Но все это не слишком утешает меня, когда время интервью приближается, и я, э-э-, жду своего человека. Меня прошибает пот. Так чувствовала бы себя Красная Шапочка, если бы ее вдруг предупредили о надвигающейся опасности. Причина моего сердцебиения — не только в пресловутой враждебности Рида в подобных ситуациях (хотя и это не утешает), но также в осознании того, что он для меня значит.
У меня никогда не вызывали чрезмерного восторга ни Уорхол (талантливый аферист), ни ВЕЛВЕТС (конечно, значительное явление, но не идущее ни в какое сравнение с БЕРДЗ), но сам Рид — другое дело. Лучшее в его сольном творчестве время от времени освещало мое отрочество и взрослую жизнь. Лу Рид — не тот человек, которого держат за героя, но были времена, когда ландшафт белого американского рока был таким скудным, таким стерильным, таким отвратительно AOR-комфортным, что он (вместе, может быть, с Нилом Янгом), казался куском хорошего бекона, хранителем огня, единственным сохранившимся ковчегом некогда жизненной традиции. То есть ни что иное, как последний великий американский плач…
Он окопался, что характерно, в одном из тех лондонских отелей, которые представляют — за определенную плату — крепостные бастионы скрытности.
Он невысокого роста, одет в черные одежды и кроссовки «Рибок»; он курит сигареты одну за другой и то и дело отпивает минеральную воду (вот вам и «Heroin»!). Лицо загорелое и бескомпромиссное, эти глаза с тяжелыми веками за проволочными очками по-прежнему излучают то, что в человеке помоложе сходит за «cool*, но здесь нечто абсолютно иное. Это человек, который любит быть хозяином положения. Однако дни, когда он с нескрываемым презрением отшивал журналистов, кончились. Даже он едва ли мог исповедовать разрекламированный гуманизм последнего образца и продолжать вести себя, как бесчувственная свинья. Существует еще одна причина этой новообретенной терпимости к обладателям диктофонов и хранителям предрассудков…
«Да, — он начинает спокойно, размеренно, — в последнее время я понимаю вас немного лучше. Недавно я сам побывал в вашем положении — я взял два интервью…».
Мои первые два интервью, хотя я об этом не упоминаю, были с группой THE SKELETAL FAMILY и с парнем из TALK TALK, брат которого когда-то играл в EDDIE AND THE НОТ RODS. Журналистское крещение Лу Рида было несколько иным…
«Я интервьюировал Хуберта Селби-младшего, который написал «Last Exit То Brooklyn», и только что вернулся из Чехо-Словакни, где встречался с президентом Вацлавом Гавелом и говорил с ним для статьи в «Роллннг Стоун»…
Я всегда был большим поклонником Хуберта Селби и был готов на все, лишь бы с ним познакомиться, поэтому когда один журнал попросил меня с ним поговорить, я ухватился за эту возможность».
— Он оставил Вам свой телефон?
«Конечно. Мы очень хорошо поладили и стали, мне хочется думать, друзьями…
Не всегда стоит встречаться с людьми, которыми ты по-настоящему восхищаешься, но с ним все было прекрасно. Я дал ему вопросы заранее и у нас получилось отличное интервью. Я записал его на бумагу, но в журнале сказали, что они его не используют. Они его не напечатают потому, что, как они сказали, оно слишком «специальное», но, по-моему, оно очень хорошее…
С президентом Гавелом все было по-другому. Я гораздо меньше готовился и у меня было гораздо меньше времени на интервью. Но он был удивителен — все было просто удивительно! — и я узнал, Как много ВЕЛВЕТ АНДЕРГРАУНД значили для людей из Восточной Европы в те времена. Они там слушали нас, только мы об этом не знали. Во время самого интервью я очень нервничал и все время беспокоился, работает ли мой диктофон. Так что мне знакомо это чувство*.
Несмотря на это, я не уверен, что в конце интервью мы с Лу обменяемся почтовыми индексами. На вопросы, которые ему нравятся, он отвечает вежливо и внимательно, другие он просто игнорирует. И все время посматривает на часы, регистрируя, сколько наших строго рационированных минут уже утекло. Часть этих драгоценных минут уже позади, так что пора поговорить о «Дрелла».
ДЕННИ КЕЛЛИ БЕСЕДУЕТ С ЛУ РИДОМ.
— Почему Вы занялись этим проектом, каковы были Ваши мотивации?
— Мы с Джоном Кейлом просто решили поиграть вместе — только вдвоем в малнькой репетиционной — чтобы посмотреть, что получится, и немного развлечься. К тому времени Джон уже написал инструментальную пьесу в память об Энди, своего рода мессу, но потом появилась возможность сделать нечто большее. Это очень заинтересовало нас обоих, потому что после того, как мы поговорили как следует об Энди, мы ощутили необходимость внести в это полную ясность.
Вышло много книг, которые создавали неправильное, негативное впечатление, изображали Энди странным сплетничающим, безответственным человеком. Мы хотели сделать что-нибудь, чтобы показать того Энди, которого мы знали, нашего друга, блестящего, вдохновляющего, талантливого человека с уникальным видением и способом мышления.
Это был человек, который создал великие произведения искусства, к которым в будущем будут обращаться люди, когда захотят узнать, какой была Америка в этот период. Они пойдут прямо к работам Энди, в этом я убежден.
— Кроме того, что он напечатал свое имя во всю обложку первого альбома, что конкретно сделал Уорхол для ВЕЛВЕТ АНДЕРГРАУНД?
— Вы шутите? Он сделал ВЕЛВЕТ АНДЕРГРАУНД возможным. Продюсируя этот альбом, он дал нам силу и свободу. Я всегда интересовался языком и хотел писать большее, чем «I love you — you love me — tra la 1а». Он не был продюсером пластинки в обычном смысле, но когда люди из кампании звукозаписи спрашивали: «Вы уверены, что это должно звучать так?», он отвечал: «Конечно, замечательно звучит…».
Это была удивительная свобода, сила, и, отведав ее однажды, хочется иметь ее всегда. В моей соло-карьере мне приходилось драться за нее снова и снова.
— «Дрелла» звучит замечательно. Вас не удивило, что после всех этих лет вам с Джоном Кейлом так хорошо работается?
— Нет, нисколько не удивило. Мы с Джоном всегда хорошо играли вместе, у нас всегда был этот специфически сильный звук. Просто он один из тех людей, с которыми у меня возникает нужное чувство. Это очень, очень необычная вещь. Еще это возникает у меня с Фернандо Сондерзом и Бобом Васеерйаном, басистам на «New York». Практически невозможно найти барабанщика, который сыграл бы то, что я слышу, поэтому в двух песнях на «New York» мне пришлось пригласить Морин Такер. Сейчас я работаю над новым материалам, где мне приходится обходиться вообще без барабанщика.
На самом деле на днях я говорил с Морин и мы обсуждали, как нам в ВЕЛВЕТ АНДЕРГРАУНД повезло, что мы с самого начала стали заниматься чем- то столь совершенным. И встреча с Энди была вторым фантастическим везением. Учтите, проблема, когда ты сталкиваешься с этим совершенством так рано, заключается в том, что впоследствии у тебя уходит очень много времени на попытки обрести его» снова… Но по меньшей мере меня очень сильно поддерживает знание того, что оно действительно существует; большинство людей могут лишь брать это на веру.
— Вы говорите о Уорхоле так эмоционально и вдохновенно — и пластинка вторит Вашим словам — однако Ваши с ним отношения в последние 20 лет его жизни кажутся отношениями -взаимного антогонизма.
— О, знаете, между людьми бывает разное, но самое главное — и это, должно быть, прозвучит странно — он хотел, чтобы я ему позвонил. По телефону — я иногда сталкивался с ним, но не звонил ему…
— Но почему же?
— По многим причинам, но главное: я хотел, чтобы у нас с Энди был нормальный человеческий разговор, а это было невозможно. Он абсолютно все записывал на магнитофон — все свои разговоры — и я не хотел, чтобы наша беседа оказалась в каком-нибудь журнале, а это бы непременно случилось. Он хотел говорить со мной на своих условиях. Всегда все было на условиях Энди.
— Последнее упоминание о Вас в его дневниках звучит следующим образом: «Я все больше и больше ненавижу Лу». Это Вас не беспокоит?
— Нисколько не беспокоит. Я знаю Энди: он как дитя. Он, наверное, сказал это так, как говорят дети: «Я тебя ненавижу!». Это не настоящэя ненависть.
— В «Hello, It’s Me», последней песне на «Дрелла», Вы упоминаете «обиды, которые никогда не загладить* между Вами и ним. Что это было?
— (Проверка времени). Мне не хотелось бы в это углубляться… Видите ли, «Фэктори» — это было очень странное место. Люди приходили и уходили. Режим постоянно менялся. Кто-то один начинал на какое-то время доминировать, а мне просто перестало нравиться происходящее там и я перестал туда ходить. Энди звал меня, по я просто не мог там находиться.
— Как Вы думаете, Уорхолу понравилась бы «Дрелла»?
— Меня все об этом спрашивают… Мне было бы все равно, что бы он подумал о ней, но полагаю, что она бы ему очень понравилась. Но он бы мне этого не сказал. Мне бы он всегда говорил, что терпеть ее не может.
— Вы читали дневники Уорхола?
— Да, читал, когда был на гастролях, это лучший способ через них продраться. Не могу представить себе человека, который читал бы их в нормальной обстановке, если он не полностью очарован личностью Энди. Если ты очарован, тогда ты найдешь там замечательные истории об Энди, но… они не подходящая эпитафия этому человеку.
(Пока все хорошо, да? Я задаю вопросы, он обычно отвечает. Но скоро удача меня покинет).
— Было трудно писать «Дрелла»?
— Очень трудно. Настоящая пытка! Я делал это на моем компьютере — прекрасный инструмент! — и мне приходилось все время переписывать заново. И все это время я открывал что-то новое в моих подлинных чувствах к Энди и пытался выразить это правильными славами.
— Вы никогда не ощущали опасности стать лишь частью уорхоловской индустрии, которая возникла после его смерти?
— Нет, я не ощущал этого, и вообще меня не беспокоило, что думают или говорят другие. У нас были чистые мотивы. Я лишь старался быть честным…
(Я еще об (этом не ‘знаю, но я вот-вот беспечно ступлю на тонкий лед души Лу Рида.Все начинается с невинного, на мой взгляд, вопроса).
— Ах, да, вопрос на 64 тысячи долларов: это на самом деле честно?
Он смотрит на меня с выражением жуткой законченности. Тон не повышен, но голос исполнен гнева).
— Что Вы хотите этим сказать? «Это на самом деле честно?». Спрашивать меня об этом — это настоящее оскорбление! Если бы я не был честным, к чему бы мне все эти переделки? Почему Вы ставите под сомнение мою честность?!
— О, давайте, не будем об этом! Вы сделали карьеру, заводя несчастных журналистов в дебри Ваших мотивов и текстов. Кроме того, 99% музыкантов несут в интервью всякую чушь.
— Я не 99% музыкантов, как и Вы — не 99% журналистов, и я не могу поверить, что Вы могли задать мне такой оскорбительный вопрос…
(Он смотрит на часы). Ваше время истекло.
ДЕННИ КЕЛЛИ БЕСЕДУЕТ С ЛУ РИДОМ. КОДА
Я покидаю отель-крепость почти припрыгивая. Может быть, это и был экзамен на высший разряд?
Все заинтересованные лица имеют причины быть довольными. Я могу улыбаться потому, что Лу Рид — тот самый Лу Рид! — пожал мне руку и подписал пластинку «The BeIls». Миp может улыбаться потому, что в «Дрелла» он приобрел достойное произведение искусства и прекрасную музыку. Лу Рид может улыбаться (возможно, имея на то больше оснований, чем все остальные) потому, что он помирился с Энди Уорхолом, одолел, наконец, призраков своего прошлого и подтвердил — альбомами «New York» и «Drella» — широту своего артистического диапазона.
Может быть, теперь — после всего, через что он провел себя — он завершит сказку, которая началась для него четверть века назад.
И будет жить долго и счастливо…
Денни Келли ‘(«Нью Мюзикл Экспресс»).
Перевод А Ипатовцева и С. Чернова.
Камелот — замок короля Артура в средневековом цикле легенд о Рыцарях Круглого Стола.
«The Factory» («Фэктори») — студия Энди Уорхола.
АOR — (Album Orientated Rock, позднее Adult Orientated Rock) — «рок, ориентированный на выпуск альбомов» или «рок, ориентированный на взрослых» — рок повзрослевших исполнителей и, соответственно, слушателей прогрессивного рока и андерграунда 60—70-х годов. К представителям AOR можно отнести РОЛЛИНГ СТОУНЗ, Боба Дилана, Нила Янга.
«Heroin» — песня ВЕЛВЕТ АНДЕРГРАУНД.
«cool» — имидж спокойного, рассчетливого, жесткого парня.