Интервью с Татьяной Яриковой
В первый раз я увидел и услышал Таню на чьём-то дне рождения. Высокая, в толстом чёрном свитере, с бледным, меловым лицом в обрамлении золотисто-русых волос — и какая-то очень спокойная, почти флегматичная — она вообще как-то сразу привлекала внимание. Потом откуда-то появилась гитара, и кто-то попросил её: мол, Тань, спой. Она спела.
… Первое, что поразило — филигранная, “точёная” техника игры на гитаре, отточенная, виртуозная. Высокий, уверенный голос, казалось, раздвинул стены небольшой комнатки до размеров целого мира — из боли в радость, из горя — в счастье, а тугие, ёмкие строки разворачивали бесконечную панораму сюжетов, образов, чувств…
Так было в первый раз. Потом где-то в гостях мы пересекались снова, я взял телефон и…
… и вот «район трёх дураков», мы сидим на кухне её однокомнатной и тихо-тихо — «Маринка спит» — беседуем.
О: Таня, ты давно этим занимаешься — песни пишешь, поёшь?
Т: Да не то, чтобы очень — лет шесть, так где-то…
О: А до этого?
Т: Ну… до этого — родилась, росла, в садик ходила, в школу… Потом поступила в универ — на биофак (усмехается) кафедра беспозвоночных .
О: Это по призванию?
Т: Да нет, если честно, просто…Возможность была так скажем…
О: А что послужило таким… первотолчком, из-за чего ты вдруг стала что-то писать, играть?
Т: Ну, я тогда ещё маленькой была — в музыкальную школу ходила, на скрипке меня учили играть, но что-то не сложилось — музыкалку я так и не кончила. Потом — я со школы ещё стихи пишу, потом — в университете своя какая-то тусовка была — «рассадник пацифизма» (усмехается) — всё время что-то слушали, на концерты ходили… тусовались, одним словом. Типа хиппи. Хотя на Западе таких, как я, «plastic hippies» называют, «пластмассовые». Я, в общем-то, в систему по-настоящему не входила — так, летом стопом куда-то ездила, да и то недалеко — в Таллинн, в Москву, в Петрозаводск… Всё хотела в Архангельск, да не собралась…
О: А почему не в Мурманск?
Т: Ну а что — не в Астрахань же… Я вообще Север люблю — летом особенно… А в 90-м году мы с ребятами рванули на череповецкую «Рок-Акустику» — ну, не стопом, конечно. Меня зимой на трассу что-то не тянуло. . . Вот. И вот тогда-то, когда я всех этих людей увидела, грубо говоря, завидно стало. Вернулась — сразу гитару у кого- то выпросила…
O: У тебя достаточно мощная, сложная техника игры, чем-то на Наумова, на Кирилла Комарова смахивает…
Т: Ну, насколько она сложная и мощная — не мне решать, но вот сколько я с гитарой трахалась (смеётся)… Сколько у меня не получалось, сколько я плакала, как пальцы в кровь била — не вспоминай! Ну, зато теперь — я не знаю, может, это как-то нагло прозвучит — но я собой довольна. Почти… А что на Наумова сманивает… Ну, во-первых, он мне ещё в Череповце… показался (улыбается). А во-вторых… Ну, не знаю, что во-вторых…
O: В твоих песням..- для тебя что главное — музыка или текст?
Т: А ни то, ни /другое. Вернее — и то, и другое равнозначно. Песня без музыки или без слов — не песня- Всё должно быть цельно.
О: Ну тогда — что сначала создаётся — текст?
Т: Сначала… Сначала я беру гитару, начинаю просто наугад перебирать аккорды, и мало-помалу выхожу на какую-то их ритмическую последовательность, которая, условно будем так говорить, уже музыка. А потом на этот вот… на эту музыку и пишется текст. То есть музыка — она первичная получается, такая задающая настроение.
О: А много у тебя песен?
Т: Где-то штук 15-20.
О: Это за шесть лет?
Т: Ну, видишь ли, сначала я ученичествовала, так скажем, потом вот Маринка родилась — тут вообще ни до чего стало — так что это года за три с половиной, так где-то.
O: Тема Петербурга, его ощущения — она, по-моему, для тебя одна из самый главных…
Т: Видишь ли, я родилась и выросла на Большой Подьяческой — сюда переехала недавно совсем — так что я росла среди этих «каналов и дворцов», и было бы странно, если бы это как-то не отразилось на моём творчестве, что ли…Я действительно очень люблю Питер, Центр, потому что когда шатаешься по этим улочкам, мостикам — всегда находишь что-то новое: какие-то дворики, дома совершенно фантастические. Можно пройти по какому-нибудь переулку в одну сторону, а через какое-то время в другую — и не узнать его… То есть Питер — он совершенно фантастический город, конечно. Хотя я не могу сказать, что я на него «подсажена» — просто он мне ОЧЕНЬ нравится, эта его барочность неуловимая — у меня и музыка соответствующая рождается — может быть, какая-нибудь Вена или Венеция, скажем, мне бы понравились так же, но я-то там не была, мне не с чем сравнить, потому что то, что показывают по телевизору, в кино — это не то совсем. Чтобы по- чувствовать город, надо пройти по его камням, подышать его небом. — — О: А что ты ещё любишь, кроме гитары и Питера?
Т: Маринку (серьёзно).
О: А ещё?
Т: Читать ещё люблю, довольно много читаю — но бессистемно совершенно.
О: А что?
Т: Достоевского всего люблю, Ремарка. Люблю фэнтези — Урсулу Ле Гуин, Желязны, Муркока… Брэдбери нравится, Довлатов… А сейчас… Сейчас я Коран читаю.
О: Ну и как?
Т: Знаешь, я, конечно, начала только, но или это перевод такой, или… Ну пока нету там этого, типа «смерть неверным!» и так далее. Религия как религия.
О: А слушаешь ты что?
Т: Ну, какой-то одной группы или исполнителя, от которого я бы, что называется,»тащилась» — такого у меня нет, естественно. Гребенщиков акустический нравится, Саша Башлачёв, «Калинов мост», “Doors», «Dire Straits». Ну, Юра Наумов, естественно, Кирилл Комаров… Погоди, я Маринку посмотрю… (уходит и возвращается) Спит.
О: Ну ладно. Вот ты пишешь песни и поёшь их, как я понимаю,своим друзьям, так?
Т: Так.
О: А никогда не было желания показать их какой-то большой аудитории, концерт дать, что ли?
Т: Желание-то оно, может, и было, но вот возможность — нет её.
О: Сейчас масса клубов, радиостанций…
Т: (подхватывает)…которые напрочь не заинтересованы в Акустике, которым нужны гранджи, трэши, панки — но никак не девушка с гитарой. Нужны экстремисты. Понимаешь, сейчас Акустика — она даже не то чтобы вне закона — она хуже, её просто игнорируют. То есть, конечно, есть отдельные люди, которые этим занимаются, что-то делают, но… Их мало, во-первых, а во-вторых — я их не знаю. А так — не в переход же идти…
О: То есть ты полагаешь, что акустика кончилась, и…
Т: Нет, конечно, акустика никогда не кончится, потому что это… это ЖИВОЕ, то есть ты не из электронных мозгов что-то выжимаешь, а звучишь телом инструмента, вот. Но период сейчас не очень удачный. Не сезон, так скажем.
O: А записи? Можно ведь записать и послать куда-нибудь на радио.
Т: Ну вот может… Олежка* всё грозится меня записать — просто хочется по-хорошему записаться, а не так-на мыльницу корейскую… А вообще, я вот часто думаю — раз то, что я делаю, кому-то нравится, кому-то нужно — так, может быть, это и не зря всё? А?..
Спрашивал Олег Волков. 16.12.96
*- Олег Дробнин — лидер группы «Белое безмолвие».
Татьяна Ярикова
Сопротивление — блюз
Всё через пень-колоду — эй!
Куда я дела свой терновый венец?
Нас бьют слева и справа, мама –
Куда же смотрит наш Небесный Отец?
Порой я и сама не верю, мама,
В то, что всё это ещё не пиздец…
Я чую — чёрствое чёрное чёртово время
Уже не пройдёт стороной.
Впереди слышен лай собак,
А за спиной — волчий вой,
Но лишь вступив в бой с накрывшей мир тьмой,
Иы узнаем — кто чужой, а кто свой.
Тихо шифером шурша, едут крыши не спеша,
Толпа идёт сплошной стеной –
И вот ты смотришь — уже не дыша,
Как по острому лезвию длинного ножа
Стекает душа. Твоя душа. . .
Да, наша вшивая роскошь –
Не держаться за непрочный уют,
Но видит Бог, мама,
Мы не станем ждать, покуда нас всех не распнут,
А пока последний из нас не пал — Небеса подождут и не упадут.
А мы можем, скучая,
Сидеть возле замкнутых врат,
Зная: нам не будет там рая,
А здесь для всех есть только ад.
И вечность — вещь настолько простая,
Что Бог уже не виноват. . .