— Был такой старый вопрос: «Если б начать все сначала?», но я его сформулирую несколько иначе: если бы открутить жизнь назад, как бы ты уезжал в Америку? То есть, ты уехал оптимально так, как хотел, или что-то бы теперь сделал не так — как-то иначе бы подготовился, не сделал бы каких-то ошибочных шагов, что-то другое взял бы с собой?..
— Да нет, все было классно. Жена, гитара, чемоданчик с теплыми вещами, прямой перелет без всяких там Европ, девять часов и — Нью-Йорк. Единственной ошибкой, пожалуй, было то, что я просил своих друзей не распространять моих акустических записей — я в тот момент думал, что эти песни послужат стартовым материалом для раскрутки, и хотел предварить их расползание в «полу-пропеченных» записях. А начать все равно пришлось практически с нуля.
— Твое интервью Галине Пилипенко («Ура! Бум-Бум!» N 5), цитата: «Ленинград всей своей раскруткой, всей своей вибрацией помогает свести счеты с жизнью. Москва этому противится. В Москве есть вот эта волчья атака: выжить, драться зубами — до последнего. Москва по раскрутке напоминает Америку». Это я специально выделила, чтобы ты прокомментировал — из Америки. Все так — или иначе? И помогла ли Москва как школа выживания?
— Взглядом из Америки (из Нью-Йорка, а не из штата Юта) — все так. Во внимание, однако, тут следует принять одно немаловажное обстоятельство: Россия — субстанция женская, а Америка — мужская, и, как частный случай, Москва — пизда, а Нью-Йрк — хуй, и, уж если совсем обращать внимание на детали, то, поскольку речь идет о великих городах, Москва — это Великая Пизда, и я вспоминаю ее с большой любовью, теплотой и благодарностью. У Москвы невероятная жизненная сила и, конечно, во всей России это лучшая школа выживания, и она мне безумно помогла. В этом-то как раз великая трагедия и неповторимость Питера. Город задумывался как красивый, спроектированный хуй на теле страны-девочки, в надежде на то, что страна станет мальчиком и выебет весь мир. (Да, из песни слова не выкинешь… — Зав.РИО). .Но это тема для большого разговора.
— Такая глобальная смена обстановки, образа жизни, отрыв от старых знакомых, новые знакомства, уровень жизни и прочее — влияет ли это все на творческие дела? И в лучшую ли сторону?
— Так уж ли глобальна эта смена? Переезд из Москвы в Нью-Йорк — это потрясающий опыт. Но для меня и переезд из Новосибирска в Питер был не меньшим потрясением. Они (потрясения) вполне соразмерны. Уровень жизни изменился несущественно. В Питере был полунищий период, в Москве и в Нью-Йорке — это нижний слой среднего класса — скромно и без излишеств. Образ жизни, в общем-то, тот же (пока).
Что влияет на творческие дела более всего — это внутренние возрастные изменения (и они значительны), город Нью-Йорк, Американская Цивилизация (из России Запад воспринимается как Запад, различия не воспринимаешь, а отсюда это выглядит сильно по-другому), и сравнительная доступность музыкальных эффектов (в России я годами мечтал о педали «флэнжер», а здесь купил коробку, где шесть разных эффектов работают одновременно — и это подстегивает экспериментировать со звуком). В лучшую сторону? Во всяком случае, я меняюсь в правильную сторону. У меня нет внутреннего конфликта по этому поводу.
— Твоя сегодняшняя аудитория — процент русских и американцев; кто на тебя ходит — хипье, интеллектуалы, любители экзотики, блюза?
— Ну, пока расклад фифти-фифти. Все, кого перечислили — все те и ходят. Ну что ж поделать, раз я такой и песни такие…
— Контакты с эмигрантской средой?
— Спорадические. Знаешь, за последние года два в нашем городе-герое резко выросла сеть небольших русских магазинчиков, и совсем недавно в них появился очень приличный хлеб. Хорошо пропеченный, с классной коркой, ну, все дела. Заходишь, быва-лоча, в магазин, глядь — хлебушек аппетитный лежит. К продавщице: «Голубушка, это что ж за хлебушек?» — «Арнаутский» — говорит тетенька. — «Мне бы буханочку». — «Пожалте, с вас доллар девяносто девять, может еще и икорки возьмете — 18.50 за паунд?». — «Да нет, спасибо». Вот тебе пример желательного контакта с эмигрантской средой.
— А есть ли ностальгия, просто чувство оторванности?
— Ностальгии нет. И чувства оторванности нет. Чувство растянутости и удаленности есть. Знаешь, что есть? Есть ощущение пролетевшей эпохи в связи с Россией. Как будто я был свидетелем и даже чуть-чуть участником некой быстротечной поры, какой была вторая половина 60-х в Англии и Америке. Именно в том месте и в то время, где бился пульс великой страны и где он воспринимался как пульс, а не как судороги и конвульсии. Был некий концентрированный момент Правды. Живого. Наверное, все значительные художники, писатели, журналисты, поэты, молодые политики 1990-х и 2000-х выйдут из числа тех, кто в 1980-х был в соприкосновении с этим странным феноменом.
— А насколько ты вписался в «тамошнюю жизнь» — как музыкант и чисто по-человечески?
— Ну, как-то вписался, не знаю. Все-таки не в Уганду уезжал. Блюзовый гитарист в Нью-Йорке — вполне в своей тарелке. А чисто по-человечески — это самый лучший город в Америке и, кто знает, может быть, во всем Западе. Здесь трудно, но в кайф. Собственно, здешние трудности — эквивалентная плата за здешний кайф. В России мне этот баланс казался нарушенным: кайф большой, но трудности…
— Ретроспективный вопрос: в одном из старых интервью ты говорил, что идеальная для тебя обстановка — квартирный сейшен. Насколько твои нынешние концерты похожи или отличаются по контакту, энергетике, режиму? Если бы вдруг перенестись на московско-питерский флэт и в ту аудиторию — легко бы пошло или нет?
— Вот ряд существенных различий: 1) наличие сцены с усилительной аппаратурой и звукорежиссера; 2) формат концерта — 45-50 минут (вместо 2-2,5 часов); 3) другая языковая среда; 4) регулярно пристающие официантки с заказами на пиво и коктейли. Как следствие — возникновение некоторой дистанции между мной и слушателями, неизбежное устранение из репертуара ряда песен и включение в него ряда инструментальных номеров. В целом это стало посуше, пожестче, полегче и покороче. Если б я перенесся снова на московско-питерский флэт, я думаю, пошло бы легко; может быть, потребовался бы краткий период адаптации — подразмокнуть, подразрыхлиться чуток, подзамедлиться — но, опять же, я ведь соотношу себя с Москвой и Питером конца 80-х. Та ли это Москва, и тот ли этот Питер, и те ли это флэта?
— Тут некогда ходили слухи, что тебе, мол, предлагали приехать к нам с сейшенами на полном пансионе, но ты отказался… Вообще-то, хотел бы ты приехать сюда с концертами? Если да, то как ты себе это представляешь, чего бы хотелось?
— Почему бы и нет? Если еще есть люди, которым интересны мои песни, то с удовольствием. Как я себе представляю? Ну, давай помечтаем. Тихий, уютный зальчик мест на 200-400 (а соберется ли такой?), с качественным аппаратом где-нибудь не у черта на куличках. Двухчасовой концерт с 10-15-минутным перерывом. И полный пансион (прости за пижонство). Предложений я не упомню.
— Песни на английском: как это пришло? Это «производственная необходимость» или внутренняя потребность? Легко ли пишется — язык-то по совершенно другим законам строится, а ты в своих песнях всегда много работал со словом?..
— Просто с какого-то момента произошло «включение» в язык. А потом стала сочиняться музыка, на которую стали возникать какие-то слова, сперва простенькие и приблизительные, а потом поточнее и поближе к сути. Язык-то да, другой, но по своим взаимоотношениям с музыкой внутри песни он близок к моим песням на русском. И принцип построения текста, когда звуковые соотношения абсолютны, а смысловые — относительны (неважно, что он не всегда строго соблюдается, просто тенденция к этому весьма устойчивая) оказался странной, но вполне работающей формулой. Конечно, английские тексты проще; скажем, уровень «Дороги назад» в английском языке для меня недостижим, но вещи типа «Поролонового города», «Возвращения блудного сына» в английском удаются ровно настолько, что конечное качество песен ничем не уступает моим русским блюзам (т.е. опять же блюзам, рок-песни на русском лучше, а блюзы по качеству сравнимы). «Производственной необходимости» никакой нет, я не насиловал себя.
— Ты, когда пишешь текст, мыслишь по-английски, или мысленно переводишь с русского, или вообще сначала пишешь по-русски, а затем переводишь?
— Когда я пишу текст по-английски, я придумываю все в английском, мысленных подстрочников нет, хотя образы в принципе близки русским. Потом, если у меня возникает ощущение, что работа готова, я звоню нескольким американским друзьям и прошу их выступить- в роли экспертов: понятно ли то, о чем я написал, что с грамматикой, могу ли я здедь выкинуть артикли, если динамика песен развивается из, скажем, прошлого в настоящее, оправдано ли применение такого-то времени (Past Perfect, например) и т.д. Собрав три-четыре мнения, я уже представляю, что, допустим, если в таком-то куске артикль не выкинуть, то кусок ритмически просаживается — можно поменять расставление фразы, либо переписать его. И т.п. Потом снова звоню. Опять же очень важно быть погруженным в ритмичную языковую среду: телекомментарии, реклама, журнальные статьи, голливудские боевики, всякие затертые фразочки и т.п. Все может идти в ход как начальная зацепка. Главное — погружение в сегодняшний язык страны. В итоге мои песни на английском не похожи на другие, но они строятся на неких общеупотребимых оборотах, которые люди используют повседневно в своей жизни, просто я их втюхиваю в необщий контекст. И тут-то начинается отвязка.
— В своем интервью «Нью-Йоркеру» ты сказал, что «лучше вообще ничего не слушать — во-первых, в этом случае невозможно подражать кому-то, а во-вторых, ты точно знаешь, что сделал все сам». По нашим же представлениям в Америке доступ к музинформации настолько легок, что волей-неволей что-то слушаешь. Это так? В таком случае что слушаешь ты, и как это на тебя влияет?
— В том интервью был некий вопрос о влияниях, на который я дал пространный ответ, который утрясся до цитаты, которую ты привела. А в таком виде и вне контекста это звучит как глупость. Информации, на самом деле, — разливанное море. И немало добротной музыки. Дело во мне. Час ученичества подошел к концу. У каждого художника (наверное) наступает такой момент, когда предшествующий опыт и параллельный ему опыт современников уже не может поддерживать, учить или впрямую влиять. Даже более конкретно: более или менее осознанно где-то в конце 86-го — начале 87-го года я стал работать в некой странной плоскости, которую я условно бы обозначил «готический блюз». Такая деликатная зона, в которой, скажем, Бах как-то
соотносится с Би Би Кингом. И это не механическое скрещивание того и другого И получающаяся музыка довольно далека и от того, и от другого. И хоть ты услушайся и того, и другого до посинения, это не продвинет тебя ни на йоту, уже не продвинет. Потому что этот «готический блюз»— плавает в твоей крови, наверное, с самого начала, и вот был ряд ключевых моментов, которые активировали его, и те же Би Би Кинг и Бах как-то связаны, но с некоторого момента ты остаешься один, и только ты можешь проявить из себя свой «готический блюз»… Так, иногда, от балды, бывает, раз в полгода покручу приемник, послушаю с полчасика, что на станциях, и все.
— А какова вообще музыкальная Америка глазами «нашего» рок-музыканта? Опять же, пересекается с вопросом о доступности информации: тут говорят, что, мол, музыкальное образование в Америке настолько поставлено, что есть учреждения, со скоростью невероятной штампующие Стивов Вэев… Ценится ли на таком фоне штучный товар?
— Чуть запоздавший вопрос. За три года взгляд замыливается. Штучные товар, пожалуй, что и ценится. Ты ведь еще прими во внимание: мы живем в Нью-Йорке (а не в Нэшвилле, штат Теннесси), и живем бедно (т.е. отстегнуть 30 баксов за концерт Роберта Планта в Мэдисон Сквэр Гарден — дороговато). За два с лишним года выступлений по клубам я видел десятки исполнителей и команд, профессионально подтянутых, с навыками, кое-кто был вполне симпатичен, но я не видел поразительного рубилова. В 1985 году, кажется, в июне, я был на выступлении Кинчева & Со в рок-клубе — это было-таки поразительное рубилово. Я охуел. В лучшем смысле этого слова. А насчет фабрики по выпуску Стивов Вэев… Слушай, в России сотни тысяч людей пишут стихи (если не пара-тройка миллионов), из них тысячи (если не десятки тысяч) мечтают о славе Александра Сергеевича, засыпают редакции журналов, издают на свои, собираются в кружки, тусуются, склочничают и т.д. Ну, так как насчет штучного товара на таком вот фоне? Как там себя Есенин или Саша Черный чувствовали, когда Демьян Бедный был в хит-параде? Все нормально. Жизнь идет.
— В «Нью-Йоркере» было написано, что ты «положил себе семь лет на то, чтобы стать знаменитым». Ну, и как?
— Катенька, я не знаю насчет семи лет. Мои нью-йоркские друзья, которые видели все — СТОУНЗ, ЗЕППЕЛИН, WHO, Стинга, Габриэля, ДЖЕТРО ТАЛЛ, — уверены, что я пробьюсь. Рано, или поздно.
Декабрь I Нью-Йорк — С.Петеро
Фото М.Говорова, 1990
Things Happen
Walking upon the ground
The prodigal son is searching his track
He could be seen around
One day he’s going forth and then he’s coming back
He’s pushing to the limits He doesn’t want to wait
Oh boy, this world won’t let you get away
His future won’t be happy
Since, masters of the present are slaves of the past
But he can make things happen
He sings his own songs, he builds his dream to last
Right in the middle of nowhere He navigates his way
Oh boy, this world won’t let you get away…
…Down the way to high sky
Something went wrong, sudden and strange
His voice became too husky
And went with his unfinished song out of the fleshy cage
And if it sounds killing
Well… he found no better way
Oh mama!.. To taste this crazy feeling
That he is free and finally he’s got away…
P. S.
Walking above the ground
Son of a bitch — he’s on his track
He is beyond the reach and he will not come back
But if you listen harder
You’ll hear his heart in every beat
Oh mama! From time to time
Things happen the way they are supposed to be
Юрий Наумов июль 1993