МИТЯЙ: — С чего началась «Рука Механика»?
ОРЕСТ: — Творческая группа «Рука Механика» публично заявила о своем существовании в 96-ом году, летом, выставкой в галерее Союза Художников, которая сейчас называется «Классика». Тогда выставлялись четыре художника: Франсуа Перен, Ирина Сидорчук, Олег Абрамов и Марсель Шейнер, составлявшие в тот момент ядро группы «Рука Механика».
Историю группы можно разделить на три периода. Первый период — с 90-го по 96 год, то есть тогда, когда «Рука” существовала осмысленно, то есть она существовала еще до 90-го года, но не осмысленно, с 96-го появилось как бы уже программное ощущение. До 96-го года группа существовала в различном составе, то есть постоянно менялись составы, постоянно менялись точки соприкосновения с действительностью, вернее точек не было, потому что все жили, собственно говоря, творчеством — такой классический вариант.
В 96-ом году ситуация настолько ужесточилась, что было принято решение публично о себе заявить С 96-го по середину 99-го года мы о себе заявляли, всячески пытались как-то зафиксировать свое существование, и где-то с лета 99-го начался третий период, когда мы опять считаем, что заявлять о себе не нужно, а нужно снова вариться в собственном соку.
М: — С чем это связано? Кончаются идеи?
О: — Нет, идеи никогда не кончаются, идеи перетекают, так как «Рука Механика» представляет собой сообщество людей, работающих по пяти направлениям исскуства — это музыка, живопись, литература, поэзия и театр (кино), то, естественно, мы постоянно лавируем, то есть как маятник постоянно переходим от одного вида к другому, где-то выше упор делаем — на живопись, например, потом театром кукольным занимаемся, и публичное освидетельствование своего существования нам было необходимо по той причине, что мы начали чувствовать кризис не столько творческого, сколько психологического состояния, то есть, грубо говоря, когда художник варится только в собственном соку, он начинает волноваться и нервничать и ему нужно как-то себя успокоить, проверить свое искусство на других людях, что мы и делали .Самым продуктивным для нас был 96-ой год — и по 98-ой, когда мы активно делали фильмы, делали постановки, выпустили несколько книг, а в 99-ом у нас уже пошло все на спад, и, если первую половину года активность еще как-то проявлялась, то с лета мы ушли на дно.
М: — И долго в таком состоянии собираетесь находиться?
О: — До следующего рывка, когда нам покажется, что пора снова, как говорится, «идти в массы». Я думаю, что это очень нескоро произойдет, потому что наше общество переживает определенное движение, но мы знаем, что придет время реакции, а во время реакции искусство перемещается как правило на периферию общественной жизни. Тогда мы, возможно, посчитаем нужным вновь заявить о себе.
Хотя, история знает примеры различных творческих групп, которые существовали год-два, максимум — три, после чего каждый занимался своим делом, то есть в анналах они оставались — «Синий всадник», «Кобра» и другие, те же сюрреалисты — но потом работали уже сами по себе.
М: — Как я понимаю, “Рука Механика» — явление Иркутско-Ангарское?
О: — Да, хотя нас знают, в принципе, и в Москве, и в Питере, несколько наших работ ушло в Гамбург, после этого контакты прервались и в данный момент мы варимся в соку Иркутска-Ангарска. Но дальнейшие свои проекты мы связываем все-таки со столицей, ну и с Питером, но с Питером только как с воротами за рубеж, каким-то промежуточным этапом.
М: — То есть, если в дальнейшем будет четвертый период вашей деятельности, то он уже будет не для иркутян?
О: — Да он никогда не был для иркутян! Мы не привязаны конкретно к географическому обществу, в центре которого — конкретное месторасположение, мы просто в данный момент привязаны к чему-то там. То есть, я не знаю, как можно отличать иркутян от москвичей и так далее — в принципе, все одинаковые.
М: — Одинаковые-то они одинаковые, но восприятие каких-то культурных вещей различается.
О: — Просто существуют какие-то традиции, которых в Иркутске как таковых нет вообще, на мой взгляд Кроме больших амбиций, которые есть у нынешней молодежи, традиций никаких попросту не существует. Поэтому сравнения с московским и питерским социумом попросту невозможны, в Иркутске ничто особо не выживает никогда. То есть всё задыхается и умирает. Остаются какие-то столпы, вроде Соколова, Шевченко и прочих людей, которые ценой болезни собственного организма, алкоголизма и прочих дел, пытаются как-то из этого болота вырваться, но вырываются они из болота только на какую-то кочку, то есть кардинально ничего не меняют. Просто тот же человек, который является как бы здешним светочем духовности — это можно сказать о «Белом Остроге», который в России не пишется, а работает в Штатах, или об Олеге Макшанове — актере, который уехал в свое время в Энск, оттуда в Москву, а сейчас в Париже свой театр у него, тот же Кокорин, который постоянно на Францию смотрит — в любом случае большинство людей, которые так или иначе получали какой-то первый толчок, у которых была какая-то энергия — они уходили все равно — либо на Запад, либо…
М – А из того состава Туки Механика” кто-нибудь ушел?
О: — Нет, у нас практически все еще остались здесь, в большинстве своем, только уже как бы сменили свой статус, то есть человек — он либо пытается зафиксироваться — вообще по жизни, то есть старается иметь какой-то статус, либо спивается и уходит. У нас все на промежуточной стадии — никто окончательно никуда еще не перешел. Некоторые уже практически не занимаются искусством, другие занимаются не столько искусством, а, скажем, какими-то другими вещами, разваливающими организм. Но я говорю, что, например, атмосфера Ангарска действительно дает такой запас прочности человеку, что эти люди очень хорошо устраиваются и в Иркутске, и в московской, и в питерской, и в зарубежной обстановке.
Про иркутян это тоже можно сказать, но, если говорить о традициях культурных, то традиции — это прежде всего Омск, в какой-то степени Комсомольск-на-Амуре, в какой-то — Камчатский театр — это театральные традиции. Если говорить о художниках, то в Красноярске неплохая школа, интересные люди там живут, но это, пожалуй, — всё. если о Сибири говорить. Иркутск здесь особого отношения не имеет. Если говорить об Ангарске — это альтернативная культура, то есть это музыканты. Музыканты и… пожалуй, всё. Остальные виды деятельности только присутствуют.
М — То есть, вам самим в творческом плане в И[жутске не очень комфортно находиться?
О: — Да. очень некомфортно и поэтому, естественно, как у каждого ущербного человека творческого, возникает желание отсюда свалить. Но свалить отсюда довольно сложно, по той причине, что с одной стороны это надо делать, а с другой стороны тебе, как человеку слабому, достаточно того факта, что, если ты действительно сменишь почву, то тебе заново потом будет достаточно сложно подготовить ее.
Хотя большинство людей в группе, разменяв четвертый десяток, находятся уже в такой стадии возраста, когда пройдет еще десяток лет и готовить мы вообще ничего не сможем, независимо от того — будет почва или нет. Большая часть из того, что ты сделал, будет уже в прошлом.
М: — Если говорить о фильмах, то насколько я понимаю — исходя из хронологии, идея делать фильмы пришла к вам спонтанно?
О: — Нет, мы делали кино еще в 86-ом году, между прочим, и у нас есть катушка с мультфильмом, который делала наша группа — это был год так 93-й. То есть, все виды искусства, которые мы так или иначе подпихиваем — они имеют очень долгую историю, просто то, что мы сейчас экспериментировали с видео — это ничего не значит, скоро мы. может, перейдем на «цифру», а потом опять вернемся к кинопленке, у меня пленка до сих пор лежит, готовая к употреблению. Просто есть люди, которые делают свои картины и продают, но они продают картины разные — они могут продавать творческие работы, а могут продавать «работы на продажу». Также и я — я иногда продаю свое кино, которое является творческим продуктом, а иногда то, что я работаю по профессии. То же — о всех других видах. У нас очень сложный конгломерат, где люди, которые занимаются какой-то профессией, они занимаются этим двояко, им свойственно делать то, за что им платят профессионально, и то, что они делают для души. У меня в кино снимались те люди, которые снимаются в рекламных роликах, которые делают рекламные ролики — снимались совершенно бесплатно, потому что им нравилась та идея, которая присутствовала в фильме.
М: — «Рука Механика» — это просто объединение творческих пюдей, или есть еще какая-то идея, лежащая в фундамете всего творчества?
О: — Любое творческое объединение — это прежде всего объединение идеи. А в фундаменте любой идеи лежит прежде всего ощущение, то есть когда человек чувствует, что искусство какого-то человека сходно с твоим, и мироощущение — аналогично. Именно исходя только из этого. То есть, как говорится, человек тянется к другому только исходя из его похожести на себя
М: — Ты практически в равной степени владеешь всеми пятью вышеназванными видами искусства, но что все-таки тебе больше по душе?
О: — Нет, я не владею всеми этими пятью, я владею самым главным. Буквально завтра будет встреча с бельгийским телевидением, на которой меня будут представлять как сценариста, режиссера и продюссера, то есть в данном случае я являюсь продюссером команды, через меня проходят все материальнофинансовые и организационные аспекты нашей деятельности: организация выставок, какие-то акции — это все проходит через меня. Исходя из этого — да, конечно, я причастен ко всем пяти, что касается образованности — я по всем пяти образован, что касается творчества — то в каких-то я могу что-то сделать, в каких-то я вообще ничего не могу сделать. Но показать что-то я все равно могу.
Феномен нашей группы, как я уже сказал, в том, что мы постоянно пытаемся делать разные вещи, у нас есть художники, которые писали музыку и делали видеоклипы, в то же время есть театралы, которые занимались живописью, именно исходя из того, что главное кредо нашей команды: «искусство — не самоцель». Это просто органичное существование.
В данный момент времени мне наибольшее удовольствие доставляет заниматься моей работой, а не искусством. Сменится ситуация — и я изменюсь. В данный момент у нас с театром встало все, потому что нет помещения, нет возможности играть, но это не значит, что мы это забросили. Мы окажемся в другой обстановке и будем репетировать.
М: — Театр у вас только кукольный был?
О: — У нас всякий был, и драматургический был, одна из первых пьес, которую мы играли — «Атланты» — мы ее поставили в 90-ом году, совсем немножко ее играли, она не очень хорошо пошла, потому что состав был — всё на общественных началах, без помещения, то есть сложности были. Мы потом уже пришли к кукольному театру, но надо отдать должное, что элементы театра мы вводим в наше кино и даже сейчас — последний сценарий, что мы планировали, — он будет именно играться…
То, что было тогда — это был вариант удовлетворения собственных амбиций. А сейчас ситуация складывается так, что мы находим способы другого удовлетворения. То есть, это так же, как большинство рокеров занимается сейчас тем, что зарабатывает деньги и как бы свой вот этот талант они пустили на то, чтобы зарабатывать деньги, и им не надо доказывать другим, что они крутые рокеры, они говорят «а вон посмотри, на какой он тачке едет», и любой человек, даже самый альтернативщик, он скажет «блин, ну ты крутой парень!» И знаешь, он не будет их презирать, по той причине, что он подумает «ведь парень занимался роком 15 лет, он не украл, он заработал» и вот это очень сильно бьет по мозгам. А если учесть, что ты переходишь уже на четвертый десяток, то как-то все эти детские приколы уже не вызывают того кайфа, у тебя меняется сама схема ценностей, людей множество проходит, ты меняешься, ты чувствуешь, что пора уже переходить в другое качество личности, потому что если ты дожил опять-таки до четвертого десятка и практически ничего не достиг — по большому счету это так, то есть достижения — это что? — если ты музыкант, то это компакт-диски, это концерты в других городах, если ты литератор — это тиражи, если театрал — какие-то звания и так далее. Фильмы, кассеты — все это в основном лежит дома. Если художник работает только для себя — то какой смысл? «ДОН ГУАН» лежит во ВГИКЕ, может его кто-то и смотрит, но что с того? — я-то сижу здесь. Лента посыпется через два года и он так и будет только в умах людей, что — вот, был такой фильм.
Опять же — что такое реальный кинопроект? Реальный кинопроект — это вложение материальных средств. Если ты хочешь снять крутое кино, ты должен привлечь в него деньги, потому что есть множество нюансов, которые ты просто так не снимешь. Даже малобюджетное кино — альтернативное так называемое
— оно стоит сто тысяч долларов. Это считается малобюджетное кино — для России. Сокуров снял кино и жалуется, что десять миллионов долларов маловато Вот тебе Сокуров, альтернативный режиссер. А я говорю не о десяти миллионах, я говорю о ста тысячах, да даже о десяти! Даже тысячу долларов никто здесь не даст…
Да, буквально в следующем году я вполне возможно буду членом союза кинематографистов, но я им буду не исходя из того, что я снял такое кино, либо такое кино, а совсем по другой причине — как киновед, как продюссер, как работник телевидения. То есть, это будет доказательством моего таланта, но только исходя из того, что я свой талант потратил не только на съемки фильмов — как хобби, но и работал помимо этого.
М: — А ты не боишься, скажем так, при удачном раскладе опопсеть? Опыт показывает, что такое происходит со всеми.
О: — Не боюсь, абсолютно. Это происходит не со всеми, это происходит с некоторыми, которым очень сильно от Бога везет. Что касается нас, то есть четкое ощущение — да, наша музыка, допустим, — это действительно крутая музыка, но это крутая музыка для некоторых клубов в Англии, что-то еще может в Штатах возьмут, потому что там любят вообще такие экзотические навороты. Что касается нашего слушателя, то наша музыка в ларьки никогда не попадет. Потому что у нас есть, как писал тот же Троицкий, понятие «мелодии” — если нет мелодии, то слушатель это не попросту не возьмет. И если текст еще, как говорится… Если ты полистаешь «FUZZ» — любые последние номера — везде Чиж, везде Шевчук, везде «Крематорий» — от них никуда не уйдешь, это как священные коровы. То есть, информации — ноль. Это все цветные картинки. Раньше такими были «Птюч», теперь у нас такой «ROCK-FUZZ» стал Это говорит об одном: что все-все-все — и независимая пресса — обернулись лицом к потребителю, вот и все. А потребитель не хочет колоться на интересную музыку. А интересная музыка все равно приходит с Запада и наши музыканты за ней не поспевают, они как сидели в 70-х, так и сидят. И, если брать нашу ситуацию, то в Ангарске еще девяностыми пахнет, в Иркутске — уже нет. Ни о какой альтернативе речи не идет. Были у нас альтернативные проекты, было у нас в какой-то степени «Аст-радио»
— где оно сейчас? «Пик-радио» устраивали концерты — где они? Все те люди, которые хоть какое-то имели отношение к живой интересной музыке, они все, как говорится, ушли. Тот же Грицина на стройке носилки таскал.
А большинство людей, которые у нас как бы объявляются апьтернативщиками — люди очень небедные, у которых есть богатые папы. То есть, у нас здесь вся альтернатива возможна при подпитке больших башлей. И она вся пахнет 70-ми годами. И если бы речь сейчас шла только о музыке, это не так страшно было бы. Речь идет и об альтернативной прессе — да обо всем
М: — Извини, конечно, но знаешь, я, как ни зайду к тебе, все время ухожу с какой-то смурью и грустью…
О: — А ты не заходи.
P. S. В статье использованы работы Гюнтера Юккера.