Part Two (часть 2)

Снега нет совсем, но и зелени нет. И хотя солнце почти по-летнему оккупировало дни, небо еще холодно, а город кажется сиротским, неприбранным с грязными сырыми газонами и мусором в каналах – этих удивительных сточных канавах, оправленных в классический гранит.

Неуютно и в пригороде Шушары, в котором под афишу чин-чинарем мы концертируем за символические, зато легальные рубли вместе с экстравагантно-веселой группой АУКЦИОН. Эти ребята работают в «новой волне» остроумно и с жениховским напором, который и сублимирует в декадентский спектакль.

Танец с условными саблями, исполненный в Рок-клубе месяц назад, дает право ГОРОДУ, так мы теперь называемся, играть второе отделение. Мы играем вдруг настолько собранно, что нас теперь уже (правда, не без происков со стороны приятелей-начальников в современном узаконенном временем рок-жанре, отведших нам с Николаем место в величественной гробнице романтического начала, в какой-то пирамиде, в неприступности мертвого величия) приглашают, нам позволяют принять участие в очередном фестивале рок-музыки.

И, раскрутив колесо опять, я думаю: «Да, мы утерли нос женихам и показали настоящий «драйв». А мертвая легенда, как подкачанная шина, обрела упругость, и колесо завертелось. Но тогда у нас было по одной мысли, а вместе, как сжатые пальцы, мы становились кулаком. Теперь только у меня пятьдесят мыслей, и все о разном. И у Николая сто пятьдесят. Да сколько еще у наших виртуозов! И мы как открытая ладонь…»

Я шурую в топке котла длинной кривой кочергой и вспоминаю о том, как опять все сочинил, и отпечатал тексты в трех экземплярах, и в добродушном учреждении народного творчества заверили их печатью, поскольку в моих текстах не было крамолы. Смотря что принимать за крамолу. Ее не было и тогда в нынешнем понимании, как нет ее теперь в понимании прошлом. Главное! У меня не хватает молодости для диктаторства, и я не могу потребовать от виртуоза Сереги, чтобы он сжал свою виртуозность, а не размочаливал по всем тактам так, будто выговаривается на гитаре последний раз в жизни. Я не могу объяснить Кириллу, что все верят в его вкусный и быстрый пианизм, и не стоит ему состязаться с Серегой, выплескивая вместе с водой из ванны младенца моей певческой мысли. А Николаю я уж и подавно не говорю, а надо бы сказать:

– Коля, хорош! Ты, я знаю, отличный и тонкий аранжировщик, а я стихийный недоносок. Но всякое сценическое действие имеет смысл, только если оно обречено на успех. Нас же спасет только энергия, а во мне ее хватит, пожалуй, на разок-другой…

У меня нет права ломать им кайф, и я не говорю ничего.

А город тем временем почти повеселел зеленью и похорошел. Май!

Я нарочно сочиняю бредовую композицию а-ля «Я памятник воздвиг», в которой пространно утверждаю, что вот все теперешнее – чушь собачья, а я, да Николай, мы еще дадим всем про это самое. Композиция называется «Мужчина – это рок».

Намереваясь подтвердить делом объявленные претензии на мужчинство и желая как-то подпитать серьезное гуманитарное дело, я отправляюсь за неделю до фестиваля в дачный поселок Дивинское с топором и пилой. Володя Мартынов, старинный приятель времен бандитских налетов на «Муху» и химфак, а теперь округлившийся и лысеющий макетист, нечаянно получил заманчивое предложение. Заманчивое предложение– это сруб в двенадцать несчастных венцов, это стропила, это ломовая работа и быстрые деньги. «Что ж, мужчина – это рок», – соглашаюсь я на его предложение поучаствовать в плотницкой затее. А если рок – это я, то и плевать на злое майское комарье и мошку, от которой на ночь приходится заматываться в тряпье, но даже сквозь тряпье до утра поют под ухом кровососущие гады; а если рок – это я, то и плевать, что бревна мокры и тяжелы – офигеть можно, и может развязаться пупок, но видать, его хорошенько когда-то завязали, и мы эти офигенные бревна раскатываем, рубим пазы и замки целую неделю, поскольку рок там или нет, но у Мартынова семья, и сыну нужен мопед, а у меня серьезное гуманитарное дело, и если бы раньше знать, насколько оно серьезно, то, может, и хватило бы ума подыскать себе дело посчастливей и повеселей. А повеселей – сочинять песенки и дрыгать ножками на сцене, хотя это веселье и обошлось много кому боком, и, махая топором перед фестивалем, я прихожу к временному выводу: «Ведь нет, брат, такого дела в нашей пролетающей жизни, которое не потребовало бы хоть малости пота и мозолей до крови…»

Тут поспевает и настоящая кровь. Мы заканчиваем нижний венец и на скобах пытаемся приподнять семиметровое сырое офигенное бревно и посадить на замки. Всесильный рывок – и, имитируя физику для средней школы, Володя отлетает в сторону, падает на топор, разрубает запястье, бежит к палатке, я бегу за ним, ищу бинт, пугаясь, глядя, как сочится кровь из зажатой раны… Рана не так страшна, как показалось со страху, но все равно надо ехать в город и накладывать швы. Все одно, я собираюсь ехать в город, чтобы после топорино-комариной недели правомочно заявить с фестивальной сцены все, что думаю о мужчинах…

Да, есть товарищи-начальники, не желающие видеть в нас с Николаем ничего, кроме мумий. В том десятилетии они подходили на цыпочках, и мы их знаем, как солдат томление, и теперь им не в кайф, если мумии оживут и, не дай бог, выскажутся с фараонской бесцеремонностью.

– Почетное право открывать фестиваль мы предоставляем ГОРОДУ, – объявляют на собрании артистов перед боем.

«Ага, – думаю я, – открывающий всегда в пролете. На нас станут электродерьмо отстраивать. Открывающие всегда проваливались на их фестивалях».

– МОДЕЛЬ и АЛИСА в первый день после ГОРОДА, а во второй день с утра… так-так… и вечером АКВАРИУМ… а потом…

– А жюри? – спрашивают артисты.

– Такие-то и такие-то, – отвечают начальники рок-н-ролла.

– Это же враги первостатейные! – не нравится артистам.

– Еще мы проведем в жюри таких людей, которые станут отстаивать наши принципы и наши идеи.

«Конечно, идеи! – злюсь я. – Всегда находятся идеи и те, кто желает их отстаивать. Ведь безболезненно и выгодно, не умея ничего, иметь идеи и намерение их защитить».

Я думаю и о том, как умеют они сплотиться вокруг любой малости, дающей возможность, не умея ничего, иметь все.

А теперь говорят о билетах, и это тасовка номер один. Рок-начальники решают:

– Билеты получают группы по анкетам и те, кто заплатил взносы. А участники получают по два комплекта.

Начинается ругань. Делят билеты. И это не смешно.

– Участникам давали по пять! – кричат артисты.

– А теперь по два, – отвечают начальники. – В Клубе стало больше народу.

Ругань продолжается. И все делят билеты. Это не смешно, потому что артист готовится к любительскому фестивалю год, тратит жизнь и деньги и не получает за работу ничего. За его работу получает ДК, продавая тысячи билетов; много кто получает, но меньше всего артист. Будет неправдой сказать, что артист не получает ничего. Фестиваль – это пять концертов, а если тебе как участнику дают пять комплектов, то в сумме выходит двадцать пять билетов, которые перекупщики оторвут с руками, ногами и головой до червонца за билет, то есть, сокращая билетные льготы для выступающих, сокращают их возможную зарплату.

Я всегда говорил, что хуже всего быть рок-артистом, а лучше всего защищать идею и не уметь ничего.

ДК продает тысячи билетов, но не через кассу. По заявкам на предприятия. Наверное, и по липовым заявкам. У маклеров комплект фестивальный стоит до сотни, и комплекты берут, еще как берут, ведь на фестиваль приезжают из разных городов провинциальные троглодиты, и им не жаль на троглодитство своих провинциальных денежек.

Ругань ни к чему не приводит. Выдают по два комплекта. Я бы артистам объяснил, как получить по пять в одну секунду. Я же знаю, как тасуются на билетах в принципе, и в принципе чую крутежку за версту, но мне просто лень организовывать восстание. Наверное, приятелям-начальникам потому и радостней думать, что мы с Николаем мертвые, великие мумии.

Я подхожу после собрания и говорю:

– Первыми – это же подставка. Я и так вылезаю раз в пятилетку, а вы меня подставляете.

– Нет. Ты не прав. Во-первых, ГОРОДУ логичней открывать фестиваль, ты сам понимаешь. Во-вторых, ЛДМ выкатывает «Динаккорд» и вы успеете покатать программу.

– «Динаккорд»? – спрашиваю я. – Будет «Динаккорд»? И дадут покатать программу?

* * *

В последний день весны почти жарко. К двум часам лечу в ДК катать программу на «Динаккорде». До-мажорная губная гармошка «Хоннер» со мной, театральная драная футболка со мной, театральные тапочки со мной. Ага, я же звезда рок-н-ролла, и от меня до Земли несколько световых лет!..

Сценический образ подсказывает бытие – я мужик с топором в руке, от меня должно нести махоркой и сивухой. Решили ГОРОДОМ сгоряча: в конце отделения под гвоздящий «риф» Сереги колуном порублю на дрова дюжину чурок. Но не нашлось колуна и желающих приволочь чурки. Зато Николай обещал подыскать на стройке, которую охраняет сутки через трое, пару новеньких, но незаметно расколотых кирпичей. Мужчина-это рок! Буду поддельно ломать кирпичи на сцене. Хватит с троглодитов и липовых кирпичей…

Я прилетаю в ДК гонять на «Динаккорде» программу, но «Динаккорда» еще нет, зато есть Николай. Он стоит злой с приятелем возле запертых служебных дверей. Приятель желает пройти на открытие фестиваля и заготовил целую сетку классических русских взяток.

– Не открывают, – говорит Николай не здороваясь. – Совсем охренели.

Я стучусь в стеклянную дверь. Появляется тетка в жакете.

– Мы работаем сегодня!

– Списков еще нет! И чтоб паспорта были! – кричит тетка через дверь и уходит.

«Мы этому вшивому домику культурки план делаем, а они – паспорта!» – думаю, но не говорю ничего Николаю, а спрашиваю:

– Жак где?

– А-а! Изобретатель пипетки. Он внутри, говорят, на сцене ковыряется.

– Короче, – говорю. – Они еще за нами побегают. Пойдем-ка на солнышко, загар половим.

– Пойдем к реке, – говорит Николай. – У Пети тут… Лучше у реки.

«Понятно, – думаю. – Конечно, Петя. Как нас эти Пети любят и как не прочь теперь с ними поякшаться Николай».

– Пойдем, – соглашаюсь. – Хоть к реке, хоть куда. ДК чист, благообразен, светел, а за ним мазутный обрыв к Неве. По нему мы спускаемся к самой воде и устраиваемся возле ржавой бочки. Петя шуршит свертком.

– Вчера человека встретил. Хороший человек. С Чегета.

– Друзья, – соглашаюсь и смотрю на Николая. Он не нравится мне. – Ты не забыл, нам играть сегодня. Сыграешь?

– Нормально, все нормально, старик.

– А это? – я киваю на Петю и его сверток.

– Только лучше будет, – отвечает Николай, а я пожимаю плечами.

Тепло так, и вода рядом – сидеть бы и сидеть. И никакой, главное, истерии после плотницких забав. Кайф!

– А кирпичи! – спохватываюсь я.

– Вспомнил, – усмехается Николай и расстегивает сумку. – Держи. – Он достает гладкий яркий кирпич с симметричными дырочками, словно это сырой оковалок.

– Совсем не видно, что сломанный.

– Целый день искал!

Николай мне не нравится. Но я не диктатор, и его право – нравиться или не нравиться мне.

Над обрывом появляется Жак.

– Ну вы чего тут, топиться собрались? – кричит Изобретатель Пипетки, и я радуюсь его оптимизму.

– «Динаккорд» е? – спрашивает Николай.

– Нет, – кричит Жак с обрыва. – Везут.

– Пойдем? – предлагаю Николаю. – Настроиться надо. Да и с барабанами разберешься.

– Пускай они меня позовут, – говорит Николай, а Петя согласно кивает.

– Ладно, сиди. Позовут, когда надо будет. – Я поднимаюсь, но и Николай поднимается.

– Дождешься их, – говорит. – Ладно, покачумали.

Мы поднимаемся к Жаку. Тот посматривает на Николая и посмеивается. Возле ДК уже шеренга милиции и толпа троглодитов. Нас пропускают в стеклянную дверь служебного входа, и мы находим свою артистическую комнату.

– Виртуозы явятся, нет?

– Все нормально. Они за «примочками» полетели.

Слоняюсь по полупустому ДК, сижу в буфете над стаканом сока, мотаюсь по фойе, где разглядываю разноцветную выставку с фотографиями модных рок-артистов. Сплошной АКВАРИУМ. Такая мода на дворе.

Наташа-фотограф смеется за спиной:

– Я ваших фотографий не делала. Скажи Николаю спасибо. Слайды мои посеял…

«Плевать мне на твои фотки», – но тут же неожиданный холодок обиды растекается под сердцем. У Наташи-фотографа целый архив негативов. Она снимает уже лет… не знаю сколько, но много. Даже штамп свой – «Наташа: поп-фото». Желающие могут приобрести фотку любимых рок-артистов по рублю за фотку. А Николай, значит, ей насолил, и она, выходит, не станет нас продавать по рублю. Да и кому мы нужны! Если бы были нужны, намолотила бы кубометр фоток и не помнила бы обид. Я всегда говорил, что рок-артистом быть хуже всего.

Но хуже всего то, что желанный «Динаккорд» привозят только за час до начала. Сто человек, наверное, бегает с причиндалами рок-труда, но они-то могут спрессовать время и извлечь через час хороший звук, а я вот, мне, можно сказать, арии петь, «Бориса Годунова» и «Фигаро» одновременно, если по качеству – и нет, то по отдаче трижды – да; а вот как мне в оставшихся шестидесяти минутах собрать себя, Николая и наших виртуозов в кулак, привыкнуть к залу и звуку в зале, походить по сцене и пробно подрыгать ножками и по десятку тактов из каждой арии врубить перед пустым залом?..

Жак чокнулся от сотни бегающих человек, а ведь ему лично следует разобраться с пультом, которого он до того и в глаза не видел. Кто только не достает Жака! Со сцены орут виртуозы, просят звука в мониторы, а он смотрит в точку и ноль реакции.

– Жак, – отвожу его и впихиваю в кресло где-то в девятом ряду. – Жак, слушай меня внимательно.

– Все будет нормально, – отвечает Жак.

– Да, все уже нормально, но послушай, Жак. Ты слышишь? – Жак не слышит. – В конце мой номер с гитарой. «Мужчина – это рок». Да, Жак?

– Все будет нормально.

– Нормально. Ты обещал притащить двенадцатиструнку. Притащил?

Жак не слышит. Я хлопаю его по плечу и предлагаю выпить.

– Выпить хочешь?

До него доходит. Он мотает головой и отвечает со смешком:

– Нет, я не пью. Знаешь, я екнусь сейчас. Ничего в пульте не понимаю.

– А Рыжий? Витю Рыжего посадил? Он-то понимает?

– И он не понимает. Все будет нормально, – произносит Жак и встает из кресла.

– Гитару ищи! – в спину ему безнадежно.

– Гитара. Конечно…

За кулисами тасовка из кучи парней, но больше из девок, которых привели без билетов по липовым спискам артисты за разделенные симпатии. Вот девки и колбасятся тут. В зал уже впускают троглодитов и трендит звонок. Из тасовки возникает Жак с самопальным «Стратакастером» типа «Джипсон».

– Я ж обещал. – говорит Жак, и я примеряю гитару, как примеряют чужой пиджак, когда нечего надеть на вечеринку и некогда выбирать.

– Ты говорил, – соглашаюсь я.

Жак молодец, хотя я должен играть «Мужчину» на акустике.

В нашей комнате Николай и Петя, а виртуозы, кажется, еще возятся с «примочками». Николай выглядит прилично и говорит:

– Не сходи ты с ума. В нашем возрасте это неприлично.

– Тогда скажи Пете, чтобы доставал из свертка.

– Петя, достань.

Мы так сидим недолго плюс «пепси-кола» из домкультурного буфета и уже балагурим, а Николай говорит:

– Главное, чтоб Кира не завелся.

– Хватит и Сереги. Ты прав.

Объявляют в динамике на стене, что пора выползать, и мы выползаем в театральных тапочках, футболочках, джинсишках и пиджачках, чуть покачиваясь от переживаний, выползаем в тасовку коридора, и я кричу:

– Кира где?

– Я здесь, – возникает Кирилл. – Мой выход.

– Твоя увертюра, Кира. Дай им.

Там сцена желтеет от огня и шум троглодитов. Туда-сюда, объявляют в микрофон, фестиваль, значит, жюри, вот, козырь на козыре, то да се, пару шуточек, свет сжимается, и в полусвет выходит Кирилл увертюрить на клавишах. В полусвете сцены Кира гоняет по клавишам рояля, электроклавишам органа и синтезатора табунок тридцать вторых и шестьдесят четвертых. Заряжает в программу булькающий бас, отбегает на дюжину саженей, а я говорю мужикам:

– Готовность!

Кирилл разбегается и в прыжке бьет по клавишам кулаком, вызывая взрыв звуков в «Динаккорде», а мы выпрыгиваем под взрыв клавишей и взрыв троглодитов. Кайф!

Серега начинает гвоздить «рифом», на восьмом такте набегает на «малые» палочками Николай, а в девятом я запеваю «хит» из прошлого десятилетия:

Двери свои открой…

Тогда это волновало кайфовальщиков…

…Смотри, наши души, наши души летят…

Теперь у Сереги супер-«риф» и супер-«Динаккорд» у всех нас.

… На древней дороге, где свет, пыль и мир…

Древняя дорога продолжается, на ней мыв арьергарде времени, и я зря не настоял, чтобы не вылезать с «Древней дороги». Coda! И троглодиты прохладно постукивают ладонями.

… На столе стакан, а в стакане чай…

Вперед подревней дороге в пыли, поднятой обогнавшими лимузинами, на скрипучей арбе, на медленной арбе в пыли одиночества и отставания…

Посидим молча, посидим! Посидим молча!

Coda! И троглодиты, вняв призыву, сидят молча.

Ни ноты молчания. Гвоздят Серега и Кира «рифом», одолженным у КУИН. Пора уже дрыгать ножками и выколачивать молчание из троглодитов, если не выходит чистым, понимаешь ли, искусством. И дрыгаю, благо бывший профессионал в смысле ног. Ну и черт с ним! На сцене за успех брата задушишь. Coda! Чуток шума есть и пару одобрительного свиста пополам с неодобрительным.

– Вперед, Серега!

Мы убегаем со сцены, Серега один в одиноком белом луче наступает на троглодитов своим виртуозством, и ему минусово свистят враги кивков в «хард», но у Сереги не кивок в «хард», они ничего не понимают в виртуозности, им бы только неформально объединиться вокруг все равно чего, и Серега «перепиливает» их минусовые свистки, оживляя одобрение, после которого к Сереге присоединяются Николай, Жак и Кира, а мне три минуты отдыха и мыслей: почему не катится и где «драйв»? Почему в пригороде Шушары катилось, а теперь «драйва» нет? Тут не объяснишь – нет и нет. И нет времени разобраться, остановить арбу и на обочине пикникнуть и лялякнуть под глоток родниковой воды и сигарету. Три минуты, как три копейки, уже в прошлом, а я на сцене опять, чувствую почти, как недавнее прошлое мое стоит за кулисами…

* * *

Драматическая, программная моя ария. В ней хотел чистым плачущим кристаллом обо всем разом. Без маски, без стеба, без шизовки, без всего того, что обрекает на успех, без теперешнего декаданса, без подкрашенных губ и глазок, кокетничающих с патологией, без всего того, что оккупировало сцену моего любимого жанра, от которого я чесанул много лет назад…

Припев наступает из соль-мажора в си-минор, в фа-диез-минор, в си-минор, как «у попа была собака», по кругу, кайф!

– Слышишь ли хруст в сплетенье ветвей? – Я слышу хруст в голосовых связках, их нет смысла жалеть раз в пятилетку. – В этой ли чаще пропасть нам! – Через двадцать минут голос от форсажа сядет, станет першить в горле, но через двадцать минут будет все равно.

– Сплетенье жизни и сплетенье смертей! В этом городе, как в чаще лесной! – Соль-мажор, ми-минор… по кругу, кайф!.. – В этом городе шаг за шагом! Нота за нотой проживу себя-а! Кто мне поможет и кто подскажет, как жить в этом городе, в этой чаще лесной! – Кажется, связки лопнут, словно мачты в бурю, но паруса уже закатаны к реям, и падает голос с хрипящих высот в риторику полушепота: – Кто там идет за тобой? – За ним синкопа, как хромая собака, и опять: – Кто там идет за мной? – В полунапряжении, готовясь к броску в третьей части, когда голос с Серегиным «рифом «в одну дуду станут заполнять четверти си-минора и ми-минора, спотыкаясь на фа-диезе, а я поперек такта программно завою: – Спаси меня («риф» и подпевка унисоном), спаси! – пропускаю четверть, догоняю фоновым речитативом: – Так надо, да! («риф» и подпевка унисоном), В этом городе кто поможет мне! – спотыкаюсь на фа-диезе и обрываюсь полукатарсисом в наступившей code…

Остальное помню только в общих чертах. Я дрыгал ножками и изображал тупое фуэте. Болело плечо, натруженное топором, и спина, офигевшая от бревен. Я дрыгал ножками, крутил фуэте, поглядывая, как Николай колотит, и переврал несколько раз слова, смазав две codы.

Странно, но теперь между залом и рок-артистами отношения довольно враждебные. С неформальными объединенцами надо заигрывать, и с ними заигрывают те, кто работает в рок-н-ролле профессионально. Слава богу, мы не работаем профессионально, и, слава богу, в фестивальном зале фифти-фифти неформальных объединенцев и знакомых зрителей, последние и оживают назло неформальным объединенцам, и стучат ладонями уже в нашу пользу…

Нарочно всех ругаю и прославляю себя, побрякивая на «Стратакастере» типа «Джипсон». Мужики отвалили со сцены на пока, и теперь мой сольный номер. Нестандартно долго всех поименно ругаю и хвалю себя, и только под завязку выбегают мужики, и в последнем припеве, когда я хрипло декларирую уже и себе надоевшее «Мужчина – это рок!» – обозначают мужики контрапунктом «Барыню», а я сбрасываю с плеч «Стратакастер» типа «Джипсон» и лечу на авансцену, где меня поджидают кирпичи. Гвоздь, одним словом, программы. Троглодиты уже не рычат на нас, и я, чтобы закрепить в их яичных мозгах родившуюся доброжелательность, поднимаю первый кирпич…

Время снова остановилось. Словно в гонке преследования, балансирует перед броском на месте. Есть еще время одуматься, но нет смысла…

Кирпич новенький такой – фиг подумаешь, что сломан. Шмяк! С размаху о колено, поддельно разбиваю разбитый, и неуправляемая половина летит в зал, в первый ряд, задевая заслуженную певицу эстрадного жанра, оказавшуюся там по большому блату, а вторая половина попадает в усилитель «Динаккорда» и гасит в нем лампу. Ломаю второй кирпич, рву на себе футболку – ух! мужчина – это рок! – и убегаю за сцену. Можно было просто натащить кирпичей груду, а не репетировать музыку полгода неизвестно зачем.

– Крутой кайфовый попс! – такого более знакомые троглодиты не говорят, только многозначительно хмыкают за спиной, а в газете «Смена» через неделю читаю:

«Открывала фестиваль группа ГОРОД. В ее составе мы увидели Владимира Рекшана – живую «реликвию» ленинградской рок-музыки. Жаль, постоянные гитарные «запилы» и невыразительный вокал не позволили Владимиру Рекшану донести до зрителей свои интересные тексты».

Осенью в Рок-клубе ходили по рукам бумажки, сочиненные тамошними мыслителями, и в них Саша Старцев, главный мыслитель, похвалил этак ненавязчиво:

«Группа ГОРОД была с ностальгической теплотой встречена теми, «кому за тридцать», и с глубоким недоумением – молодежью. Дело в том, что руководители ГОРОДА – Владимир Рекшан и Николай Корзинин – в прошлом являлись организаторами первой в Ленинграде русскоязычной группы САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. Это было еще в начале семидесятых, легенды об этих сказочных временах передаются из уст в уста и по сей день… Рекшан неоднократно предпринимал попытки «камбэка», и в этот раз все, казалось, должно быть удачно: Корзинин на барабанах, «Жак» Волощук (экс-ПИКНИК) – бас, блестящий гитарист Сергей Болотников, да и сам Рекшан в неплохой форме.

Но что-то не сложилось. Хотя рекшановские тексты – одни из самых интересных, они совершенно русские, а нежелание ГОРОДА становиться в позу «героя» мне глубоко симпатично. Но для Рекшана это хобби. А хобби есть хобби. Результат – неплохая отдача на сцене… Так что, увы, все шоу ГОРОДА смахивало на пышную свадьбу, где возраст невесты исчисляется седьмым десятком. «Горько!» И обидно».


Обсуждение