В начале июня, как раз в день защиты детей (детей цветов?!), случилось событие, оставшееся почти незамеченным — представление в ДК «Правда» новой программы экс-ВОСКРЕСЕНЬЯ, экс-СВ в лице лаконичного трио—Алексей Романов (стихи, гитара, вокал), Андрей Сапунов (вместо исчезнувшего Казанцева — бас), Юрий Китаев (ударные).
Перекормленная тусовка предпочла на халяву опохмеляться в МДМе на презентации акции «Агасфер», а отколовшаяся от нее часть, в лице автора этих строк, вкусив в фойе «Правды» пресных кришнаитских лепешек, отправилась за кулисы засвидетельствовать почтение неувядаемому Лехе. Проливные дожди, смывшие с афиш приписанный тушью адрес ДК, а заодно многочисленные титулы упомянутого трио, отсутствие любой другой рекламы — сделали практически невозможным попадание в зал случайных людей, и оказалось, что система тусовочной беспроволочной связи до сих пор функционирует великолепно. Так что поредевшие ряды завсегдатаев исторических сейшенов середины — конца 70-х вновь тесно сомкнулись, лишний раз подтверждая истину, что рок— лучшее средство от смерти, но, увы, не от седин и лысин.
То, что я услышал, когда растроганные ветераны, наконец, пере- облобызали друг друга, и в зале погас свет, заставило, думаю, удивиться многих.
Подобно герою «Игры в бисер», Леше Романову все время удается выходить за пределы того пространства, в котором он находился в предыдущий момент, так он всегда оказывается как бы вне ловушек-оценок, данных его предыдущим произведениями умудряется опережать наши ожидания как раз на расстояние длины булавочной головки, которая так и не пронзает упорхнувшую бабочку. И в то же время, если попытаться спроецировать все пройденные Романовым пространства на некую условную плоскость, то, на мой взгляд, мы получим что-то вроде расширяющихся концентрических окружностей, проведенных из одного центра. И, вероятно, этим я объясняю для себя впечатление цельности и от его
композиций и от самого образа Алексея Романова.
Концерт по вертикали — так называлась новая программа. Вертикаль — чисто «воскресенский» образ, но в результате полной смены полюсов и точек отсчета она стала означать нечто другое — нисхождение в создаваемый музыкантами и, посредством их, слушателями почти классический дантовский ад в сопровождении Вергилия — Романова.
Четыре части концерта — четыре стихии (вода, воздух, огонь, земля), через которые движется ЕССЕ HOMO из «светлой горницы» духа к своей «последней любви по прозвищу смерть». Развитие сюжета — по типу разворачивания античных мистерий, в которых неизбежны космические обобщения: каждый раз происходит одно и то же — есть свет и тьма как внутри, так и снаружи — и спуск в ад неизбежен, поскольку срабатывает закон сообщающихся сосудов.
Все части достаточно автономны и непредсказуемы, но в каждой последующей композиции драйв делался все более физиологичным, а в возвышенный пафос Фауста вкрапливались парадоксаль- но-циничные мефистофельские изьяббы, и постепенно просветленная психоделика через ошан- каренный ритмоблюзовый свинг скатились в болото утяжеленного хардкором безисходного рок-н- ролла («Моя последняя любовь по прозвищу Смерть»). Что же это, господа, получается? Значит, прощай, Воскресение, и — здравствуй, Черный Понедельник? И все же, все четыре части были пронизаны каким-то изначальным светом (четыре ступени эманации Логоса во множество), крупицы которого достаточно, чтобы восстать из самой глубины в обратном направлении, изгибая нисходящую вертикаль в волшебное кольцо.
В отсутствие Голутвина гитара Романова звучала не так безупречно и не так технично, но куда более концептуально, без разжевывания деталей, когда только намечается абрис и указывается лишь направление для взгляда, а все остальное — это уже проблемы свободы нашего восприятия: имеющий глаза и уши, увидит и услышит то, что необходимо и соответствует только ему. И в этом смысле раскручивание еще одной сюжетной линии «зал плюс сцена» шло почти по законам фри-джаза.
Напрасно мой о. уевший сосед пытался освоиться со свалившимся на него материалом с помощью ассоциативного ряда магических имен: PINK FLOYD, Заппа, Хендрикс, WEATHER REPORT, Шанкар, Харрисон эпохи «Бангладеш», Маклафлин эпохи «Апокалипсиса», CURE, Моррисон, Джон Хенри Барби (пусть читатель сам расставит знаки равенства или вопроса перед соответствующими песнями Романова),— все равно сквозь дыры на нарисованном им небосводе скалилась безвоздушно-беззвездная финальная ночь, а где-то сбоку, состроив очередную рожу, ухмылялся неуловимый Алексей. Наконец, сосед сдался и зарыдал у меня на плече: «Паша, я ничего не понимаю! Но это — ништяк!». Все!… Четырехчастная вертикаль прежде чем обломиться и обломить окружающих, ушла в глубокую негритянскую жопу…
Оцепеневшие фаны очнулись, и размазывая недоуменные сопли, требовательно заорали: Бабу! …уй вам, а не бабу! Но Китаев с ужимками Гумберта Гумберта уже извлек из кармана губную гармошку и начал выводить на ней нечто умопомрачительное. «Слепили бабу на морозе», — затянул Алексей ,и ко всеобщему удовольствию мы спустились с заснеженных ментальных вершин на родные земляничные поляны «Воскресения».
«По дороге разочарований
Снова очарованный пойду», —
пел Романов, как случайный потомок расстрелянной дураками династии. Кто уловил в его словах сегодняшнюю горечь?
Павел БЕХТИН.