Глава 5 (часть 2)

У Андрея Макаревича были все причины быть счастливым — как у человека, который двенадцать лет рыл тоннель и наконец выбрался из него на свет. Однако он не выглядел ослепленным, и наш единственный обстоятельный разговор в Тбилиси — прямо накануне отлета — имел горьковатый привкус. «Ну вот, теперь ты считаешь нас буржуями и продажными элементами,— Макаревич имел в виду пресс-конференцию после фестиваля, где я заявил, что теперь у «Машины времени» есть все шансы стать признанными поп-звездами, заменив наскучивших и устаревших «Песняров», «Самоцветов» и т. п. — Думаешь, если нас одобрило жюри, взяла на работу филармония, мы уже не те и не заслуживаем внимания? Это очень ограниченная позиция. Музыканты и рокеры в том числе, должны работать профессионально, зарабатывать деньги своей музыкой… Ты же знаешь, я не иду ни на какие компромиссы, и мы играем и поем то, что нам на самом деле близко. Мы не стали хуже, не стали глупее — просто изменилось отношение и к жанру, и к нам». «Согласен, но вот бедный «Аквариум» чуть не выслали из города…» — «А тебе не кажется, что это именно то, чего они хотели? Устроить скандал, произвести по возможности более отталкивающее впечатление — как это делают в панк-роке… Кстати, и для этого надо обладать определенными навыками. Я не считаю, что «профессионализм» — это только техника игры. Профессионализм — это способность добиваться нужного результата… Боря хотел вызвать смуту, и ему это хорошо удалось. Молодец! А нам никогда не нужна была скандальная слава, я никогда не стремился кого-либо эпатировать. Хотя некоторые и могли воспринять нас как что-то угрожающее — в меру своей глупости. Все мои песни в конечном счете о доброте, чистоте… любви, если хочешь. И слава богу, что это наконец поняли и перестали болтать о «пессимизме» и «фиге в кармане».

Что я мог ответить? Да, все было в порядке, конечно. «Машина времени» проросла сквозь асфальт, и смешно было бы затаптывать их. Просто появились люди — тот же «Аквариум»,— которые нуждались в моей поддержке больше. Это небольшое выяснение отношений вскоре нашло свое отражение в сочинении Макаровича под названием «Барьер», где он пел:

Тебя манил любой запрет,
Ты шел, как бык, на красный свет.
Никто не мог тебя с пути свернуть.
Но если все открыть пути —
Куда идти и с кем идти?
И как бы ты тогда нашел свой путь?

О, да… В самом деле, если не все, то многие пути вдруг оказались открытыми. В центральной прессе появилось много комплиментарных статей об отечественном роке * (публикации изредка попадались и раньше, но в них наши рокеры представали, в основном, в амплуа отрицательных героев — малокультурных ребят, попавших под «дурное влияние»). По радио начали передавать считавшиеся ранее «непроходными» песни. В московском Ленкоме и некоторых других театрах с феноменальным успехом шли рок-мюзиклы (самый известный из них — «Юнона и Авось» Алексея Рыбникова). И самое главное — «Машина времени», «Автограф», «Аракс» «Диалог», «Магнетик Бэнд» начали триумфальные гастроли по стадионам и дворцам спорта больших городов. По улицам были расклеены настоящие афиши, где было крупно напечатано: «Рок-группа».

Мощный прорыв рок-музыки на профессиональную сцену во многом объяснялся коммерческими причинами: ВИА, несмотря на массированную теле- и радиопропаганду, изрядно надоели массовой аудитории и перестали приносить верный доход. Концертные организации терпели убытки и не выполняли планы. Молодая публика ждала рока и готова была его принять: десятилетие упоенного слушания иностранных пластинок и паломничества на «неофициальные» концерты создало все предпосылки. Фактически, несмотря на полное отсутствие поддержки со стороны государственных культурных органов, рок стал любимой музыкой миллионов, стал нормой — примерно в той же степени, что в любой европейской стране. Теперь эта «норма» принимала и «нормальные» формы. Слушатели ждали мощного звука, ритмического «завода» и понятных русских слов, не ограничивающихся банальной лирикой. И они это получили.

«Машина времени» была бесспорным «номером один». Их первые гастроли в Ленинграде по накалу ажиотажа вполне можно сравнить с массовым безумием времен «битломании». Тысячи подростков атаковали Дворец спорта «Юбилейный»; автобусы, в которых везли музыкантов, совершали хитрые обманные маневры, чтобы спасти Макаревича, Кутикова, Ефремова и Подгородецкого от восторженной толпы. В Минске поклонники, не доставшие билетов, прорвались на концерт, выломав двери. Аналогичное происходило практически во всех городах, куда приезжала группа. Конечно, многих это раздражало. После гастролей в Сибири «Комсомольская правда» опубликовала под заголовком «Рагу из Синей птицы» открытое письмо местных деятелей культуры с резкой критикой в адрес «Машины», привычными обвинениями в «несоответствии нашим идеалам» и призывами дезавуировать новых фальшивых «идолов». В ответ, однако, редакция получила двести пятьдесят тысяч (!!!) возмущенных писем, под многими из которых стояло по сто и более подписей. Газете ничего не оставалось, как предоставить трибуну «гласу народному», вставшему на защиту своих любимцев от консерваторов.

Тронулся лед и в сфере грамоиндустрии. Рок-дискография ** началась с пластинки эстонского «Апельсина» (кантри-рок, рока-билли и музыкальные пародии). Затем вышел и первый значительный альбом — «Русские песни» Александра Градского. Это удивительно яркие и смелые интерпретации восьми аутентичных народных песен, созданных на протяжении тысячи лет — от языческих ритуалов до революционного марша. К сладкому фолк-попу «Песняров» или «Ариэля» это не имеет никакого отношения — все номера предельно насыщенны, эмоциональны, с выдумкой аранжированы и в целом складываются в осмысленную историческую ретроспективу. Интересная, местами даже страшноватая музыка. Одна песня — «Плач» — абсолютно фантастична и не похожа ни на что. Градский сделал наложение порядка десяти вокальных партий, где пел за мужчин, женщин и безумных старух, причитающих на древнем похоронном обряде. У Градского великолепно поставлен голос (певец даже проходил прослушивание в Большом театре), но здесь он клянется, что после записи неделю по мог говорить. Если это не рок, то что-то еще покруче… Из множества альбомов А. Градского «Русские песни» остаются непревзойденными. Наверное, дело тут в уникальности фольклорного музыкального материала: собственные композиции Градского довольно скучны, и даже замечательное пение их не спасает.

Бестселлером сезона, однако, были не «Русские песни» и даже не очередной диск Аллы Пугачевой, а альбом под названием «Диско-альянс», записанный абсолютно неизвестной латвийской группой «Зодиак». В семи инструментальных электронных пьесах, очень сильно напоминающих продукцию модной тогда французской группы «Спейс», не было ничего примечательного, за исключением одного —качества записи. Продюсером альбома был сам директор рижского филиала «Мелодии» Александр Грива — и он не пожалел ни студийного времени, ни пленки, чтобы поработать с группой совсем молодых студентов консерватории (среди которых как-то оказалась его родная дочь…). Некогда сенсационный альбом сейчас почти забыт, но он сыграл свою роль в «культурной эволюции» установив некие нормы качества и внушив многим верную мысль, что мало уметь хорошо играть и интересно сочинять, надо еще и работать со звуком. «Мелодия», по не очень понятным причинам, никогда не разглашает тиражей своих пластинок, но по приблизительным оценкам «Диско-альянс» так же, как в свое время первый альбом «Песняров» и диски Давида Тухманова, разошелся в количестве порядка пяти миллионов экземпляров.

Олимпийские игры не сыграли в судьбе советского рока никакой роли. Культурная программа была насыщена стандартными «экспортными» экспонатами — фольклорными хорами и классическим балетом — и, разумеется, спортивными маршами. Я запомнил Олпмпиаду-80 только по обилию финских прохладительных напитков, смешным английским объявлениям станций метро и странно пустынным улицам и магазинам. Да, это был не фестиваль 57-го года… (как некоторые рассчитывали).

Но одно важное событие в конце июля произошло. В возрасте 42 лет умер Владимир Высоцкий, великий русский бард. На его похороны пришло несколько десятков тысяч человек; без преувеличения можно сказать, что это был национальный траур… Сила и магия Высоцкого будоражили всех — от школьников до ветеранов войны. Его пение было взрывной смесью из боли, юмора, сарказма и отчаянного правдоискательства. Притом, в отличие от традиционной для наших «поющих поэтов» абстрактной лиричности и массы художественных метафор, творчество Высоцкого наполнялось всеми реалиями ежедневной жизни и очень конкретными колоритными персонажами. Его не смущали темные и болезненные стороны действительности, и среди героев песен были пьяницы, воры, сумасшедшие. И он сам, сделавший в одной из песен душераздирающее признание — «И не церковь, ни кабак — ничего не свято» вряд ли мог считаться «благополучной» личностью.

Высоцкий был профессиональным актером, но его песни были настолько выстраданы и достоверны, что в сознании людей он отождествлялся и с их персонажами, и с самими слушателями и сам вырастал в подлинно фольклорного героя. Чиновники относились к нему с большой опаской, но не могли но считаться со всеобщей популярностью. К нему существовало то же двойственное, «сумеречное» отношение, что и к рок-группам до 80-го года: ни формального запрета, ни официальной поддержки. Только после смерти выпустили несколько пластинок и сборник стихов, но это была капля в море — ведь Высоцкий написал около тысячи песен!

У Владимира Высоцкого не было контактов с рок-миром — и в этом была вина рокеров, которые по наивности своей и беспечности просто не доросли до той степени осмысления мира и его боли, что питала творчество Высоцкого. И потом, мы слишком любили музыку, и большинство мало интересовалось «словами». Многие продолжали воспринимать пение по-русски как неприятную повинность и отбывали ее исправно, но без всякой заинтересованности. Да, английский стал старомоден и непрестижен, к тому же улучшившееся качество голосовой аппаратуры раскрывало все недостатки произношения. Но большинство русских текстов были настолько формальны, а часто и безграмотны, что Макаревич, при всей его пресной дидактичности, оставался единственным осмысленным поэтом.

С приходом «новой волны» положение начало меняться. Гребенщиков был первой ласточкой «не-невинной» текстовки. Он же летом 80-го привез мне кассету парня, которого отрекомендовал как Майка, своего приятеля. Нажав кнопку, я услышал следующее (в ритме быстрого рок-н-ролла, но под акустическую гитару):

Я сижу в сортире и читаю «Роллинг Стоун»,
Венечка на кухне разливает самогон,
Вера спит на чердаке, хотя орет магнитофон,
Ее давно пора будить, но это будет моветон.
Дождь идет второй день,
Надо встать, но встать лень.
Хочется курить, но не осталось папирос.
Я боюсь спать, наверное, я трус.
Денег нет, зато есть пригородный блюз…

Да, собственные сочинения Бориса, только что поражавшие своей уличной шершавостью, на таком фоне выглядели академическим «высоким штилем».

В нашем роке появилась струя «низменного» реализма, даже натурализма. «Пригородный блюз» стал одним из гимнов «новой волны» и одновременно жупелом, который активно поносили все поборники «чистоты» — включая, кстати, многих рокеров. На кассете были и другие песни не менее курьезного содержания, и мы договорились, что Боб привезет Майка в столицу при первой возможности.

А Москва, рок-Москва, тем временем совсем опустела. Из заметных групп только «Воскресенье» не попала в профессиональную систему и продолжала давать концерты в подмосковных клубах, запрашивая при этом с устроителей серьезные суммы — как за дефицит. Совершенно ничего занимательного ни в них, ни в еще более скучных группах «второй лиги» («Мозаика», «Редкая птица», «Волшебные сумерки» и др.) не было, и передовая публика с большей радостью ходила на выступления «Последнего шанса» — очень смешной скиффл-группы, игравшей (помимо акустических гитар и скрипки) на массе детских и самодельных инструментов и закатывавшей уморительные шоу с театрализацией, пантомимой, спортивными упражнениями и даже шутливым вымогательством денег у зрителей. Лидер «Шанса», Владимир Щукин, писал прелестные, иногда просто классические мелодии и пел трогательным голосом бродячего сказочника. Они использовали отличные стихи детских поэтов — забавные, парадоксальные, наивно звучащие, но отнюдь не глупые. Моей любимой была песня «Кисуня и крысуня»: педантичная крыса поучает кошку, как надо правильно и красиво вести себя на улице и в обществе; та выслушивает ее и без комментариев съедает.

По традиции, осенью надо было что-то устроить, но о фестивале речи не шло: знаменитости в этом больше не нуждались, а «шпаны» было слишком мало. Поэтому состоялся один большой концерт, где выступили «Последний шанс», «Аквариум», Андрей Макаревич (соло), Костя Никольский (лидер «Воскресенья» — тоже под гитару), Виргис Стакенас и Майк (настоящее имя — Михаил Науменко). «Аквариум» к этому времени уже вступил в фазу реггей, притом без единого электрического инструмента. Две трети ансамбля переключилось на перкаши, а Борис сидел на стуле с акустической гитарой. Было много хороших новых песен: «Чтобы стоять я должен держаться корней» (тбилисские впечатления), «Кто ты такой (чтобы мне говорить, кто я такой)?» (о «солидных» людях, берущихся судить о группе), «Контр данс» (грустное посвящение Макаревичу, ставшему солидным и теряющему «корни»), «Мой друг музыкант» (могла бы быть посвящена очень многим — песня о том, что милые рокеры больше пьют и разглагольствуют, чем занимаются делом) и «Сегодня ночью кто-то ждет нас» (немного параноидальная песня о богемной жизни «в бегах»: «Из города в город, из дома в дом по квартирам чужих друзей (наверное, когда я вернусь домой, это будет музей»). «Аквариум» приняли прекрасно. Однако звездой вечера стал Майк. Это было первое в его жизни выступление в большом зале. Он вышел носатый, в темных очках и гнусоватым голосом для начала объявил, что рекомендует всем ленинградский «Беломор» и ром «Гавана-клаб». Затем запел «Сладкую N»:

Я проснулся утром одетым, в кресле,
В своей каморке средь знакомых стен.
Я ждал тебя до утра —
Интересно, где ты провела эту ночь, моя сладкая N?
Кое-как я помылся и почистил зубы,
И, подумав, я решил, что бриться мне лень.
Я вышел и пошел, куда глядели глаза.
Благо было светло, благо был уже день.
И на мосту я встретил человека.
Он сказал мне, что знает меня.
У него был рубль, и у меня четыре.
В связи с этим мы купили три бутылки вина…
И он привел меня в престранные гости:
Там все сидели за накрытым столом,
Там пили портвейн и резались в кости
И называли друг друга дерьмом.
Там было все, как бывает в мансардах:
Из двух колонок доносился Бах!
И каждый думал о своем — кто о трех миллиардах,
А кто всего лишь о пяти рублях.
И кто-то, как всегда, гнал мне о тарелках,
И кто-то, как всегда, проповедовал дзэн.
А я сидел пень-пнем и тупо думал.
С кем и где ты провела эту ночь, моя сладкая N?

Это еще не вся песня, примерно половина. Но большой цитаты не жаль: тексты Майка имеют несомненную познавательную ценность, поскольку дают реальное представление об образе жизни и духе ленинградских «мансард». Можно было предвидеть, что Майк сильно удивит зал, но спонтанность и сила реакции превзошла все ожидания. Когда он пел свой коронный номер — медленный тяжелый блюз под названием «Ты дрянь»,— публика кричала «браво», улюлюкала и аплодировала буквально после каждой пропетой строчки (сохранилась запись). Это было невероятно — тем более, что в зале сидели не экспансивные грузины, а цивилизованная и снобистская столичная молодежь. Чем же Майк ее так взбудоражил? Возьмем любой куплет «Дряни» — все они примерно одинаковы и посвящены описанию аморального образа жизни героини песни и ее болезненных взаимоотношений с автором.

Ты спишь с моим басистом
И играешь в бридж с его женой.
Я все прощу ему, но скажи —
Что мне делать с тобой?
О, мне до этого давно нет дела.
Вперед, детка, бодро и смело!
Ты дрянь!

Ничего особенного, правда? Ни прекрасного, ни ужасного. Тем не менее на одних это производило впечатление откровения, а других смертельно шокировало. И все лишь по той простой причине, что у нас об этом петь не принято. Зарифмовав, даже не без изящества, полуночные разговоры, пьяные признания и выведя в качестве героев абсолютно неприукрашенную сегодняшнюю рок-богему, Майк открыл нашим ребятам совершенно новую эстетику, эстетику «уличного уровня» *** — поставили перед нами зеркало, направленное не вверх, не вбок, а прямо в глаза. Из «Оды ванной комнате»:

Ванная — это место,
Где можно раздеться.
Совсем догола.
Вместе с одеждой сбросить
Улыбку, страх и честь.
И зеркало —
Твой лучший друг —
Плюнет тебе в глаза.
Но вода примет тебя
Таким, как ты есть…

И символично, что эта эстетика оказалась ближе к Высоцкому, чем к Макаревичу…

Наконец, будучи человеком девственно несведущим в законах «официальной» культуры, Майк ненароком потревожил большое табу, «скелет в шкафу» нашей рок-музыки, да и всего искусства,— секс. Далеко не все вещи он называл своими именами, но даже такая степень «полуоткровеиности» у нас до сих пор встречалась только в сугубо нецензурных «блатных» песнях.

О чем петь нельзя? О чем петь нужно?.. Группы сторонников и противников Майка подрались на улице после концерта (еще вчера они не знали не только друг друга, но и самого провокатора спора). «Левые» режиссеры, драматурги и писатели ходили с обалдевшим видом и повторяли как заклинание: «Очень интересно, очень интересно», а иногда и «просто потрясающе». Больше всех обалдел сам Майк, дебют которого оказался сродни первому показу Элвиса по телевидению. Через пару дней оп написал об этом песню со словами «Слишком много комплиментов./ Похоже на лесть./ Эй, Борис, что мы делаем здесь?»

Макаревича я еще никогда не видел таким раздраженным. «Как тебе?»—«Омерзительно. Я считаю, что это хулиганство». Я ничего не мог ответить. Стало ясно — что-то уходит в прошлое навсегда.

* Я написал первую статью о «Машине времени» в 1976-м. Она не была напечатана. Весной 80-го вышло сразу две!

** Я имею в виду долгоиграющие пластинки. Отдельные синглы и гибкие пластинки выходили и раньше.

*** Майк тоже не изобрел все сам — будучи, как и Гребенщиков, грамотным рок-фаном, он много лет методично переводил тексты Боуи, Дилана, Болана, Рида, Заппы и т. д.


Обсуждение