Медведь разумный
Завелся в нашей округе медведь, да не простой, а медведь-убийца. Говаривают, три окрестные деревни все пустые стоят, потому как этот медведь всех тамошних жителей сожрал. Да говаривают, что это чудовище с каждым разом все умнее становится, и вроде как потому, что у всех, кого споймает, задушит наперво, а посля мозги через нос высасывает, и тем самым ума набирается. Вот и представьте себе, сколько в трех деревнях людей умных было — так это сейчас все в нем. И мыслит он уже не по-медвежьему, а по особой смешанной звериночеловеческой стратегии.
Попытались на него капканы ставить — не помогло. Этот медведь все капканы отыскал, собрал, и вокруг своей берлоги понаставил, от людей, стало быть. Пробовали клетки-ловушки с приманкой маскировать на тропах, с хитрым механизмом захлопывания. Но то ли сами перемудрили, то ли медведь такой умный, — потому как из домиков этих наделал он себе хранилища. В одном у него — мясо, в другом — рыба, овощи, ну и все такое. Всего что-то около ста складов-ловушек. Дак он еще и дверки в них переделал так, что никто туда попасть не может.
Много мы способов перепробовали — и решили звать помощи с района. Прислали нам в подмогу взвод лучших охотников. У каждого на счету не один десяток зверья всякого, и грамоты. Как снежок первый выпал, отрядились они вглубь тайги на поиски коварного зверя. Долго мы их оттуда ждали. Уже и снега сошли, того и гляди, трава полезет, — а их все нет. Уж только по лету добрался до нас один из них. Приполз горемычный — ни жив, ни мертв. Глядим на него, у всех слезы на глазах с куриное яйцо, и в горле комки. Много комков, говорить невозможно. А на нем и лица нет, одни зубы — и тех только два. Одежа изорвана, из ушей пробки серные торчат. Думали, и говорить-то разучился: все мычит да стонет. Правда, спустя недели три оклемался и поведал нам страшную историю о том, как полвзвода погибла голодной смертию в медвежьих капканах, а остальные были в плен взяты и подверглись мукам нечеловеческим. Только ему одному и удалось бежать. Но, конечно же, это ему почудилось, что самому бежать удалось. А на деле — умный медведь свою выгоду в этом имел. Пускай, дескать, один вернется и все расскажет. Дескать, пускай еще пуще боятся!
С того дня, как пленник вернулся, все в деревне не знали, доживут ли до завтра. В любой день или ночь, или одновременно мог убийца-медведь подкараулить и высосать мозги начисто. Стали всей деревней думать, как перехитрить косолапого. И придумали-таки уловку — видать, не все еще умные мозги медведь поел! Порешили поставить за околицей чучело, а под шапку положить обезьяньи мозги, что в школе хранилися у кладовщицы, в банке со спиртом, как учебное пособие. Расчет оказался точным. Наутро чучело растерзанное нашли, а мозгов не было — сожрал окаянный! Но все же целый год не решались селяне в лес ходить, все же боязно как-то.
Нашли его геологи, погибшего возле своей берлоги. Видать, мозги обезьяньи свое дело сделали. Есть предположение, что организм его стал требовать пищи, которая обезьянам свойственна: цитрусовые всякие, бананы, и что от бесполезных поисков дошел медведь до нервного истощения и от голодных припадков загнулся насмерть. Так-то вот и выходит, что на десять хитростей одной глупости предостаточно… А спирт из-под мозгов обезьяньих мы посля на радостях всей деревней с геологами вместе и выпили!
Декабрь 1998г.
ПРАКТИЧЕСКИЙ ОТДЫХ
По всему лесу стоял густой туман. Тишина, выдавленная им из всех ложков и оврагов, казалась неправдоподобной и такой же густой. В ловко замаскированной и прохладной землянке сидели Боевая единица ефрейтор Шило запихивал в ноздри какой-то вонючий табачище и безбожно чихал. А от натуги иногда даже припукивал и краснел. То ли от напряжения, то ли от стеснения за свои пуки. Солдат Чибисов сидел за столом и размешивал в чае сахар, который съел еще позавчера. В глазах его застыла вечная осень; и то положение, которое он принял, выдавало в нем глубокую задумчивость. В самом расслабленном состоянии находился сержант Хлабудько. Его грузное тело, только что поевшее, лежало на нетесаной лавке, ничего не хотело и дымило цигаркой. Практический отдых продолжался до тех пор, пока в землянку, скрипя новыми галошами, не вошел разведчик Шныра. Шнырой его прозвали однополчане за удивительную находчивость выкарабкиваться из любого, даже самого безвыходного положения. К примеру: завтракать, обедать и ужинать он всегда ходил в тыл врага. Прокрадется, кокнет какого-нибудь фальцгобеля рыжего, переоденется — и шасть за стол с офицерами хлебать харчи халявные. Налопается, боевым товарищам чего прихватит — и назад. У самого шайба трещит, улыбается, морда наглая. Так вот, значит, вошел Шныра — глаза косые, в ушах сера раскаленная, а из подмышек разит так, что шиловы пуки — просто шалость. Встал на пороге, за спиной что-то прячет. Прячет да ухмыляется. Присутствующие в землянке насторожились: дескать, чё Шныра удумал опять? Он же спьяну что хошь сделать может, такой он солдат — Шныра. А вдруг у него за спиной — ППШ? Возьмет, да перепуляет своих соратников, как белок глупых. — Обошлось. Выводит Шныра из-за спины фрица! Все так и вздохнули: “Слава Богу, не ППШ!”
— Вот, мать-ити, в лесу поймал! Грибы для офицерья собирал, гнида!
Стоит фриц, глазами хлопает, сам весь бледнее поганки, головной убор задом наперед надет набекрень, а штаны между ног сырущие — не иначе, как обоссался. То ли когда его Шныра сцапал, то ли как в землянку попал. Стоит, весь какой-то маленький, щуплый, — не солдат, а шпендель ровно, хотя по знакам отличия видно, что и не совсем рядовой.
— Вот, — говорит Шныра, — вам на забаву привел. А грибы — в столовую, по описи сдал! Пущай ейное офицерье с досадного голоду полопается!
Первым решился подойти Шило. Подошел, оглядел фрица и вопрошает:
— Табак нюхать любишь, гнида? — И давай ему в нос табачище пихать! Сует, да приговаривает:
— Нюхай, нюхай, гнида, пуще, чтобы в жопе стало гуще!
Фриц плачет — табачек-та ядреный, самый что ни на есть — атом. Тут на горе фрицево (а может, и на радость) Чибисов подскочил (куда только вся задумчивость делась?) — и ну ему в пасть кипяток заливать. А кипяток не то что там из какого электрочайника или примуса — с самого сердца буржуйки вынут был!
Фриц орет — не орет: гыхчет, мычит, паром дышит, глаза закатил и ангелов видит. Более всех отличился Хлабудько — тем, что никак не отреагировал, так как не хотел нарушать практический отдых. Иначе бы фриц точно не сдюжил.
Так бы и продолжалась эта “забава”, да невмоготу стало фрицу — прокряхтелся он, да как заорет на чистом матерно-русском языке:
— Ах вы, фашисты, гестапы геенны адовой! Чтоб вас бомбой каждого в глаз убило! — Все так и оцепенели: фриц, а по-нашему глаголит. — Да не фриц я! А такой же, как вы — партизан, из соседнего отряда. Мы за рекой прячемся. Я и пароли все знаю! А по форме фрицевской по случаю оказался. Я ведь, понимаете, на пропитание таким образом добываю: прокрадусь к фрицам с тылу, какого-нибудь шерхебеля кокну, переоденусь — и за стол с ними. А на обратном пути хотел боевым друзьям грибочков принести, да не дошел, понимаете.
— А что ж ты сразу-то молчал, а?
— Почему, почему?! По качану — вот по чему! Мне этот ваш громила, понимаете, как изловил — шишку еловую в глотку затолкал. Ловкий, жлоб! Дак пока ее кипятком не пропихнуло, понимаете, я и невменяем был, и никак! — развел он руками.
Все посмотрели на Шныру. Тот стоит, в глазах выпученных слезы, и руки к бывшему фрицу тянет. Прижал его к себе и сквозь испуг проходящий, по-отцовски так, лепечет:
— Туман ведь, а, браток?.. Браток, родной… Да ты, браток мой родной, такой же шныра!.. Да мы с тобой, браток, такие дела…- И ну рыдать.
…Поднимавшееся солнце и ветерок с вражеской стороны незримо рассеивали властвующую непроницаемость туманной пелены. Жадно внюхиваясь, Шныра произнес:
— У фрицев сегодня макароны на завтрак, с тушенкой и какао.
А сержант Хлабудько с горечью подумал о том, что времени на практический отдых уже не осталось, и скоро, часа через два с половиной, нужно опять идти и громить фашистскую нечисть.
14 — 15 сентября 1998 г.