Собеседники: Большой Медведь, она же Мишка, она же Валерия Гура (М.), С. С. (С.), Ю.К. (В.).
С: … жутко надоело брать интервью типа «родился — учился — написал первую песню» и так далее.
М: Женился — развёлся…
Ю: Нет, ну смотря какая цель интервью на самом деле.
С: А цель интервью — она существует или нет?
Ю: Наверное, да.
С: Цель интервью — рассказать, какой классный человек рядом с нами живёт. Наверное.
Ю: Точно.
С: Поэтому в качестве экскурса в историю мне хотелось бы спросить у Мишки, какое было самое яркое воспоминание её детства.
М: У меня вообще всё детство очень яркое было, как ни странно.
Ю: А оно закончилось или продолжается?
М: Наверное, продолжается.
Ю: А вот, кстати, «смотреть на мир глазами ребёнка» — легко? Точнее, это тебе удаётся?
М: Иногда да. Только главное — чтобы это было не специально. Если захочется специально посмотреть — тогда уже не удаётся.
Ю: А в чём заключается твоё вот именно детское представление о мире? Есть некая детская непосредственность, когда всё воспринимается как в первый раз постоянное удивление на лице и так далее.
М: Нет, этого уже нет. Не знаю — к сожалению или к счастью.
Ю: А что способствует этому — вещи, которые заложены в тебе самой, или что-то извне помогает удерживать это детское восприятие?
М: Частично — и то, что извне, но скорее — то, что внутри. По большей части. Но если бы не было причин, которые и извне подталкивают, ничего не получилось бы.
С: А что за причины, которые извне подталкивают?
М: Люди, скорее всего, которые меня окружают, потому что среди них тоже много таких же. А детское восприятие — это такое, на мой взгляд, незамороченное, что ли. Я всё-таки провожу грань между детским восприятием мира и инфантильностью.
Ю: А кстати, да. Инфантильность, по-моему, это некое отрицательное качество.
М: Ну, я к нему не очень хорошо отношусь. Вот заморочек не люблю всяких таких ненужных, которые мешают жить.
Ю: А что мешает жить тебе?
М: (растерянно) Да, в общем-то, ничего.
Ю: То есть ты — человек, который полностью независим?
М: От чего?
С.и Ю. вместе: От внешних факторов.
М: Ну, к сожалению, не получается уж полностью-то. Хотя хотелось бы не зависеть. Живём в мире, в котором всё взаимосвязано, как-то влияем — и мы на него, и он на нас. Иногда очень хочется, к примеру, на работу не ходить, а приходится. Очень много времени тратится на работу, хотя она и достаточно интересная, и люди там тоже хорошие.
Ю: А что за работа? Кем ты сейчас работаешь?
М:(пренебрежительным тоном) Да… продавцом в книжном магазине в университетском. Там новый магазинчик открылся на филфаке — ещё в декабре.
Ю: Ну, по-моему, это такая работа, которая меньше мешает детскому восприятию, чем какая-либо другая. Там общение приносит положительные результаты…
М: Нет, общение приносит, конечно, результаты, просто иногда хотелось бы продинамить работу и посвятить это время несколько другим целям. К сожалению, не получается — вот в чём зависимость.
С: А от каких вещей в жизни ты получаешь наибольший кайф? Ради чего тебе хотелось бы продинамить работу?
М: Наибольший кайф я получаю тогда, когда у меня творческий подъём, когда хочется что-то сотворить, сделать — даже неважно, песню написать или ещё что-нибудь такое. Хочется поработать для себя, а в это время приходится идти на работу и делать что-то там… не для себя. Пропадает время. А в другой раз уже может настроение другое быть.
С: А ты, кроме песен, ещё каким-то творчеством занимаешься?
М: Мы как-то с Ильёй Сёмкиным говорили на темы творчества… Для меня вообще вся жизнь… вернее, хотелось бы сделать так, чтобы вся жизнь была творчеством, независимо от того, что ты сейчас делаешь — песню пишешь или обед готовишь.
С: И получается?
М: Да, иногда получается. К сожалению, эта зависимость — она мешает, потому что у меня всё происходит спонтанно. То есть накатило — и надо срочно что-то сделать.
Ю: Срочно отпрашиваться с работы и бежать.
М: Ну, или не с работы, просто в этот момент могут быть какие-то другие дела, которые тоже необходимо сделать. И приходится выбирать. Вот такая, в основном, зависимость существует. Иногда хотелось бы побыть отшельником, но это тоже очень сложно.
С: Кстати, у тебя в песнях часто появляется образ некой такой странницы, и, насколько я поняла, эта идея тебе близка. У тебя в жизни было такое, что ты странствовала по разным городам?
М: То есть в буквальном смысле слова? Да, случилось один раз, правда, очень мало времени всё это заняло, по-моему, в 92-ом году, осенью, я уехала из Заполярного, грубо говоря, просто сбежала из дома, и около месяца ездила. Сначала в Питер приехала, потом из Питера в Вятку поехала, там с очень хорошими людьми жили некоторое время, в Ижевск съездили, тоже познакомились… Такое, правда, ощущение иногда складывалось, что человек, у которого я жила в Вятке — такая хорошая, милая девчонка — она иногда просто возила меня и показывала своим друзьям-товарищам. Но всё равно было весело, всё это происходило в таком полёте над землёй, что ли. Очень много впечатлений было всяких интересных. И много песен после этого написалось. И ещё тогда, в Вятке — тоже парочка песен хороших.
С: А ты начала песни писать раньше или именно в путешествиях?
М: Нет, чуть пораньше. Но не так давно.
Ю: Ты сама с Кольского полуострова?
М: Угу.
С: (с завистью) Там северное сияние, небось…
М: Вообще я родилась в Никеле, потом переехали в Заполярный. Северное сияние — да… Как раз вот в том же 92-ом году, когда я из дома ушёл, у нас там в Заполярном, летом, был стройотряд из питерского университета, и некоторым просто повезло: северное сияние вдруг ни с того, ни с сего случилось в конце августа — начале сентября, уж не помню, когда точно, где-то на границе между августом и сентябрём. А там из Узбекистана был человек, ещё откуда-то с юга, они как бы знали о существовании северного сияния, но видели его только на картинках.
Ю: Тут-то детская непосредственность и проявилась…
М: И вот как раз в тот день, когда человек из Узбекистана уже уезжал, мы пошли его провожать на автобус вечером, был такой ясный вечер, поскольку освещения там в городе не очень много, и вдруг ни с того, ни с сего полыхнуло северное сияние в конце лета. Типа: «Вот, посмотри, какое я на самом деле».
Ю: У меня есть приятель из Оленегорска, он рассказывает, что иногда бывает очень интересное северное сияние: не только вертикальными полосами, как бы лентой, а ещё и оранжевые полосы горизонтальные, которые простираются на очень большой длине. И они до сих пор не понимают, что это — действительно ли северное сияние, или какие-то аномальные явления.
М: Оранжевые полосы… зелёные и розовые, в основном, цвета преобладают. Но там не только полосы, там ещё и какие-то непонятные рисунки бывают.
Ю: Я как раз застала такую бледно-зелёную ленточку, когда посещала ваши края. Всю жизнь мечтала, но как по заказу ничего не получилось.
Молчание
С: Ты не жалеешь сейчас о такой вот свободной жизни?
М: Нет.
С: А вообще ты считаешь себя свободным человеком?
М: Считаю свободным, не знаю, как со стороны. Не абсолютно, конечно.
С: А что такое свобода — в твоём понимании? (иронически) Пошли философские вопросы…
М: Да. Это можно дискуссию развернуть не на час. Прежде всего свобода — это внутренняя категория, которая не должна быть обусловлена какими-то внешними факторами. И ни в коем случае это не вседозволенность.
Ю: Хотя некоторые говорят, что свобода — это всё-таки в большей степени вседозволенность.
М: Нет, для меня это внутренняя категория.
Ю: Ну, это мудрее, скажем так.
М: Вот мне могут сказать, что я сам себе противоречу, но поскольку я считаю себя свободным, то я могу в чём-то себя ограничить — это моя свободная воля. С: То есть это прежде всего свобода выбора?
М: Да.
Ю: А кстати, по поводу Петербурга — раз уж ты здесь обосновалась, может быть, Петербург — это как раз тот город, та атмосфера, которая способствует развитию твоей внутренней свободы? Ты здесь чувствуешь себя человеком, который способен воплотить все свои творческие желания и стремления? Тебе хотелось бы чего-то другого, или Питер полностью олицетворяет ту жизнь, на которой тебе бы хотелось остановиться?
М: Ну, во-первых, мне не хотелось бы ни на чём останавливаться. Поскольку я по натуре бродяга, то мне надо идти, идти и идти, даже без какой-то конкретной цели. А вообще да, вообще Питер — это тот город, в котором я хотела бы жить, поэтому я здесь и живу. Мне очень повезло с тем, как я здесь обосновалась, если даже взять обычную житейскую точку зрения: удачный обмен, квартира и всё прочее, прописка сразу. Всё очень быстро случилось — видимо, потому, что, действительно, я должна здесь жить, мне так кажется.
Ю: Судьба?
М: Ну, меня ещё с детства в Питер тянуло…
С: А что тебя тянуло в Питер? Что, по-твоему, есть в Питере и нет в других городах?
Ю: Это, наверное, люди прежде всего?
М: Когда я сюда ехала — да, были люди, потом ещё появилось очень много людей; в основном, с теми людьми, с которыми я сейчас общаюсь, я познакомилась позже, после того, как я в Питер приехала. А сам город — для меня это живое существо, не просто строения, набережные, хотя, естественно, это тоже… Какая-то такая душа у Питера есть, отличная от других городов. Я, правда, не во многих городах была…
С: Не знаю, может, это очень субъективная фишка, но мне всегда Питер казался холодным и мрачным городом.
Ю: Ещё Гребенщиков говорил, что это город-вампир.
С: Ну да, в общем-то, мне кажется, оно так и есть.
М: Не буду спорить с Гребенщиковым…
С: Нет, с Гребенщиковым как раз надо спорить, а то он уже стал чем-то вроде словаря энциклопедического… пыльного и потёртого.
М: Просто мне иногда кажется так, что я — частичка души Питера. Поэтому для меня Питер ни в коем случае вампиром не является. Ну и наоборот — донором тоже не является.
Ю: Как гармоничное сосуществование?
М: Да, что-то типа того. То есть я чувствую, что он несколько отстранённый, может даже холодный, и в то же время — очень душевный город. И очень глубокий по духу, несмотря на всю свою прямолинейность и плоскость. Существует ещё куча других измерений, кроме трёх, нам привычных.
Ю: И это хорошо.
М: Просто Питер — как мой дом, в любом месте города я чувствую себя дома. В других городах я чувствую себя в гостях. Вижу — красивый город, хороший такой, приятный. Москва во многих местах очень красивый город, но я не могу сказать, что я Москву люблю.
Ю: Ну да, честно говоря, я не встречала ещё человека, который действительно любил бы Москву как Питер.
М: (с нажимом) Я встречала человека, который очень любит Москву… ну, он москвич, правда. Вы, наверное, его тоже знаете — Никита Балашов. Вот, с Никитой и Мышью мы там ходили по Москве и было очень здорово. Харьков очень симпатичный город.
Ю: Никита — из «ДСБ проходит»?
М: (тепло) Да. Очень душевный человек. Душа просто нараспашку. И очень московский.
С: Ну, мне кажется, Питер — всё-таки более для творческих людей, нетворческие люди должны чувствовать себя в нём достаточно неуютно.
М: Видимо, так и происходит — очень много людей чувствуют себя здесь неуютно. Непонятно только, зачем они сюда едут толпами. Иногда даже хочется их отсюда вымести всех, хотя это несколько негуманно, но я не гуманист.
С: А в чём выражается то, что ты — не гуманист? (со смехом) Кроме желания вымести отсюда левых товарищей?
М: (решительно) Хотя бы вот в таком отношении к людям. Может быть, это неприятно, но всё равно существует какое-то разделение людей на категории. Правда, я ещё до сих пор для себя не оформила окончательно, что это за разделение, но… Если примитивно делить всех людей на толпу, там, и выдающихся личностей, индивидуальностей…
С: Ну, я тоже считаю, что люди делятся на какие-то категории. То есть, насколько я помню, Андрей Тарковский делил людей на четыре… вида, что ли: граждане, хищники, мещане и беглецы. Мне как-то это очень понравилось, и, мне кажется, люди по своим основным, доминирующим качествам, относятся к одному из этих видов.
М: (озадаченно) Интересно…
Ю: А почему ты выбрала эпиграфом к своему выступлению в «Белом кролике» строчки из Башлачёва? Он — твой… как это пошло звучит… духовный учитель?
М: А, именно почему из Башлачёва? Да, Башлачёв, пожалуй, сейчас — единственный из широко известных в рок-н-ролле людей, творчество которых…которого для меня по-прежнему остаётся насущным, животрепещущим и близким. Я сейчас практически не слушаю наших известных людей, известные группы, что-то они меня не цепляют, не знаю, почему. Например, вот «Кино», «Алису», «ДДТ» я вообще никогда особо не любила. Был период, «Аквариум» нравился, «Аукцыон», сейчас как-то так холодно к ним отношусь. А Башлачёв — всегда… Высоцкий ещё, но на Высоцком я вообще воспитана с детства, мне папа его песни вместо колыбельных пел. Не то чтобы пел — петь он не очень хорошо умел, скорее декламировал. Башлачёва я гораздо позже узнала, но он мне как-то ближе.
С: А твои музыкальные пристрастия — можно сказать, что они полностью выражены в песне про вино?
М: Да, там как бы большинство моих любимцев… ну, тем, кто вместился, я перемыла косточки немножко.
С: Ну, косточки там, по-моему, с любовью перемыты. А попадание в питерскую тусовку на тебя какое-то влияние оказало? Ты общаешься со многими музыкантами, с теми же Сёмкиным, Полем…
М: Ну, говорят, что оказало некоторое влияние… Как могут не оказывать влияние люди, с которыми ты общаешься, тем более что эти люди интересные и талантливые?
Ю: Кстати, насчёт питерской тусовки — многие люди воспринимают андерграунд как некую иерархическую лестницу, то есть как первую ступень делания своей музыкальной карьеры. Ты остановишься на том, чтобы быть в данном качестве, или же ты хочешь чего-то большего? Тебя устраивает то, где ты выступаешь, те залы, та атмосфера, или ты хочешь выйти на какой-то более широкий уровень?
М: Для меня нет каких-то таких целей конкретных — выйти куда-то. Я просто плыву по течению, гребу потихонечку. Для меня важен сам процесс, я уже с некоторыми людьми по поводу процесса и целей беседовала… Есть люди цели и люди процесса. Абсолютно чистых категорий нет, но в каких-то людях преобладает то, в других это. Я скорее человек процесса. Я могу петь свои песни и удовлетворяться тем, кому я их пою, главное, чтобы это были люди, которые мне близки.
Ю: Сейчас ты чувствуешь эту близость?
М: Да. А если вдруг получится выйти куда-то на более широкую аудиторию, меня это нисколько не обломает, и препятствовать этому я не буду. Стремиться, специально ставить для себя такую цель — мне это тоже не нужно. Для меня главное — жить, радоваться жизни и как-то всё это выражать. Если это получается — я очень рада, если получаются какие-то новые песни, вот, за последнее время две штучки получились, и мне очень радостно. У меня это очень долго всё, я не плодовит, к сожалению.
Ю: А почему ты о себе часто говоришь в мужском роде?
М: (смеётся) У меня, наверное, ощущение себя как человека вне пола. Я ещё не знаю, почему так. Иногда мне просто не нравятся чисто по звучанию окончания глаголов женского рода; режут слух все эти «ла-ла»: сделала, пошла, почему-то.
Ю: Вот, кстати, у меня нечто похожее, единственное, что я люблю говорить «мы» — я недавно прочитала, не знаю, насколько это верно: дети, они любят ощущать себя не отдельно от мира, а — как древние греки — ощущать себя В МИРУ, и поэтому к себе присовокупляют всех остальных, и говорят не «я», а «мы». Вот у тебя такого не бывает, или у тебя чисто мужское окончание и единственное число?
М: В основном единственное. Долгое время, особенно в детстве, очень хотелось быть мальчишкой. Я папу всё время доставала — почему я девочка, а не мальчик, а он говорил, что перестарался…
С: У тебя в песне есть строчка: «Мы живём не в этом веке». В каком веке на самом деле ты живёшь?
М: А вне времени вообще.
С: То есть у тебя есть какой-то свой мир, в котором нет реалий этого времени?
М: Ну, он есть, конечно, хотелось бы, чтобы он был более выражен, но иногда приходится подстраиваться, потому что — я уже говорила — от обстоятельств никуда не уйти.
Ю: И чтобы сохранить это детское отношение, этот мир, приходится иногда уступать?
М: Да, приходится, наверное. А конкретно в каком веке я хотела бы жить — не знаю. Не знаю, жила ли я когда-нибудь раньше, если верить всем этим теориям о переселении душ и прочим вещам.
Ю: А ты веришь?
М: В какой-то степени да, то есть хотелось бы, чтобы это было так. Но пока ещё свои прошлые жизни вспоминать мне не доводилось. Видимо, я ещё не дошла до того уровня, чтобы их вспомнить.
С: Мне кажется, ты ближе всего к средневековью…
М: Может быть, мне очень интересно средневековье, но я, к сожалению, о нём очень мало знаю — там ведь тоже были свои проблемы. И людям, жившим в средневековье, наверное, хотелось жить в другом веке. Вот сейчас у меня интерес к средневековью как-то обострился, и хочется о нём побольше узнать, почитать что-нибудь.
Ю: А что именно тебя в нём привлекает?
М: Романтика.
Ю: Там как раз было мало романтики, романтика — это больше восемнадцатый век.
М: А как же крестовые походы, рыцарские турниры?
Ю: Ну, крестовые походы — там романтики не было. А вот в рыцарских турнирах — наверное, да. Отношения между дамой и рыцарем, вот эти отношения долга, чести …
М: Да, вот именно романтика отношений.
Ю: Потому что крестовый поход — это была жёсткая такая экспедиция: резать язычников, резать иноверцев…
М: Ну так это тоже романтика! Мечами помахать, головы порубить нечистым. Я вот сейчас «Песнь о Роланде» читаю — у-ух! Экспрессия такая… Там, правда, не крестовый поход, но всё равно. У меня в «Песне о Роланде» даже герой любимый появился — Турпен, архиепископ, который вообще рубил направо и налево и говорил, что трусливые пусть уйдут в монастыри и замаливают там чужие грехи, а настоящим мужчинам место вот здесь, в сражении.
Ю: Наверное, романтика ещё в том, что по средневековым дорогам ходили менестрели, миннензингеры и так далее.
М: Да, хотелось бы в те времена пожить, побыть бардом — менестрелем…
Ю: А ты не хотела бы собрать группу, поиграть в электричестве, или твоё творчество — чисто акустическое?
М: Я, наверное, не смогу играть в группе. У меня были такие… желания не было, были раздумья по поводу того, как было бы в группе, я даже пробовала периодически играть с людьми… У меня просто не получается.
Ю: Почему? Чисто межличностные какие-то конфликты?
М: Нет, не межличностные, не музыкальные, не знаю даже на каком уровне. Сложно объяснить. Ну, скорее потому, что я одиночка, что ли, в творческом плане.
С: Многие тебя причисляют к авторам-исполнителям, а не к рок-музыке. Для тебя имеют значение какие-то определения?
М: Пусть причисляют к кому угодно. Действительно ведь авторская песня — я же сама пишу тексты, и практически везде сама музыку пишу — за исключением нескольких песен. Какая разница — авторская, рок-н-ролл, что-то ещё. Хотя — я воспеваю дионисийство, а у представителей авторской песни это не принято.
Ю: А ты любишь находиться в одиночестве?
М: Да.
Ю: Для тебя это не какой-то душевный кризис?
М: Нет, это скорее — ещё один путь к познанию себя. То есть я люблю и в обществе находиться, и с людьми хорошими общаться очень люблю. Мне вообще везёт на людей, на друзей-приятелей. Но и одиночество очень люблю, тем более что иногда очень сложно его добиться в нашей обстановке. А угнетающе оно на меня не действует.
С: Существуют две теории, почему человек пишет песни: первая — он хочет рассказать миру о себе, а вторая — передаёт информацию, полученную свыше. Какая тебе ближе?
М: Третья.
С: Это как?
М: Рассказать себе о себе.
Ю: И аудитория тебе не важна?
М: В процессе написания песни аудитория не имеет значения, потому что мне главное в данный момент — выразить то, что во мне накопилось. Но потом, когда уже всё готово, естественно, нужно показать это в первую очередь близким людям, потому что писать в ящик стола — это гоже не очень приятно.
Ю: А было ли такое, что тебе хотелось что-то выразить, но это никак не укладывалось в стихотворный размер?
М: Да, частенько бывало. Было и такое, что очень хотелось выразить и очень хотелось сформулировать, и что не укладывалось вообще ни в какой размер — ни в стихотворный, ни в прозу, вообще никак. Какие-то сумбурные образы, которые в слова-то не укладывались.
Ю: Есть нечто, что не выразить какими-то земными средствами?
М: Ну да. Иногда это воспринимается (смеётся) как творческий застой.
Ю: А прозу ты не пробовала писать?
М: Да нет… Были какие-то наброски, но это с натяжкой можно назвать прозой. Проза для меня — это что-то такое серьёзное, монументальное. А у меня были наброски, скорее как стихи в прозе — бессюжетные, непонятно какие… Скорее обрывки ассоциаций.
С: А ко всем своим песням ты относишься одинаково, или есть какие-то более любимые, менее любимые?
М: Есть, конечно. Как можно одинаково относиться?
С: А какая твоя самая любимая песня?
М: «Город».
Ю: Дело в том, что это моя тоже любимая песня!
С: Ну, вы нашли друг друга…
Ю: Сейчас я повторю то, что ляпнула в пятом номере: ты уже настолько простыми, доступными, какими-то невычурными средствами можешь выразить очень большие, очень важные вещи. И в «Городе» как раз тебе это удалось.
М: Для меня это вообще идеал песенного творчества. Песня же — она сама по себе не вмещает очень много, это короткий такой отрывок. И когда человеку удаётся в песне вот именно в простой форме высказать то, что его переполняет, это на самом деле очень хорошо. То есть проза позволяет писать длинно: там можно высказать какие-то философские заморочки, всё это описать поподробнее, и плюс ко всему, перечитав, оформить это получше. А песня — она очень ограничивает, такие жёсткие рамки существуют, поэтому надо умудриться уложить в эти рамки как можно больше; поэтому в песнях и стихах существует подтекст у каждой строчки, везде куча смысла заложено. Чем и отличается на самом деле рок-н-ролл от бардовской песни, от КСП- шной, скорее, среди бардов-то есть, конечно, очень хорошие. Но в большинстве своём у КСП-шников очень плоские песни.
Ю: Особенно сейчас… Говорят, что у КСП-шников пошёл закос в музыкальную сторону. Если раньше был в стихотворную, то сейчас — в музыкальную.
М: Не знаю, мы с Поляковым в прошлом году побывали на бардовском фестивале, как-то ни поэтической, ни музыкальной стороны не обнаружили. А вообще, на самом деле, зачем ярлыки вешать? Неважно — бардовская это, рок-н-ролльная песня — главное, чтобы хорошая была. Чтобы несла в себе что-то такое…
С: Насколько я знаю, «Вдоль и поперёк» — пока твоя единственная запись?
М: Ну, если не считать всяких там домашних, кухонных…
Ю: Зайцевских…
М: У Зайца мы всего две песни записали тогда, кстати, неплохо получилось. И те записи с радио «Катюша» — я когда на радио была, люди мне записали на кассету. А так, по большому счёту, это — единственная. Ну, это сборник такой, практически всё, что у меня есть, туда вошло.
Ю: Ты планируешь что-то такое концептуальное?
М: Не знаю даже. Вообще хотелось бы что-нибудь сделать такое, только не знаю — где, как, когда.
С: То есть тебя не устроила эта запись у Поля?
М: Нет, почему, она мне очень понравилась. Можно и у Поля, но Поль сам говорил, что у него аппаратура больше концертная. К тому же напрягать человека не хочется.
С: А вообще — о чём ты мечтаешь? Чего тебе не хватает в жизни — каких-то глобальных вещей, или, наоборот, — не глобальных?
М: Такое ощущение иногда, что у меня есть всё. А мечта — очень банальная; мне хочется иметь свой дом. Можно даже замок. И средства к существованию, чтобы не надо было напрягаться и их добывать.
С: Ты бы тогда полностью смогла отдаться своему творчеству?
М: Да. То есть у меня потребности на самом деле очень маленькие.
Ю: Всего лишь замок.
Общий смех.
11.04.97
Мишка
УЧИСЬ ПОЛЁТУУчись полету у осеннего листа,
Учись поэзии у шелеста трав,
Учись терпению тернового куста
Учись свободе у ветра …Если произнес ты слово,
Отчекань его на камне.
Если ты услышал песню,
Спой ее своей любимой.
Если же во тьме ночной
Протянута твоя рука мне,
Мы пойдем с тобою рядом,
Мы пойдем с тобою мимо …
По дорогам пилигримов,
Мимо Рима, мимо Мекки.
Не презренны, не гонимы –
Мы живем не в этом веке …Учись величию скалы над равниной,
Учись безмолвию у смертной тоски,
Учись разрушению у снежной лавины,
А созиданию у доброй руки …Ты скажи , мой друг, откуда
Мы попали в этот город,
Из каких пришли столетий
В этот век Армагеддона?
Или с солнечной Итаки,
Или со скалистых фьордов,
Или, может быть, воскресли
Из развалин Вавилона?
Для того ли мы с тобою
Шли сквозь время и пространство,
Чтоб, разбавив песни болью,
Безымянными остаться?Учась смотреть на мир глазами ребенка,
Учась фантазии у сказок и снов,
Учась вставать с утра с ударами гонга,Мы познавали смысл слова Любовь …
Мы учились жить по книге,
Что в сердцах у нас хранится,
Солнце нам ее листало,
И огнем горели строки,
С каждой буквой, с каждым шагом
К нам последняя страница
Приближалась, и теперь мы
У прямой стоим дороги.
А над нею мягкий пепел
Умирающих столетий
К горизонту гонит ветер,
Растворяя в лунном свете …