда этому фильму появиться, и я рассматриваю его как некий социальный феномен. Этот странный, пестрый фильм, своеобразный гигантский видеоклип, в нашем кино пока уникален. «Асса» — броская, зрелищная картина с атрибутами «красивой жизни», с королем преступного мира, его дамой, его свитой, любовью, приключениями, убийствами — откровенно хочет нравиться публике. И это замечательно.
А. ШЕМЯКИН. Но это верхний слой картины. Соловьев пытается заняться «глубоким бурением» (выражение Шкловского об Олеше) и постичь суть времени — но не через эстетизацию, а через утилизацию его примет. Все утилизовано. Кроме ритма. Я не согласен с тем, что 70-е годы были временем, когда благодушествовали. Это было время, когда медленно умирало все живое — вокруг, в нас, и подспудные ритмы, которыми мы жили тогда, в итоге выплеснулись на поверхность в виде рока. Рок— следствие и примета времени, но никак не его концентрированное выражение. Ритмы здесь совершенно другие — ритмы соловьевские, ритмы рефлексии.
С этой точки зрения мне фильм представляется симптоматичным, даже принципиальным. Но не кажется ли вам, что здесь рефлексивный кинематограф Соловьева доходит до своего логического конца? И что необходим взрыв собственной эстетики ценой, может быть, больших художественных потерь, иначе, если режиссер будет продолжать делать свои комментарии к жизни, в них мало кто будет разбираться?
* * *
От редакции.
Пожалуй, на этом вопросе мы прервем нашу дискуссию, предоставляя читателям «Советского экрана» возможность ее продолжить. Не сомневаемся, что вокруг «Ассы», картины, допускающей множество подходов, толкований и заслуживающей, по нашему мнению, самого пристального анализа, еще будет множество споров.
Материал подготовила Е. ТИРДАТОВА
Фото Ю. Федорова
Просмотр
