В непонятно уже каком городе заканчивались приготовления к девятому за последние 48 часов концерту. Дед Василий непослушными руками привязывал под рясу к спине конструкцию из микрофонной стойки и велосипедного сидения. Боб, закрыв глаза, мерно покачивался в позе лотоса и раскуривал ударную дозу из трёх «Монте-Карло» без фильтра. Суротдинов ошалело глядел вокруг из-под ресниц, приклеенных к бровям, и орошал усы нашатырным спиртом. Вихрь с безоблачным лицом ученика вспомогательной школы затачивал гвозди в сидении своего стула. Зубарев, поддерживая одну руку другой, лачил все вокруг и свои волосы, чтобы они не встали дыбом, когда в паузах между соло начнет срабатывать электрошок. А Щураков пристроил себе под картуз плеер, орущий каждые три минуты: «Щураков! К доске!» — и теперь вздрагивал во сне, включив перемотку.
И только Тит спокойно ждал выхода на сцену, задумчиво глядя
V внутрь себя. «Вот, молодец-человек! А я?…» — подумал Гребенщиков сквозь дрожь усталости и тошноту’ никотинового отравления.
«Всем — на сцену!» Спотыкаясь, группа разбрелась по местам. Концерт начался.
Первым слажал Дед, перепутав флейту с бубном. Вторым — собственно Гребень, спев первый куплет трижды. Сур запутался
смычком в волосах Зубарева. А Щураков прищемил мехами свой же нос и завесил восьмуто на четыре такта.
Но Тит! Тит был безупречен. Уверенно и незыблемо стоял он на своём месте, упершись бледным лбом в микрофон — как капитан в последнем сражении! Упрёк чёрных глазниц, и нимб кудрявых волос!
Глядя на него, все участники группы быстро пришли в себя и героически отыграли концерт «на ура». За громом аплодисментов никто не услышал, как Саша Титов, продолжая спать с открытыми глазами, сладко причмокнул и пробормотал в микрофон: «Не, мам, мне — с капустой».