Попытка интервью с Владиславой Топорниной
Отчего сидишь ты, Иван Царевич,
голым попом на холодном, плоском камне?
Оттого сижу я, Птица Феникс,
голым попом на холодном, плоском камне,
чтоб вести с тобой непринужденную беседу.
( Народное )
А ты к итервьюшечке-то подготовился?
(В. Шинкарев « Правдивое жизнеописание Митьков ».)
Вперед, леди, пусть узншот…
почем фунт Бубутиного дерьма, в неурожайный год!
(Максим Фрай « Лабиринт ».)
Int. Я не журналист. И не писатель. Я вообще последнее время плохо понимаю, кто я, и в этом мне активно помогает Славка. Это интервью — моя месть.
Итак, прошу любить и жаловать: Владислава Топорнина, она же Мастер Пресекающий Ненужные Разговоры Путем Превращении Болтуна в Лягушку, она же Великий Искатель Приключений На Свою Жопу, она же Поэт, Певец, Музыкант, она же Просто Классный Человек. Место действия: квартира Славки и Поля. Мы валяемся на коврах, пьем пиво и ведем непринужденную беседу.
Тоха -… Прикол у меня такой — хожу и задаю дурацкие вопросы.
Славка (хватаясь за голову) — Боже мой ! Ты сейчас меня спросишь, что такое рок!
Т. — В том числе и это.
С. — Ужас какой-то.
Г — Вначале я у тебя спрошу совершенно такую банальную вещь …
С. — Ты включил уже.
Т. — Да. Откуда такой псевдоним — Леда?
С. — А, это Полево изобретение.
Т. — А, вот так вот.
С. — Да. У него все время по отношению к моей жизни какое-то странное… как это назвать…
Т. (со смехом) — Желание закончить ее.
С. (смеясь) — И причем быстрее. Нет, просто эпитеты, которые он подбирает ко мне, они имеют странную сексуальную направленность. Вот, например, Сапфо на софе, лесбиянка несчастная, Леда, которая там с лебедем, понимаешь ли, имела какие-то отношения.
Т. — Так Поль считает себя Лебедем ?
С. — Да нет, наверное, Богом, Зевсом… Я не знаю, чем себя считает Поль в этой связи.
Т. — То есть имя не твое ?
С. — Нет, мое, но дал мне это имя Поль. Да и пусть его… Честно говоря, мне все равно. Вот такой вот банальненький ответик.
Т. — Экая ты сегодня.
С. — Ну, надо же когда-нибудь начинать.
Т. — Скажи, с чет началось твое занятие гитарой, всякое писание песен.
С. — Занятие гитарой или писание песен ?
Т. — Так ведь это вещи взаимосвязанные, как я понимаю.
С. — Нет. Дело в том, что занятие гитарой началось совершенно иначе и гораздо интереснее. Когда и училась во втором классе, меня не всегда выпускали погулять (смеясь), и мне нужно было дополнительное время для того, чтобы гулять по пустырям, лазать по стройкам, но котлованам, кататься на подъемных кранах и так далее. У нас в школе появился учитель игры на гитаре. Я пришла к маме, зная, что мама всю жизнь мечтала, чтобы я играла на гитаре, и говорю: «Вот, мама, у нас в школе учитель, и вроде денег немного надо платить»… Мама обрадовалась, отправила меня учиться на гитаре (общий смех). В общем, месяца через три выяснилось, что ребеночек на одном занятии был… На первом, и то половину, больше не выдержал.
Т. — Нормальная ситуация.
С. — Ну конечно (хихикая). Вот так выглядело мое занятие гитарой.
Г. (смеясь) — С тех нор ты так и занимаешься.
С. — Ага. Нет, потом у меня был уже частный учитель, это было жутко, у меня дома довольно долго сохранялась гитара, мною погрызенная со всех сторон. Учитель был человек хороший, и поначалу меня это все даже развлекало. Но беда всей моей жизни в том, что я совершенно не выношу принудительного характера всевозможных обучений, лечений, посещений и прочих мучений. Поэтому, когда мое ученичество в кои-то веки завершилось, и я торжественно не поехала получать диплом об окончании музыкальной школы, мои отношения с этим изумительным инструментом были надолго испорчены. Видеть его не могла. А потом уже как-то оно… В юности, восьмой, девятый, десятый класс, как же не погулять в белые ночи, не поорать песни. Тем более что стихи я писала всегда, причем в детстве я как бы разговаривала стихами, ползая по котлованам в одиночестве (мечтательно). Такие были телеги…
Г. — То есть шайки-лейки никакой не было?
С. — Не, шайки-лейки они-таки были, правда, весьма фрагментарно, потому что меня никогда не интересовали люди. Тем более в ту пору мои сверстники меня не интересовали совершенно. То есть шайки-лейки начались уже гораздо позже, они уже не имели отношение к котловану, а скорее к кухне, к беседам о высоких материях, вселенские войны на площади полтора на полтора чьего-нибудь сортира и т. д.
Т. (смеясь) — А, боролись с унитазом ?
С. — Да нет, понимаешь, мы сидели в совмещенном санузле, ночами, потому что больше негде было, и воевали там за все человечество.
Т. — То есть с какого-то момента ты стала просто накладывать стихи на пиару.
С. — Да, наверное, я уже не помню этого момента. Ну, были разные эксперименты — стихи на музыку, музыку на стихи.
Т. — Ты в основном как пишешь?
С. — По-разному.
Т. — То бишь нет определенного способа.
С. — Нет. Ну, разный приход… По-разному реализуется.
Т. — Кстати говоря, о людях и не-людях. Что это за классификация такая интересная? Скажем так, кто такие не-люди ?
С. — Которые нелюди (смех). Нет, гораздо проще объяснить, кто такие люди.
Т. — Хорошо, а кто такие люди?
С. — Это те, кто не в состоянии вести себя по-человечески даже по отношению к себе. Они ничего не понимают и не могут в этом признаться, потому что не понимают и этого. Они не прощают ни слабости, ни силы, особенно силы. Они не способны использовать себя и мир, в котором живут, по назначению, но из жадности пытаются пользоваться им хоть как-то, т.е. как копало. Поэтому обречены всю жизнь забивать гвозди телескопом, вытирать задницу шелковыми платками с вышивкой, выливать помои на головы тех, кто их (людей, а не помои) любит и приходит в восторг от того, как здорово все получается. А потом они умирают больными и несчастными, удивляясь бессмысленности и хуевости потраченной жизни. Впрочем, это не единственный вариант развития событий. Иногда они умирают вполне довольными, иногда, еще при жизни, рыдают но ночам, кусают локти и всячески страдают от собственной ничтожности или еще от чего-нибудь, но все это, в сущности, ничего не меняет. Да, еще они пытаются любить… Ох, лучше бы они этого не делали (смех). Шутка. Впрочем, все эго лишь этапы развития человеческого существа, а следовательно, приходится предположить, что все, даже самые продвинутые среди нас проходили этот кошмар, как это ни печально.,. Просто, видишь, мне бы не хотелось сейчас разворачивать телегу о кастовой системе и так далее.
Т. (настырный такой) — Хорошо, ты как-то для себя отличаешь: людь-не-людь.
С. — Да, знаешь, критерий всегда один: интересно — неинтересно. Просто среди людей крайне редко встречается что-то интересное для меня. То есть их появляется на самом деле больше, но исходя из массовости… Скажем так: на душу населении не-людей душ населения людей гораздо больше. Знаешь, мне сейчас довольно сложно отвечать на этот вопрос, потому что у меня сегодня случилось… случился приступ нежности к человечеству (загибаемся от хохота). Вот. Чего-то меня так проперло.
Т. — Ты ехала в общественном транспорте?
С. — Ты знаешь — да, как ни странно, просто народу было мало. Вот поэтому. Я с утра вышла в таком трансцедентном состоянии, я испытывала такое какое-то… сострадание к человечеству (пауза, смех). Ну, потому что человек — это насилие сознания над самим собой, и вообще зловредная привычка Вселенной. К сожалению, не моя фраза, но мне очень нравится (смех). И в этом смысле все мы люди, то есть человеческая форма, она как бы… от нее никуда не денешься. Клетка.
Т. — Вот поэтому-то я тебя и спрашиваю.
С. — Скажем так, люди — это те, кто не способны видеть дальше того, что они видят.
Т. — То есть суть вещей им недоступна.
С. — Суть вещей вообще никому не доступна, ее просто нет.
Т. — Так. понятно.
С. — Можно давать много характеристик людям — они боя сея смерти, например. Они не знают, что реальность, в которой они живут, это такой же сон, как и сны, которые они видят по ночам. Что еще они не делают? Они ничего не понимают. Впрочем, кажется, я повторяюсь. Главное, люди не способны делать выбор и отвечать та Свой выбор. Вообще это очень заманчиво, всегда можно свалить на кого-нибудь ответственность за себя, несчастненького, на Господа, например, или на его отсутствие, на судьбу там, на маму — злодейку, на бабушку — еврейку, на меня, в конце концов (смех). Кстати, это в последнее время в моде, ты заметил? Ну что у нас с людьми не так?.. Да, Игрища! Какие кошмарные у них игрища! Сперва они пытаются убедить тебя, что их жизнь — самая серьезная вещь во Вселенной, а потом устраиваю! настоящую вакханалию. Конечно, играть можно во все что угодно, и даже нужно это делать, а еще вернее было бы сказать, что этого невозможно не делать, так уж устроена наша Вселенная. Но народ-то, как всегда, не в курсе! Они сначала пытаются оттолкнуть несущийся на них поезд, причем руками, потом с серьезными рожами пляшут краковяк «на обломках распавшейся жизни»*, а если кто-нибудь, не дай Бог, скажет им, что это игра, и они, опять же не дай Бог, поверят, гут все — полный атас, держите меня четыре человека (смех). Эти существа, с безумными от восторга физиономиями обнаружив, что все можно, а раз игра, значит за это самое «все» ничего не будет, остервенело ломятся вперед, на подвиги. Кстати, первое, что они, как правило, делают — разбивают эти самые восторженные морды свои и чужие, в буквальном или не очень смысле, это зависит от фантазии и природных данных. Или ебутся но углам, тоже в разных смыслах и позах… или убивают кого-нибудь, как правило, совершенно бессмысленно, зато в любых количествах, а в остальном — те же оговорки, т.е. фантазия и природные данные. Это — максимум, на что они способны. Но даже это не самое страшное, в конечном счете, серьезного вреда они причинить не могут, т.к. у большинства людей не такое уж сильное сознание, чтобы менять этот мир, а их поступки… (робко) это такая редкость. Даже забавно. С другой стороны, когда человек не вериг в свою игру, он не способен отдаться ей целиком, а значит, не может получить полную гамму ощущений, т.е. того, для чего игра существует. Понимаешь, если я в свои 26 или 30 или 60 или 18544 захочу поиграть в маленькую ранименькую девочку (проникновенно), и у меня кто-то отнимет копеечку, шапочку, рукавички и вязаный шарфик (с интонациями пламенного комиссара, выступающего перед отправкой на фронт), мне будет ДЕЙСТВИТЕЛЬНО больно, я буду плакать, и след в моей нежной душе останется на всю жизнь (спокойно), и неважно, что через два дня мне взбредет в голову побыть кровожадным воином, для которого человеческая жизнь не стоит и ломаного гроша, за деяния этого воина я буду отвечать по полной программе, и ощущения, связанные с этой игрой, останутся со мной навсегда — это Мой Опыт. Люди, в свою очередь, пытаются всю жизнь играть в какую-нибудь одну игру, в которую к тому же не очень верят, вернее, они думают, что это вовсе не игра, и поэтому боятся совершать поступки, в итоге топчутся на месте и воют от тоски. Они глупые, трусливые, жестокие (вся фраза произносилась посмеиваясь). То есть, в принципе, все существа, которым присуще вот эти три качества: Глупость, Трусость и Жестокость, эти существа относятся к людям. Все! Митинг окончен!
Т. — Есть такой термин, как обыватель, подходящий под это.
С. — Ну это-то само собой. С другой стороны, понимаешь, обыватель… В общепринятом смысле, да. Но с другой стороны есть ряд обывателей, совершенно… То есть туг какая вещь. Способность или неспособность делать выбор. Просто быть обывателем человек может выбрать для себя. И это не результат условий, в которых он оказался, не результат его стремлений, это может быть его форма жизни, выбранная им самим. То есть можно работать с восьми утра до пяти вечера, приходить домой, жрать, не знаю, смотреть телевизор и спать. Но при этом совершенно не обязательно, что человек — человек. То есть во время всего этого он на самом деле может заниматься совершенно любой работой, скажем так, занимать свое место в астральной иерархии. И при этом можно быть обывателем.
Т. — Ну я, если честно, еще ни разу не сталкивался с человеком, который бы добровольно стал обывателем.
С. — Нет, ну конечно, конечно, само понятие обывателя… Я имею в виду, что те, кого люди называют обывателями, на самом деле не всегда обыватели.
Г. — Немножко тавтология получается…
С. — Это не немножко тавтология, это вообще тавтология. Это классно.
Т. — А, я люблю все преуменьшать (смех). Ладно, а какую музыку ты предпочитаешь сейчас слушать?
С. — Никакую.
Т. — Вообще?
С. — Нет, если уж слушать музыку, то самую разную.
Т. — Скажем так, любимую музыку для разных состояний.
С. — Музыки дня разных состояний не бывает. На протяжении нескольких лет я каждый день слушала Dead Сап Dance. Музыка подходящая для всех случаев жизни, то есть она просто иногда в правильное состояние, сама по себе. А из русскоязычных… Ну что, все мы списки писали… (смех).
Т. — Видишь ли, я твой список не знаю.
С. (смеясь) — Ты его не читал?
Т. — Нет, не читал.
С. — Жалко, довольно интересный список получился. Ну что, Калугин, недавно приобретший, можно сказать, моим рассудком, ушами и так далее, Наумов, Чистый. Ну, Полякова я…
Т. — Нет, это понятно.
С. — Да. Тут хочешь, не хочешь, выбора нет.
Т. — Это я к тому, что у тебя существует любимое направление в музыке, или что-то в этом духе?
С. — Да, я только не знаю, как это направление называется, потому что понятие рок очень обширное. Меня привлекает сложная музыка и сложный текст… не об этом.
Т. — То есть примитивизм для тебя не интересен.
С. — Ага.
Т. — Ты сразу ответила на три вопроса которые я хотел задать. Что такое?!
С. — У тебя так мало ко мне вопросов?
Т. — Нет, у меня к тебе очень много вопросов. Беда в том, что сформулировать их проблематично. У тебя какие-нибудь записи существуют?
С. — Записи чего?
Г. — Ну, твои записи. Записи тебя, любимой.
С. ( задумчиво ) — Меня, любимой… Ну, альбом «Приложение к смерти», жуткий совершенно. Все. А еще квартирник нас с Михилем (с Большим Медведем).
— Кстати, как тебе квартирник, такая форма выступлений тебе понравилась?
— Да, мне понравилось. Я так оторвалась. Просто, видишь ли, это было мое, можно сказать, первое выступление за много лет, не считая «Белого Кролика»… {смеясь). Потому что «Белый Кролик»… Это были просто вилы. Выступление я имею в виду реальное, когда ты что-то говоришь, понимаешь что ты говоришь, зачем ты это делаешь и почему.
С. — Отдача при этом какая-то от слушателей была?
Т. — Да, ты знаешь, иногда глядя на Славочку, который сидел передо мною на полу, я понимала, что да, какая-то отдача есть. Нет, была какая-то отдача, была, у меня просто к сожалению, опять потому что это было первое выступление за много лет, не было возможности отсекать. В том-то смысле это было, конечно, на автопилоте, ну вот именно в плане восприятия отклика.
Т. — А почему такой большой перерыв?
С. — Я вообще не собиралась петь… Скорее всего потому, что я в принципе никогда не писала для го, чтобы где-то петь.
Т. — То есть ты писала в основном сама для себя?
С. — Тут все не так-то просто, то есть это создание… Это не песни, не стихи, в действительности это просто некая трансформированная мною для меня же информация, которую мне было интересно написать вот в такой вот структуре и посмотреть, что из этого получается в моей жизни, потому что писавши всю эту поебень, жуткую чернуху на самом деле, я вдруг обнаружила, что это программа моей жизни. То есть потом это все реализовалось, и было очень интересно смотреть, каким образом все реализуется, потому что до ужаса буквально реализуется, но при этом совершенно на разных планах. То есть пишешь о чем-нибудь гаком вообще замысловатом, таком вообще запредельном и так далее, а потом все эго происходит по тексту прямо тут. Вот яркий такой пример, «Не високосное лето», она так целиком, подряд прошла по моей жизни… и есть там такой кусок: «Немая сцена — надежный метод». Писалось о чем-то невъебенном таком, а в итоге, когда я работала в театре у Томашевского… Был там такой актер Сергей Дрейдн, и у него был спектакль, который назывался «Немая сцена». Он один играл всего «Ревизора», делал это совершенно потрясающе и метод, которым он все это делал, я просто любовалась и многому научилась. Вот буквально: «Немая сцена — надежный метод». Или наоборот, какая-нибудь проходная совершенно фраза, а потом понимаешь, что да… Жизнь опять перевернута.
Т. — Вот оно, свершилось.
С. — В общем, да.
Т. — А почему тебя понесло на актерскую стезю?
С. — А почему нет?
Т. — Ну не так же: шла мимо, зашла и поступила, или было именно так?
С. — Нет, нет, это было совершенно не так, то есть я очень хотела и… За мою, эту, жизнь, у меня было зри желания: сначала быть лесником, потом быть астрофизиком, а потом актерская стезя.
Т. — Совместить не пыталась?
С. — Так этим я и занимаюсь! Постоянно. От собственных желаний никуда не денешься, они все равно исполняются. Просто потом это все кончилось, когда стало понятно, что это совершенно не то, чем для меня является.
Т. — После окончания института ты работала у Томашевского?
С. — Я работала еще в парочке театров, до Томашевского. Нет, все было изумительно, был такой театр «Цигун», театр пластики…
Т. — «Дурной цигун».
С. — «Дурной цигун». Классный совершенно, никакого отношения к театру это не имело, но было очень здорово. Ежедневная активная медитация, иногда на публику. Классно! Потом был театр «Раритет», мы ездили на гастроли во всякую там Тулу с детскими спектаклями. Это жуть страшная, но проработка хорошая. Три спектакля в день, причем с утра, часов с десяти. Ох! Вот испытание для духа и тела! А у Томашевского я занималась примерно тем, чем мне хотелось.
Т. — Чем?
С. — Я занималась моноспектаклем… Поль мне ставил спектакль…
Т. — Поль?
С. — Да. По моей дипломной работе.
Т. — И что это такое было?
С. — А это… У Сергея Юрского есть такая сказка, называется «Петров день». С элементом трансцендентности, в общем сложная сказка. Там к нему в Петров день приходит птица… Причем написано с большим юмором. Как же птицу-то звали? А, птица Джентльмен-Феликс-Мария-Удельман, которая ему, старику несчастному, объясняет, что вся его жизнь — пустопорожность сплошная, все его стремления — это фигня, и вообще все фигня, ничего нет на самом деле, и предлагает понять сию истину за этот день. И вот путешествие мужика по миру, где он понимает, что это так. Ну и, естественно, сказка заканчивается фразой: «И все кончилось».
Т. — А чего от Томашевского тогда ушла, если это было то, чем ты хотела заниматься?
С. — Не, ну я там как бы делала то, что хотела, а потом началась разруха, причем в прямом смысле, театр в подвале…
Т. — Потек туалет и началась разруха.
С. — Да, начался потоп, ремонт, опять потоп, опять ремонт. Потом Томашевский стал все время куда-то уезжать. То есть он один раз посмотрел мой спектакль, сделал какие-то замечания, потом там все это началось, а когда стало приходить в норму, я уже поняла, что я не хочу больше работать в театре.
Т. — А, что потом, после театра?
С. — Занятие собой.
Т. — Но, занятие собой чем-то выражается?
С. — Ну да, сидение дома на диване, курение сигарет…
Т. — … Писание песен.
С. — Да.
Т. — Хорошее, классное занятие.
С. — Может быть конечно, вполне. Да не, я периодически работала в каких-то коммерческих структурах. Нет, когда я только ушла из театра, я нигде не работала, я жила в Солнечном, было хорошо. Была зима, я купалась в снегу, топила печь и издевалась над собой. Изживала из себя всякие привязки. Собственно с тех пор я занимаюсь собственным развитием тотально.
Т. — По мере возможности и желания.
С. — Ну как по мере возможности? Больше-то ничего нет. Потому что больше ничего не нужно. Когда я пошла в театр, у меня очень четкая была такая программа, что народ нужно развивать, но не в плане просвещения, а влияла память всяческих мистерий, для чего они делались, вот язя этого я, собственно, и шла в театр, и понятно, что нынешний театр существует совершенно не язя этого. Просто, если бы это вес случилось не тогда, а сейчас, возможно, я иначе бы к этому отнеслась, и занималась бы там тем, чем мне нужно. Но тогда все это болотце оказалось сильнее меня и я чувствовала, что начинаю превращаться в кисель обыкновенный.
Т. — А твоя запись, каким образом она появилась на свет?
С. — Знаешь, у меня есть муж…
Т. — Да, Алекс Поляков. ( Бурная радость и всеобщее веселье по этому поводу ).
С. — Да. У него какая-то навязчивая идея по поводу моей жизни — раз уж я есть, надо меня к чему нибудь пристроить.
Т. — К чему же он тебя пристроил?
С. — Ну, как-то ему, видимо, хотелось, чтобы все это было рядом, что вот, крутая тетка, и песни пишет классные, никто понять ничего не может, ну дык это ж кайф, это круто. Мне же просто было любопытно послушать это все со стороны.
Т. — Ну и как?
С. — Ужас. Да не, ну как ужас, просто записывалось это все не в лучший, скажем так, мой день.
Т. — Писали здесь, дома?
С. — Дома, но не здесь, мы писали у Лонгов. Это чисто такая, рабочая запись, чтобы послушать, что происходит там.
Т. — Тем не менее она имеет популярность среди узкою круг а некоторых товарищей.
С. — Ну, как говорится, на безрыбье… Нет, на самом деле обидно, что я в таком тогда была состоянии, что это все было как-то без искры записано.
Т. — Не знаю, по записи это не чувствуется.
С. — Да, по поводу того, чем я еще занималась. Я занималась айкидо.
Т. — О!
С. — Вот такой переход от театра…
Т. — Не, кстати, вполне нормально.
С. — Да. Просто буквально я ушла из театра, полгода отдохнула в Солнечном, а потом у меня такой начался в жизни вообще театр с цирком, что исчезла потребность как-то себя проявлять… В общем, было у меня куда себя деть, с потрохами.
Т. — Но сейчас ты не занимаешься айкидо или продолжаешь заниматься?
С. — Сейчас я не хожу на тренировки. Возможно, это временно. Там тоже есть свои причины. Просто когда я шла туда, у меня было свое видение процесса… Восточные виды боевых искусств отличаются внутренней сильной культурой, а у нас, к сожалению, дается только техника, а эта часть учений меня интересовала всегда крайне мало. Это некое дополнение.
Т. — Что, неужели в Питере нет ни одного человека, который смог бы тебе это дать?
С. — Сейчас уже не нужно. Нет, я занималась у очень классных людей, причем я ходила по разным залам одно время. Оказалось, что все-таки первое место, куда я попала, оно было самым правильным. Это, правда, относительно.
Т. — Возвращаясь к песенной теме. Ты в последнее время написала какое-то количество новых вещей. V тебя нет желания записать их?
С. — Есть, конечно, есть. С большим удовольствием это сделаю, по возможности. Я очень хочу записать, потому что они сильно отличаются от моего прежнего творчества и мне интересно послушать.
Т. — Я тут подумал, в какой последовательности лучше что делать. Делать еще один концерт уже на чисто новых вещах, а потом записывать или вначале записать, а потом уже…
С. — Да это совершенно все равно.
Т. — Для тебя это не играет никакой роли?
С. — Нет. То есть с одной стороны лучше сначала записывать, потому что потом будет легче петь…
Т. — Уже будет отработано.
С. — Да. А с другой стороны, наоборот тоже, если сначала петь на концерте, то потом на записи будет более понятно, что там должно быть. Просто во время концерта идет какая-го информация о том, как это должно быть. Не то чтоб в идеале, но…
Т. — Я знаю, что ты довольно долгое время жила на Свечном. Каким образом тебя туда занесло?
С. — Спасибо большое батюшке Басманову, называется. Просто в какой-то момент жизни у меня наступил тяжелый период, когда я поняла, что я сама с собой не справляюсь. Мне нужна была, как бы сказать, группа поддержки. То есть возникла потребность в общении с другими людьми. Потому что перед этим я некоторое время жила замкнуто. Хотя, ну какое замкнуто, я училась, там тусовка, у меня была какая-то любовь. Потом все это дело кончилось… Зато началось лето и, соответственно, ежегодная депрессия. Тогда многое менялось. И мне стало…
Т. — Нехорошо.
С. — Ну, это мягко сказано. Там такие процессы пошли… Инволютивные явно. Мне нужно было как-то себя спасать… Просто я тогда была молодая и глупая, заигралась до того, что забыла, зачем все это, и, конечно, тут же получила удар в спину. Кстати, вот тогда-то я и поняла окончательно, какие они — люди, и для чего. Ну, а дальше все как по плану. Появились опять же люди, но уже другие, привели меня на ул. Декабристов, где до Свечного жила вся эта тусовка, там я увидела сидящего в кресле Басманова, у него тогда были длинные волосы, классный такой был на вид. Правда, очень приятный. Он на меня посмотрел и сказал: «Мы на Свечной переезжаем, приходи. Я там буду в такой-то квартире, мы тебя гам поселим», и ушел. Мне так понравилась лаконичность. И я пришла на Свечной, то есть я там одной из первых поселилась, все это дело обживала. Было здорово, особенно первое время. Там появлялись сначала правильные люди, классные, живые, мудрые, хотя… Ну, во всяком случае честные.
Т. — Потом?
С. — Потом Свечной кончился, через год. Кончился Свечной, вернулся Поль, тут же переехали на квартиру, которую папа снимал для себя, но жил при этом в совершенно другом каком-то месте.
Т. — Хороший папа.
С. — Да. Там тоже было хорошо. На Свечном у меня была комната большая такая, с балконом, на котором дерево росло, видом на крыши. Все как надо. А когда приехали к папе, там с квартирой было связано мною всяких воспоминаний. Гам тоже была большая комната, заваленная всякими фиговинами. Сталинский дом. А потом мы переехали сюда. А до Свечного я жила в общежитии, там тоже было хорошо. На самом деле идеальная форма жизни — это жизнь в общаге и на Свечном, потому что имеешь личное пространство (конец фразы хором) и при этом все рядом.
Г. (посмеиваясь) — Я тут вспомнил, что по народу гуляет байка — страшилка, с которой Семкин бегает и всех пугает, дескать, Славка всех превратит в лягушку.
С. (бурно радуясь) — Ну правильно, можно же влюбиться в лужу с лягушками.
Т. (мерзко хихикая) — То есть это как !?
С. (продолжая бурно радоваться) — Они просто не знают об этом, они давно превращены в лягушку.
Т. — Уф. К чему все это? Тематика твоих вещей… Меньше, чем на Вселенную, ты не согласна.
С. — Совершенно! Мне и Вселенной маловато.
Т. — Больше — пожалуйста, а меньше — не…
С. — А и думала, ты хочешь спросить, правда ли, что я собираюсь всех превратить в лягушку (складываясь в три погибели). Причем в одну. Слушай, надо будет распределить обязанности: кто будет глазками, кто ротиком… Лягушка тоже в чем-то Вселенная.
Т. — Тьфу, я уже забыл, о чем я хотел спросить.
С. — Ты про Вселенную говорил.
Т. — Во-первых, почему такая тематика, что тебя в ней захватывает? Твои вещи очень насыщены образами и их очень тяжело воспринимать, что называется, мозгами.
С. — Тематика такая, потому что каждый пишет то, о чем ему интересно.
Т. — Просто хочется понять о чем ты пишешь. То есть это как у собаки: понимать понимаю, а сказать не могу. Где-то там ты понимаешь, о чем, а вербализовать это ощущение очень сложно.
С. — Ну вот видишь, я попыталась… Ой, сейчас, надо подумать (думает). Знаешь, как чукчи пишут — что вижу, то пою, но на самом деле, так пишут все.
Т. — Все.
С. — Просто вопрос, что человек видит, что привлекает его внимание. То, что я пишу, эго конспект того, что я воспринимаю. Но здесь важно не столько что, а то, как это происходит. Я пытаюсь передать само ощущение от восприятия этой информации, и ценность моих песен, коль уж мы решаем, что какая-то ценность должна присутствовать, именно в этих ощущениях. То есть если человек в меня включается, у него есть реальная возможность побывать там, где бываю я, хотя то, что он там увидит, скорее всего будет сильно отличаться от того, что гам вижу я, и это самое интересное. Есть реальный шанс расширить сознание (Ух/ Круто!). И так я охуительно крута! (Я сижу и радостно хлопаю в ладоши: «Браво! Бис!»). Ну, правда, где еще такое найдешь?! (Умерщвление меня путем смеха и истерики. Радостное успокоение ) Понимаешь, точка, из которой мы любуемся этим миром, она накрыта колпаком этого мира. Вернее, там даже не один колпак, а целый ряд; поменьше, побольше, еще побольше.
Т. — Maтрешка.
С. — Вот отсюда многоплановость, эфирные, астральные, ментальные миры и так далее. Когда удается разорвать один колпак, занимаешься следующим и проблемами, с этим связанными. Не то что проблемами, а скорее вопросами. Они разрешаются, разрывается следующий колпак и так дальше, дальше, дальше. Я пытаюсь… Мне тесно здесь. Хотя, в общем, с другой стороны, разрывать эти колпаки тоже занятие го еще.
Т. — Почему?
С. — Потому что есть реальный шанс соблазниться чем-нибудь взамен беспредельного. То есть я имею виды на беспредельность. Потому, что в любом колпаке, в любом мире недостаточно…
Г. — А тебе не кажется, что количество колпаков бесконечно?
С. — Ну, наша Вселенная существует по определенным законам, есть закон бесконечности и вечности…
Т. — Наиболее употребляемые слова в твоих вещах.
С. — Да, с этим ничего не поделаешь, пока существует эта Вселенная, но… Это путь без надежды.
Т. — А вообще, имеет ли смысл куда-то стремиться?
С. — Надо ж как-то развлекаться. Да нет, смысл имеет все и, соответственно, смысла ничто не имеет. Мне удалось достичь того состояния, когда не возникает вопроса: зачем? То есть можно делать все, что угодно, и критерии естественны и просты: интересно — не интересно, хорошо — не хорошо, тепло — холодно, движение — прекращение движения, присутствие любви — отсутствие любви, тепло — холодно, горько — сладко, жизнь — смерть. Ха! Если уж есть путь, соответственно, куда-то он ведет и, опять же, в законах нашей Вселенной, все наши желания реализуются. Несмотря на го, что мои желания лежат за границами этой самой Вселенной, по крайней мере, та часть пути, которая этой Вселенной принадлежит, она обеспечена.
Т. — То есть тебе от нее никуда не уйти.
С. — Так от нее и уходить-то не надо, просто чтобы выйти, надо какое-то расстояние пройти до двери. А поскольку опять же в законе этой Вселенной все желания реализуются, то так или иначе ты до этой двери дойдешь, хотя это и невозможно.
Т. — Парадокс какой-то получается.
С. — Ну да, опять же закон парадокса. У нас же где истина рождается, в этой долбанной Вселенной — в парадоксе.
Т. — А истина, она есть?
С. — А, какая разница.
Т. — Нет, ну как, в этом есть разница, интересно.
С. — Критерий истины тоже очень простой: хорошо — плохо и т.д.
Т. — Все, что хорошо — истинно? Или все что плохо — истинно?
С. — Просто когда у тебя возникает какой-то вопрос и ты получаешь на него ответ, и тебе от этого хорошо, а хорошо, потому что ты можешь двигаться дальше, быстро, то это — истина. Причем на разных фазах этого движения она совершенно разная. То есть на какой-то фазе истиной является, что смерть есть, на какой-то фазе истиной является, что смерти нет. И это действительно безоговорочные истины.
Т. — Сейчас я задам сакраментальный вопрос. Бог существует?… Нет, не так. Бог есть? (общий смех)
С. — Да это, понимаешь, опять же к разговору об истине. На какой-то фазе развития истиной является, что Бог умер. Бох…
Т.- С буквой ха на конце?
С. (хохоча) — Ну, из Максима Фрая ты знаешь, что есть: И зовут его — Бубута!** (Всеобщая радость по этому поводу) Да не, ну конечно есть, у нас же тут все есть, мы же ни в чем не нуждаемся! (Приступ смеховой истерики, затем успокоение)
Т. — До того, как ты пришла к Дядьке***, у тебя были Учителя?
С. — Да, конечно.
Г. — Я имею в виду — в этой жизни.
С. — Я поняла. Просто Учителя, они появляются поступательно. Ты растешь и появляются люди, которые знают о том, что тебе нужно и интересно, не в плане того, что они знают как тебе жить, а способные что-то дать, того, что… Показать чуть-чуть дальше. Ты дорастаешь до их уровня, появляются следующие. Вот так и происходит.
Г. — Жужа****, что ты гам подо мной нашла?
С. — Что она гам делает?
Т. — Откуда я знаю. Скажи, а как у тебя появилась Жужа?
C. — Ой, Жужа — это свет очей моих. О, звезда очей моих! О, бриллиант души моей! Жужа появилась, как и все в моей жизни, по мере надобности… или не надобности? Я когда-то выходила с Финляндского вокзала, чтобы ехать домой, продавали собачек — щенки называются. Я прошла мимо этих щенков, и прошла дальше на остановку, дошла до остановки, постояла там, развернулась и пошла обратно, не знаю, почему. Подошла к мужику, который щенков держал за шкирятники, а щенки такие грустные, они даже пищать перестали, на медвежат были похожи… А он что-то кому-то рассказывал про своих собачек. Я постояла, послушала, чего-то спросила, типа того, сколько стоят. Он мне какую-то цифру назвал, я уж не помню точно какую, я сказала, что у меня все равно этих денег нет, у меня есть в три раза меньше. Он мне ответил, мол, подождите, я сейчас еще поговорю…
Т. — Со щенками?
С. (смеясь) — Нет. Мужику, он поддатый был, хотелось поговорить, выговориться, про своих собак, про свою родню, ну там про все. Минут сорок я его слушала, любуясь щенками, потом мне был вручен щенок, которого я благополучно везла домой в ужасе, что же я сделала, что я с ним теперь буду делать, зачем мне щенок, лишняя привязка и так далее. Доехамши до дома, я опустила щенка на пол, ну дальше все по плану, у него расползлись лапы, он описал всю квартиру… Потом пришел Поль, я ему открыла, спросила, не будет ли от ругаться, он спросил: «Что, кошечка?», я говорю: «Нет, собачка». Поляков сразу стал бухтеть по этому поводу, я поднесла к нему щенка, щенок в него вцепился, Поль тут же завизжал: «Ой, маленький, не плачь. Мы тебя никому не отдадим, ты у нас жить будешь». Ну, поросеночек рос, рос… (смех) Ну, Жужа ценных пород собака, ты что? Она сыграла свою роль в моей жизни, то есть еще не целиком сыграла, я надеюсь. Но повлияла очень сильно на образ жизни, на все. То есть как бы такой крючок. На тот момент мне как раз нужно было что-то такое, дисциплинирующее, вот она меня как раз и воспитывала. Фактом своего присутствия.
Т. — Дисциплинирующее в каком смысле?
С. — Ну, вообще, в самом прямом смысле. Всегда нужно возвращаться домой было. Накладывает определенные обязанности. Причем они такие безоговорочные, это не тот случай, когда от них можно отказываться. Опять же, в некотором смысле, прививка от детей.
Т. — А детей ты не хочешь?
С. — Знаешь, люди, как правило, заводят детей далеко не из каких-то там высших побуждений, потому что всегда есть кому продолжать человеческий род, а опять же, из потребности какой-то самореализации, какого-то самоутверждения. Хотя в даосизме весьма практикуется деторождение, но там лаосский Маг рожает себе наследников своего знания. Мне пока нечего оставить в наследство, а кроме того, со всем моим отношением к этому миру и его законам, и вообще к этой Вселенной, какие дети? За что же их так, бедных?
Т. — У тебя какое отношение к этой Вселенной? Потому что есть такой тип взаимоотношений, как у Кости Кинчева с Богом: Костя его любит, а Бог его нет.
С. — Да ну. Так не бывает. Человек — это зеркало. Отношение к этому миру и к этой Вселенной, оно очень разнос и зависит от состояния, в котором ты пребываешь. То есть все мои нигилистические телеги по поводу этого мира, его законов и законов Вселенной… Они основаны на том, что я чувствую, что эти законы для меня не оптимальны, что ли. Я не чувствую себя здесь дома, не чувствую, что я принадлежу этой Вселенной. Это очень похоже на сидение в тюрьме. С одной стороны. Это в одном состоянии. В другом состоянии все очень классно, причем это все не потому, что у меня было тяжелое детство…
Т. — Нехватка витаминов, бомба в коляске…
С. — Да, и так далее, и что у меня что-то не получается с моей жизнью. У меня получается в принципе все. Просто я не могла себя оптимально здесь приложить. В плане самореализации, возникает какая-то задача, какая-то работа, ты ее делаешь, от этого классно, получаешь какое-то удовлетворение, но это совершенно не спасает ситуации. Это очень трудно объяснить. В принципе я не могу сказать, что я не люблю этот мир. Я его люблю, просто я довольно редко это ощущаю. Причем это ощущаешь, когда появляется возможность выхода в совершенно какие-то принципиально иные сферы бытия. Есть такие особые состояния сознания, об этом довольно много написано у Кастанеды, у Сержа Кинга, у Бердяева, в общем, у многих, но, честно говоря, интересен только личный опыт. Последнее мое открытие состоит в том, что можно не только быть не человеком, но и вовсе не быть человеком в самом прямом и полном смысле этого слова. Можно быть местом, временем, обстоятельством, понятием… Это невозможно никак описать, на человеческий язык это вообще не переводится. Как говорит Петер Хобот, самый потрясающий Маг из тех, с кем мне довелось встретиться (естественно, кроме Дядьки). «Надежно уйти можно только когда сумеешь остаться», теперь я знаю, что это значит, и еще я знаю, что остаться с любовью можно только когда есть возможность уйти, потому что помнишь о том, что все это может кончиться в любой момент. Потрясающей остроты чувство. Когда ты уже стоишь в дверях… тогда начинается любовь к миру, тогда он имеет право на существование и тогда им еще можно наслаждаться. А когда долгое время не хватает сил для этого самого выхода, это просто невыносимо.
Т. — Моя мама утверждает, что все мои друзья неудачники. Ты себя неудачником ощущаешь?
С. — С точки зрения твоей мамы не знаю.
Т. — Нет, точку зрения моей мамы я и так знаю.
С. — Не знаю, я никогда не думала об этом. Поскольку меня крайне мало интересовало мнение обо мне кого бы то ни было. (В тот момент у меня в глазах стало прыгать электронное табло аона. В начале я подумал, что аон сошел с ума, потом подумав; я понял, что это я схожу с ума; поскольку Славка, посмотрев на аон, не увидела того, что видел я. Дальнейший разговор происходил на фоне прыгающих цифр у меня в глазах)
Т. — Что с часами?
С. — А что?
Т. — Ну вон. Они же прыгают, видишь. Ну вот, сейчас, по синусоиде.
С. (пристально посмотрев на аон) — Нет, я думаю, дело не в часах.
Т. — Значит, дело во мне.
С. — Сейчас, подожди, они начнут прыгать по комнате.
Т. (мужественно продолжая разговор) — Тебя всегда мало интересует мнение окружающих?
С. — Да, вообще неоднозначный вопрос, потому что… оно меня действительно не интересует. Но просто бывают ситуации, когда мнение окружающих обо мне мешает решать какие-то мои задачи. Хотя, с другой стороны, совершенно правильные помехи, они лишний раз дают возможность проработать в себе какие-то качества. Бывают состояния, когда на меня сильно влияет внешний мир и влияет… То есть то, что люди обо мне думают в момент общении, оно откладывает отпечаток на мое поведение в момент общения. Такой медиумизм дебилистический. Вот в этом смысле бывает тяжеловато, конечно. Но по большому счету мне просто нет до этого дела.
Т. — Даже мнение близких тебе людей?
С. — Знаешь, мнение людей о себе довольно просто менять. Проблема в том, что крайне резко возникает надобность это делать. Тратить на это силы, нет ни малейшего желания. Хотя… Это опять-таки дело выбора. Я не чувствую себя вправе думать плохо о близких людях, кем бы они ни были, потому что мое сознание реально меняет мир. На самом деле я ужасно чувствительна, я почти всегда слышу, что обо мне думают, и мне очень легко причинить боль, хоти обидеть невозможно, и когда близким людям удается меня задеть — я могу долго носиться с воплями но миру о моей ненависти к человечеству, но и никогда не позволю себе подумать плохо о конкретном человеке, пусть даже имеющим прямое отношение к моим переживаниям. Собственно, для этого и нужны друзья, чтобы хорошо друг о друге думать. Всегда. В конце концов это тот максимум, который мы можем сделать друг для друга, т.е. все остальные действия в этом контексте взаимоотношений являются лишь следствием.
Т. (наблюдая за аоном) — Нет, они точно прыгают.
С. — Им, наверное, гам тесно. И сейчас они начнут разбивать стекло, выливаться наружу.
Г. — М-да. Так, о чем мы?
С. — О мнении близких людей.
Т. — Кстати говоря, по поводу близких и не очень. Есть такая телега о том, что существует некий НАШ городок, сам термин я недолюбливаю…
С. — Да. Я тоже.
Т. — Вот. Некоторые ставят вопрос: «А существует ли он вообще?». То есть для тебя он существует?
С. — Понимаешь, во-первых, большинство людей, которые к этому самому городку относят себя, я их знаю крайне мало. Я их видела-то два-три раза в жизни. Существует ли он для меня? Интересный вопрос. Знаешь, тут вот такая интересная штука. В моей реальности его, в общем-то нет, но мне нравится идея его существования. Мне нравится идея как таковая, примем я даже не знаю, почему. Просто любой конгломерат людей, которые каким-го образом друг к другу тяготеют, причем на совершенно любой теме, это может быть интересно, это может быть некая зона, в которую можно запускать какие-то мысли, идеи и они там будут…
Т. — Вертеться, клубиться.
С. — Да. Как-то меняться. Это опять же закон коллективного существования. Это может быть полезно. Ведь смотри, в чем вообще смысл…
Т. — Прихода Бодхисатвы с Юга.
С. — (давясь смехом) …смысл каких бы то ни было взаимодействий? Мы изменяем среду вокруг себя, среда, изменяясь, изменяет нас — происходит развитие. Это, кажется, аналогия третьего закона Ньютона.
Т. — Теперь я понимаю, почему ты хотела стать астрофизиком, судя по количеству появлении слова «закон» в нашей беседе.
С. (радостный смех) — Нет, астрофизиком я хотела стать знаешь почему? Мне в свое время очень понравилась идея… Я читала одну книжку и там было написано, что наша планета вот-вот налетит на какую-то хреновину. Меня это безумно порадовало. Мне тогда было лет одиннадцать, наверное.
Т. — Слушай, поскольку эти часы меня скоро доконают… Им явно не нравится то, чем мы здесь с тобой занимаемся…
С. — Ты предлагаешь их разбить, что ли?
Т. — Нет. Я предлагаю закончить интервью. (мерзко хихикая) Но сперва я задам свой любимый вопрос. Ты даже знаешь о чем.
С. (упавшим голосом) — Что такое рок?
Т. (с издевкой) — Да. Вот такой вот вопрос. Как раз для тебя.
С. — Вообще смысловую трактовку этого слова… (не выдержав, смеется)
Т. — Исключая исконно русскую трактовку этого слова.
С. — То есть?
Т. — Ну, рок, судьба.
С. — А. А я думала, что есть бычачьи сиськи, и есть бычачьи рога. Ох. Не знаю.
Т. — Не знаешь. Отлично! Самый честный ответ. У тебя чай есть?
С. — Да, конечно.
P.S.
Т. — А почему мама хотела, чтобы ты играла на гитаре? Обычно мамы хотят, чтобы их дети играли на скрипках, гам не знаю, на фортепьяно, на арфе в конце концов.
С. — Мама… Маме виделся образ меня с гитарой. Ну что ж, надо отдать ей должное, у нее это получилось.
Т. — Не самое плохое.
С. — Не знаю. К сожалению, он не единственный. С остальными мне приходится, знаешь ли, старательно бороться. У меня вообще-то мама — человек удивительный, она обладает колоссально сильным сознанием, и влияет, конечно, страшно. Причем существует какое-то жуткое разделение, потому что она знает о том, что человек способен менять своим сознанием мир, и весьма успешно и старательно это делает, но с другой стороны, она совершенно не представляет, что, собственно, она делает.
Т. — Как она влияет на мир?
С. — Да. Она не контролирует свое сознание, потому что совершенно уверена, что она-то как раз своим сознанием менять мир не может. Вообще Маги, которые не знают, что они Маги — самые страшные люди.
Т. (ехидно) — То есть у тебя это наследственное?
С. (веселясь) — Ну, может быть. (Я подполз вплотную к аону). Что, вблизи не прыгают?
Т. — Вблизи нет. (Отползаю па место) А здесь да. Волной. (Вместе смотрим па аон) Вот.
С. — Что вот?
Т. (виновато) — Прыгают. Эх.
С. — Вообще есть жуткая телега про Вселенную. (Пауза) На самом деле сформулировать мысль, которая на данный момент просто не присутствует в голове, крайне сложно, потому что у меня сейчас совершенно другое состояние и я спокойно и даже хорошо отношусь ко Вселенной.
Т. — Именно поэтому так тяжело…
С. — Именно поэтому так тяжело сформулировать наиболее адекватное отношение к ситуации… Потому что такие состояния приступа нежности ко всему этому случаются не так уж часто. Вообще мой Учитель утверждает, что когда возникают состояния нелюбви к миру и ко Вселенной, к факту своего существования, тебе просто говорят о том, что ты что-то делаешь не так. И то, что люди называют Бог, а у нас называется Система, вот эта самая Система дает тебе по голове. И значит, в таком состоянии ты делать ничего не можешь.
Т. — В свое время, когда я работал, мы с напарником пришли в ДК Связи, нам нужно было открыть дверь, чтобы попасть куда надо, позвали мужика, чего-то разболтались, вот, ну он там Бога помянул всуе, напарник мой резко оборачивается и рявкает на него: «Бога НЕТ!!!». Я так проперся с этого момента…
С. — По поводу интонаций и отсутствия Бота. У меня была такая подруга, классная девка совершенно… И мы коснулись темы, уж не помню какой, и она так. знаешь, совершенно искренне: «Ну, когда я поняла, что Бога нет…». Вот, а сейчас я пребываю в одной из своих реальностей, где Бог есть, он везде, во всем, и есть возможность отсекать всякие параллели бытия и так далее. Что и говорить, естественно, Бог есть. Почему, кстати, в некоторых системах верований это называется Системой… Потому что это именно Система, это именно… Как бы человек способен воспринимать это как Систему, видеть большое в малом и малое в большом, все нити мира, что с чем связано, все связано со всем и каким образом эго происходит, каким образом это происходит именно в твоей жизни, все причинно-следственные связи и т.д. В конце концов максимум, что мы можем сделать для себя, для мира, друг для друга — это развиваться духовно, а остальное сделает Бог . Надо наверное, что-нибудь ляпнуть для снятия излишней патетики, например, что-нибудь про Мертвого Бога, почему-то ничего не приходит в голову… О! Про это же есть у Яхи! Обратимся, так сказать, к классикам нашего неопределенного рока:
На телеге ехал мужик ох-он,
На телеге ехал мужик мужик
Ехал с бабой между раем и адом –
Система пошла в разнос
Переехал бабочку, ай-яй
Переехал червя, ой-ей
Да не разбился — дальше покатился…*****
Ну, что пойдем, чаю попьем.
Заправский Охотник, по кличке
Вечность, нащу пает След…
За задницу схватит, и будет носиться со мной…
Туда-сюда, туда-сюда…
( Леда, « Не вышло..!» )
Примечания.
* — на самом деле у Калугина “на осколке взорвавшейся жизни”
** Бубута Бох — персонаж книг Максима Фрая «Лабиринт», «Волонтеры вечности», «Темном сторона» и др. Характерная фраза: «Бычачьи сиськи! Мне тут собственного дерьма хватает, а эти говнюки все прут и прут сюда со всего Мира! Ничего, вы у меня дерьма хлебнете, это я вам обещаю!»
***Дядька — Б. М. Моносов. Маг, целитель. Ведет курс лекций в школе магии «Атлантида», при ДК Связи.
****Жужа — псовая собака ценных пород (северо-западная лайка).
***** Текст песни — Екатерины Борисовой.
И еще. Разговаривая со Славкой, невозможно не смеяться. Поэтому ремарки « смех » можно расставлять в произвольно выбршшых местах, там, где вы посчитаете нужным.